Дверь открыла крупная и рослая - пожалуй, на полголовы выше Грязнова - женщина с крашеными черными волосами, уложенными в несколько старомодную, но идущую ей прическу, с большими голубыми глазами и узкой полоской плотно сжатых губ. Она готовилась к встрече и потому была не в домашней одежде, а одета так, будто собиралась выйти на улицу. Средней длины юбка в обтяжку выгодно подчеркивала ее телесные достоинства, коих, если приглядеться, было немало. Полные ноги, открытые чуть выше колен, в тугих и явно дорогих чулках, на высоких каблучках выглядели, можно сказать, очень аппетитно. Кофта с короткими рукавами, обтягивающая грудь, оставляла открытыми пухлые руки, казавшиеся неестественными матово-белыми. Таким же, впрочем, было и лицо, лишь на упругих щеках покрытое тонким слоем искусственного загара, как успел заметить Грязнов, когда его пригласили, не снимая обуви, пройти в гостиную, к столу.
Вероятно, мадам увидела промелькнувшее в глазах гостя восхищение, и это ее, кажется, немного смягчило. Или смутило? А оно так и было - женщина, как в иной ситуации с юмором заметил бы Вячеслав Иванович, была практически стопроцентно в его вкусе, а главное, его любимого размера. И потому, сама того не подозревая, Татьяна Григорьевна сдалась прежде, чем успела даже подумать о каких-либо перспективах, когда увидела этот мимолетный восторг во взгляде крепкого, "матерого" мужика, который с большим достоинством выражал ей свое глубокое соболезнование, а глаза его в это же время стремительно "ощупывали" ее вмиг напрягшееся тело. И этот момент тоже отметил про себя Грязнов, полагая теперь, что разговор обязательно состоится, а уж будет ли он душевным и продолжительным или просто обыкновенной дружеской беседой случайно познакомившихся людей, это - не самое главное. Всегда можно перевести стрелку общения из одной категории в другую, если к тому появится определенная потенция. В смысле обоюдное желание.
Но это все - сопутствующее, он же не забывал того, ради чего явился. А пришел он, чтобы подтвердить либо опровергнуть версию о том, что Порубов мог стать жертвой "убийственной ревности" оставленной им супруги. И здесь Вячеславу Ивановичу было бы недостаточно аргументов, полученных тем или иным путем от самой женщины, конечно же пострадавшей от неверности ее мужа. Да наверняка и не стала бы она в данный момент рассказывать, в общем-то, постороннему человеку о своей поруганной любви. Но зато это вместо нее могли бы поведать ее дети. Они - люди достаточно взрослые, история, видимо, разворачивалась на их глазах. И, возможно, от их искренности - а уж ее-то мог бы отличить Вячеслав Иванович от любых подделок подобного рода - зависел правдивый ответ: было или не было.
И еще он подумал, что разговоры на эту, не самую приятную, тему лучше вести, когда вся семья соберется вместе. В компании, как это ни странно, врать труднее. Сложнее создать из себя самого образ правдолюбца. И это тоже понимал Грязнов. Один на один это сделать гораздо легче, конечно, если не нарвешься на профессионала. А Вячеслав Иванович в таких вопросах дилетантом точно не был.
Но сейчас перед ним сидела откровенно обеспокоенная женщина, вся властная твердость которой куда-то испарилась, пока она шла впереди Грязнова, приглашая его в гостиную. Татьяна Григорьевна как-то нервно теребила ухоженными пальцами с длинными сиреневыми, в блестках, ногтями - вот ведь, хоть и беда в доме, а маникюр свежий! - скатерть на столе. Грудь ее неравномерно вздымалась. Взгляд словно шарил по столу в поисках чего-то. Словом, беспокойство определенно овладело ею. И она, сильная, видно, женщина, отчасти даже и с командирским характером, как будто немного растерялась.
