Анна рассмеялась, девочка оторвалась от матери и пошла в раздевалку, не обратив внимания на мачеху. Обернувшись, девочка крикнула через плечо:
- Мы поедим где-нибудь, мама? Я хочу яичницу.
Анна подошла к Сильвии, которая по-прежнему загораживала проход.
- Мне можно пройти? - сдержанно спросила она.
- Я очень плохо себя чувствую, - сказала Сильвия, глаза ее наполнились слезами. - Я не понимаю, как я могла так ошибиться. Прости. Все дело… мне так плохо, меня все время тошнит.
- Сделай аборт, - сказала Анна.
Красивая Сильвия вздрогнула, как от пощечины, лицо ее вспыхнуло.
- Что? - спросила она.
Анна сделала еще шаг, подошла к Сильвии так близко, что задышала ей прямо в лицо.
- Самое противное, что я знаю, - это избалованные бабы, которые все время хнычут. Может быть, ты хочешь, чтобы я тебе еще и посочувствовала?
Элегантная Беременная Сильвия отступила на шаг и, широко раскрыв рот и глаза, отвернулась к кухонной двери.
Анна Снапхане прошла мимо нее, чувствуя, как пылает лицо, подошла к своей ненаглядной умнице дочке, которая, самостоятельно одеваясь, принялась болтать о тесте для блинов. Она взяла Миранду за руку и вышла с ней из сада, чувствуя спиной уязвленный взгляд Сильвии.
Анника пожарила рыбные палочки и натолкла картофельное пюре, чего никогда не делала, когда Томас был дома. Томас привык к добротной домашней пище, его мать всегда придавала большое значение качеству продуктов, но, боже мой, как же это, наверное, трудно! Семья Томаса владела продуктовым магазином. Нельзя, правда, сказать, чтобы дорогая свекровь надрывалась на работе в собственном магазине. Она лишь приходила туда и набирала то, что ей хотелось, не расплачиваясь и не внося записей в бухгалтерские отчеты. Понятно, что у нее была масса времени на готовку.
Томасу никогда не приходилось самому чистить картошку. Он не знал, что такое полуфабрикаты, и очень удивился, когда Анника пришла домой с пачкой равиоли.
Правда, его дети с большим аппетитом уплетали за обе щеки прессованную рыбу и пюре из картофельного порошка.
- Обязательно надо есть вот это, красное? - спросил Калле.
Ей придется старательно отмывать посуду от перца, который дети аккуратно сдвинули на края тарелок.
Анника сидела, чувствуя, как под ней горит стул. Ей предстояло еще по меньшей мере четыре часа напряженной работы.
- Нет, - сказала она. - Теперь можете посмотреть кино, если хотите. Какой диск мы возьмем?
- Ура! - закричала Эллен и с таким чувством взмахнула руками, что ее тарелка оказалась на полу.
Анника встала и подняла тарелку. Она уцелела, чего нельзя было сказать об остатках еды.
- "Красавицу и Чудовище", - сказал Калле и спрыгнул со стула.
- Нет, - отрезала Анника, чувствуя, как запылали ее щеки. - Только не это!
Дети, широко раскрыв глаза, уставились на мать.
- Но этот фильм нам подарила бабушка, - сказал Калле. - Тебе не нравится "Красавица"?
Анника подавила дурное настроение и наклонилась к деткам.
- "Красавица и Чудовище" на самом деле очень плохой фильм, - сказала она. - Он нам лжет. Чудовище захватило в плен Красавицу и ее папу, оно мучило их, оно их похитило и всячески тиранило. Вы думаете, что это хорошо?
Дети дружно покачали головой.
- Вот именно, - сказала Анника. - Но все же Красавица полюбила Чудовище. Она знала, что если по-настоящему крепко полюбит, то спасет его.
- Но это же хорошо, - сказал Калле, - что она спасла его.