Грязнов задал вопрос: почему? Она что, как та кошка, которая чует, чье мясо съела? Возможно и то, что она, уже переговорив с какими-то там следователями-мальчишками, по ее мнению, решила, что все подозрения, которые могли бы возникнуть в отношении ее, уже развеялись? А теперь вдруг явился генерал, и с ним не поиграешь, как с теми, не накричишь, не нагрубишь, - вот отсюда и некоторая растерянность? Вполне, к сожалению, может быть. Вячеслав Иванович даже на миг пожалел ее - такую всю крепкую, сильную, симпатичную, с которой, даже в ее возрасте, совсем еще не поздно заниматься любовью, наслаждаться и дарить ей наслаждение, а не приставать с допросами - жесткими и, вероятно, оскорбительными. Но… такова жизнь: один убегает, другой догоняет, и с совершенно определенной целью.
Грязнов продолжительно вздохнул по поводу своих тайных мыслей и услышал в ответ точно такой же продолжительный вздох. Он едва не вздрогнул, уставился женщине в глаза и вдруг увидел, как ее встречный взгляд словно замылился, расплылся, потерял четкость, а по щекам ее быстро пробежали несколько слезинок, оставив в искусственном румянце заметные дорожки.
Вячеслав Иванович осторожно протянул руку и положил ладонь на ее вздрогнувшие пальцы. И этого ласкового, словно успокаивающего, жеста хватило для того, чтобы Татьяна Григорьевна уронила голову на его руку и зарыдала, громко и по-детски всхлипывая носом.
Наконец Татьяна Григорьевна подняла голову, смущенно посмотрела на гостя и сказала:
- Простите меня… пожалуйста. Я сама от себя не ожидала. Все время - одна, понимаете, Вячеслав Иванович? Одна… Дети взрослые, они так не переживают, они вообще восприняли его смерть как неизбежный факт… Долго не был, давно не виделись… Словно бы уехал в другой город, в другую страну… и пропал.
- Мне бы хотелось и с ними поговорить… если вы позволите, - негромко сказал Грязнов.
- Это ваше право, как я могу возражать? Но они будут только вечером. Юра - на работе, а Света - в институте. Вам придется долго ждать… Может, я сама могу вам как-то помочь?
Голос был тихий и жалобный. Таким тоном гостя не выпроваживают, а, наоборот, как бы сообщают, что ему сочувствуют и желают видеть.
Грязнов, правда, не удивился и как ни в чем не бывало поинтересовался:
- А вы его очень любили?
- Теперь уже не знаю, - помолчав, ответила она. - Раньше готова была убить. Даже планы мести строила. Но он не давал повода, понимаете? Он продолжал присылать с порученцем деньги. Большие деньги. В коротких записках передавал советы по тому или иному вопросу. Но не приезжал, не звонил. Словно исчез из жизни. Однако я все время как-то интуитивно, посторонне, чувствовала его присутствие где-то поблизости. И - чего греха таить? - ждала. Думала, опомнится. Я ведь могу его понять - куда мне против его молодой жены? Старая вешалка! - горько усмехнулась она.
- Вы неправы, - негромко прервал ее монолог Грязнов. - Не надо унижать себя. Возможно, в какой-то момент вы оба почувствовали, что просто надоели друг другу, и ваши отношения потеряли новизну. А отсюда и его выходки. Недаром же говорят: седина в голову - бес в ребро. Не нами придумано. Но вы ведь все время продолжали ждать его?
- Поначалу да. А потом и сама остыла. И ненависть за измену прошла. Осталась… как бы сказать поточнее? Неприязнь, пожалуй, да. Я подумала, что надо жить, потому что есть дети, которым я еще, кажется, нужна. И он им нужен. А если я ужесточу свои позиции в отношении его самого и новой его семьи, мои дети могут его окончательно потерять.
- Но ведь вы же, насколько мне известно, - опять извините, я пользуюсь, вероятно, не самыми надежными источниками, - вы же не согласились дать ему развод? Значит, на что-то надеялись?
- Бог с вами, Вячеслав Иванович! Кто вам сказал такую чушь?! Да я первая и предложила ему развод, как только узнала, что эта его… мадам, ну бывшая студентка его, бросив каких-то там своих обожателей, пустилась с ним во все тяжкие и у них будет ребенок. Это он сам отказался, мотивируя свой отказ тем, что хотел бы еще пожить так, в свободном браке, и проверить свои и ее чувства. Странно, потому что буквально во всех делах он казался мне мужчиной решительным и не терпевшим проволочек. А тут - такое… Ну я и промолчала.
- Странная постановка вопроса, правда? - спросил Грязнов.
- Знаете, Вячеслав Иванович, - немедленно возразила она, - я потом подумала и пришла к выводу, что, возможно, он по-своему прав. Скорее всего, он хотел проверить не свои чувства к ней, а ее - к себе. Насколько ее хватит ждать и терпеть, вот, видимо, в чем дело… Вам это может показаться странным, но я даже зауважала его за такую постановку вопроса. И поняла наконец, что это у него действительно очень серьезно. Не мальчишеская сумбурная страсть и не старческая похоть. Он, в общем-то, был всегда цельный мужик, если это вам что-то скажет о нем.
- Наверное, более умной и точной характеристики еще ни одна жена на свете не давала своему мужу…
- Вы таким тоном это произнесли… А сами, простите, женаты?
- Был. Очень давно. Детей нет. Сперва воспитывал племянника, сына сестры, а потом он перерос дядьку и стал всерьез воспитывать меня. Так и живем, я - там, а он - там. - Грязнов кивнул головой в разные стороны. - Но это не мешает мне ворчать на него, а ему покорно сносить мое ворчание.
- Но вы, надеюсь, не перестали из-за этого уважать женщин? - В ее вопросе почудилась Вячеславу Ивановичу определенная лукавость.
- Я?! - сказал он таким голосом, будто его глубоко оскорбили. - Да при виде красивой женщины!.. - со страстью воскликнул он, оборвав себя, что называется, на полуфразе и с укоризной покачал головой. - Да как вам такое могло прийти в голову!
- Это я уже заметила, - весело парировала она, но тут же снова стала серьезной. - Боюсь, что ждать вам придется долго, а на ваше согласие, Вячеслав Иванович, я как-то не могу рассчитывать, мне неудобно просить вас скрасить мое одиночество. Но, может быть, я могу предложить вам выпить хотя бы чашку чая? Или кофе, что вам больше нравится? Или рюмочку? А потом вы мне расскажете, что же на самом деле там произошло. Я ведь только слухами питаюсь, да и то лишь теми, которые приносят дети.
- С удовольствием, Татьяна Григорьевна.
- Мне не хотелось бы тащить все сюда, вы не обидитесь, если я приглашу вас на кухню? Там мне уютнее. Кстати, вы можете снять свой блестящий мундир, и вообще чувствуйте себя, как дома… Ой, простите мою случайную оговорку! - смутилась она.
"Ну оговорка-то, пожалуй, точно по Фрейду", - с удовольствием подумал Грязнов и без возражений снял и повесил свой мундир на спинку стула. И вопросительно уставился на хозяйку в ожидании указания, куда идти.
- Хотите, я вам нашу квартиру покажу? - В ее вопросе не прозвучало никакой двусмысленности.
- С удовольствием, - снова, но уже чуть хриплым голосом ответил Грязнов и стыдливо откашлялся.
- Пойдемте. - Она взяла его под локоть и потянула за собой.
Они осмотрели комнаты ее дочери и сына, потом небольшую диванную - бывший рабочий кабинет хозяина, переделанный под комнату для гостей, как определила ее Татьяна Григорьевна. Наконец, она привела его и в свою спальню. Видимо, приберегла напоследок.
Вроде бы тоже ничего особенного, но здесь чувствовался какой-то необъяснимый уют. Спокойные тона обоев и мебели, немного женской бижутерии на подзеркальнике. Цветы в вазе на подоконнике. Легкие занавески, а за ними - чистое голубое небо, и никаких стен и окон соседних домов напротив. Очень удачно.
Грязнов подошел к окну, посмотрел, восхищенно покачал головой и обернулся к Татьяне Григорьевне. Та стояла у кровати и, подняв обе руки к шее, пыталась что-то сделать у себя на шее, сзади. Пуговицу, что ли, расстегнуть?
- Вам помочь? - шутливо осведомился он.
- Я пытаюсь, - чуть покраснев, объяснила она, - помассировать себе шейные позвонки… Но что-то не совсем получается.
- Нет проблем! - с чувством ответил Грязнов. - Я вам помогу.
Она странно посмотрела на него:
- Вы уверены, что сможете?
Непонятно прозвучала фраза.
Но Грязнова, как известного Остапа Бендера, уже "понесло"!
- Давайте, давайте, не стесняйтесь! Я вам сейчас такой массаж сделаю, что вы на всю жизнь запомните. Не удивляйтесь… Я и это умею тоже…
Стало вечереть. К приходу детей они оба сидели за столиком на кухне и пили кофе.
Татьяна представила им Грязнова, объяснила, какие важные причины привели его в их дом, и попросила Светлану и Юрия помочь Вячеславу Ивановичу - честно и откровенно ответить на все его вопросы.
Грязнов, естественно, уже успел рассказать ей о том, что было самому известно, исключая лишь те факты, над выяснением которых в настоящий момент работала следственно-оперативная группа.
Дети не добавили фактически ничего нового к тому, что уже рассказала ему сама Татьяна. Видно, эта тема уже обсуждалась в семье, и все пришли к единому решению, отступать от которого не хотели. Так что в данном случае была просто соблюдена обычная юридическая формальность.
Юрий заметил, что от совершенно посторонних людей слышал, будто бы в руководстве компании возникали в последнее время какие-то конфликты, но в существо их он не вдавался, а с отцом на эти темы, по естественным причинам, никогда с глазу на глаз не разговаривал. Все беседы велись по телефону, как если бы отец стеснялся смотреть своему сыну в глаза. Просто иногда Виктор Альбертович давал ему некоторые советы, касавшиеся тактики общения с партнерами, ну и еще пару раз помог уже конкретно, когда Юрию предложили свою "крышу" сперва солнцевские ребята, а затем местная милиция. В обоих случаях конфликт словно погас сам, на корню, не успев как следует разгореться.
Мать об этих обстоятельствах до сих пор, оказывается, ничего не слышала - Юрий не делился с нею собственными заботами - и была просто поражена. И заметно, что искренне.
Короче говоря, Грязнов был теперь убежден, что "семейная версия" в расследовании может благополучно почить в бозе. И уже больше не возникать. И вовсе не надо было становиться великим психологом, чтобы задумываться о "преждевременной ясности".
Покидал Грязнов оказавшийся неожиданно гостеприимным дом, полагая, что ненадолго. Татьяна, естественно, уже успела поведать ему с печальной шутливой интонацией, как нелегко бывает ей в те долгие часы, когда дети заняты - кто в институте, кто на работе - и она в доме остается совершенно одна - ни друзей, ни подруг - так вот обернулась судьба. Вячеслав Иванович с благодарностью принял этот намек как предложение ему разделить это женское одиночество. Но единственное, о чем она попросила его серьезно, - это не приходить, а если это не удастся, то хотя бы не смотреть на нее во время похорон Порубова, где ей придется наверняка присутствовать в одной из главных, к сожалению, ролей - безутешной вдовы. Формально ж они не были разведены.
И Вячеслав Иванович понял ее осторожность - она могла ненароком выдать себя.
Грязнов пообещал, да он и сам не собирался ехать на похороны. Пусть теперь там поработают ребятки, пусть понаблюдают.
А садясь за руль, уже с хитрой улыбкой подумал о том, что если бы очень сильно захотел, то наверняка смог бы даже и украсть эту женщину на сегодняшнюю ночь - умаслить, придумать тысячи веских причин, наговорить с три короба, и она бы здорово украсила его просторное жилище, широкое и жесткое ложе в котором показалось бы им обоим мягчайшей из перин. Но… не следовало усложнять ей и без того нелегкую жизнь, не надо было даже малым намеком унижать перед детьми. А то они, отвечая на вопросы генерала, как он заметил, все же с легким недоумением поглядывали на мать, видимо, не в силах понять причины разительной перемены в ее настроении. Поэтому надо ей дать время опомниться, покончить со всеми траурными церемониями, вернуться к нормальному состоянию духа, а затем заново оценить и себя, и свои новые возможности. И вот тогда придет пора и ночных ее "побегов", и вообще любых поводов и способов "оторваться по полной программе", ибо потенциально - тоже интуитивно ощутил Грязнов - она, физически здоровая и телесно совершенная женщина, давно уже изголодалась по этому неведомому ей или, возможно, позабытому образу жизни.
5
Джичоева Турецкому удалось найти в Махачкале.
Густой мужской голос спросил по телефону, кто интересуется Эдуардом Алиевичем. Александр Борисович представился "по полной программе". В Махачкале повисла озабоченная тишина, но потом тот же голос сообщил - уже мягче, - что Эдуард Алиевич сейчас отдыхает, но его разбудят, и он подойдет к трубке.
Это хорошо, подумал Турецкий, что он звонил по нормальному телефону, а не с мобильного. Никакой зарплаты не хватит. А ему всего и надо было лишь узнать, когда может быть в Москве господин Джичоев, чтобы встретиться со следователем из Генеральной прокуратуры. Потому что в противном случае в Дагестан придется специально отряжать человека, который мог бы допросить на месте владельца компании "Анализ" в качестве свидетеля. А заодно выяснить, какого рода конфликт в руководстве компании мог бы стать поводом для убийства ее начальника службы безопасности.
Все это, но в мягкой и почти доверительной форме и изложил Турецкий самому Эдуарду Алиевичу, когда тот взял наконец трубку. Александр Борисович понимал, что "кавказскому человеку", да еще со сна, решительный и независимый тон может сразу не понравиться. Одно дело, если бы разговор происходил в Москве, но, когда он у себя дома, на Кавказе, лучше поначалу повести себя с ним предупредительно, для жесткости всегда найдется время и повод.
И - как в воду глядел. Джичоев заговорил так, будто делает одолжение Генеральной прокуратуре.
Да, он что-то слышал по поводу смерти генерала. Но так как в последние недели совершенно отошел от дел фирмы - интересно, когда он подходил к ним вообще? - то, естественно, и переключил свое внимание на другие, более важные для него в данный момент дела. И вместо того чтобы отвечать на вопросы, он начал расспрашивать, что ж произошло на самом деле? Действительно ли застрелили? Какие версии имеются на этот счет у следствия? Кто конкретно занимается расследованием? Ну и так далее.
Турецкий проявлял фантастическое терпение, надеясь, что в речах Джичоева хоть нечаянно прорвется нечто, что позволит сделать хоть какие-то выводы относительно конфликтов в компании, результатом чего и явилась эта разборка. Но ничего интересного не было. Джичоев уверял, что он сам, владея контрольным пакетом акций компании, фактически только числится ее хозяином, в то время как ею управляет второй соучредитель, господин Барканов. Он же и ставит в известность истинного владельца о планах и делах фирмы - информирует, одним словом, не больше.
Возникал вопрос: как же мог сенатор, которому по закону-то фирма могла принадлежать, но заниматься делами которой он просто не имел права, тем не менее руководил ею?
- Слушай, дорогой, - попросту, как соседу в застолье, сказал Джичоев, - кто тебе там, в Москве, сказал, что нельзя? Это когда денег нет - тогда действительно, наверное, нельзя. А когда есть, и много, все можно, уважаемый! Там у нас, - он в первый раз назвал компанию, говоря о ней "у нас", - один умный человек есть, Олейник фамилия. Если что надо узнать, у него спроси, он про все в курсе. А про генерала что тебе скажу? У него, я слышал, баба молодая была. Очень может быть, что в ней причина.
- Ее тоже едва не убили, - возразил Турецкий. - Она тяжело ранена, в коме, в сознание не приходит.