- А зачем ей было это делать? - спросила Анника. - Зачем было спасать Чудовище, которое только и занималось тем, что мучило ее и грубо с ней обращалось?
- Но если оно стало очень милым в конце? - сказал Калле, и его губы дрогнули от воспоминания.
Анника в смятении посмотрела на мальчика. Эллен, ничего не понимая, переводила взгляд с брата на мать. Анника наклонилась и обняла сына.
- Ты очень хороший и добрый, - шепнула она ему. - Ты не можешь понять, как человек может быть плохим и злым. Но на свете есть злые люди, и их невозможно исцелить любовью.
Она погладила Калле по волосам и поцеловала в щеку.
- Можете посмотреть "Мио, мой Мио".
- Он такой страшный! - воскликнула Эллен. - Ты должна смотреть его с нами.
- Ну, тогда "Птичку"?
- Да-а-а!
Через тридцать секунд после того, как Анника нажала кнопку видеомагнитофона, со дна ее сумки раздался телефонный звонок. Схватив сумку, она бросилась с ней в спальню, закрыла за собой дверь и вывалила содержимое на неубранную кровать. Зарядное устройство проводом потащило за собой один из блокнотов.
В трубке раздался голос К:
- Я просмотрел цитаты, о которых вы говорили.
Анника выудила из кучи блокнот и ручку.
- И что? - спросила она и опустилась на пол, упершись в спинку кровати.
- Чертовски странное совпадение, - сказал он. - Слишком странное, чтобы поверить в его случайность.
- У вас есть что-нибудь еще, что может связывать эти три убийства?
На другом конце провода послышался глубокий вздох.
- Нам пока мало что известно, но в способах убийства нет ничего общего. Все они осуществлены абсолютно по-разному. Мы поискали сведения об убитых и не нашли между ними никакой связи. У нас нет даже отпечатков пальцев.
- Только письма?
- Только письма.
- И какие выводы вы из этого сделали?
Снова послышался вздох.
- Человек из Эстхаммара был убит. Это мы установили точно. В него стреляли с расстояния не меньше одного метра. В такой ситуации он просто физически не мог сам нажать на спусковой крючок винтовки. Естественно, существует связь между убийством мальчика и журналиста, но мы не нашли их связи с политиком из Эстхаммара. Парень видел, как машина переехала газетчика, а это классический мотив. Он мог опознать убийцу.
- Или он знал этого убийцу, - сказала Анника.
Комиссар помолчал.
- Почему вы это говорите?
Анника повертела головой и уставилась на ковер.
- Сама не знаю, - сказала она. - Наверное, это просто чувство, которое возникло у меня во время разговора с мальчиком. Он очень боялся и все время уходил от вопросов.
- Я читал отчет полицейского управления Лулео. Там ничего не сказано о том, что он чего-то боялся.
- Ясно, что он этого не сделал, он же просто защищался.
В трубке повисло скептическое молчание.
- То есть вы не думаете, что мальчик его знал, - сказала Анника, - потому что полагаете, что это сделал Рагнвальд.
Приоткрылась дверь, и в щель просунулась Эллен.
- Мама, он взял пульт и говорит, что не даст его мне.
- Извините, - сказала она комиссару, отложила трубку, встала и пошла за Эллен.
Калле, нахохлившись, сидел в углу дивана, прижимая к груди два пульта - от телевизора и от видео.
- Калле, - сказала Анника, - отдай Эллен один пульт.
- Не дам, - ответил мальчик. - Она все время нажимает кнопки и мешает.
- Тогда я заберу оба, - сказала Анника.
- Нет! - запищала Эллен. - Я тоже хочу пульт.
- Все, с меня хватит! - крикнула Анника. - Давай сюда эти чертовы пульты, и сидите молча, иначе я вас сейчас прогоню спать.
Она отняла у Калле пульты и вернулась в спальню, слыша за спиной обиженный рев Калле:
- Это ты виновата! Теперь у нас вообще нет ни одного пульта! Глупая коза!
Анника закрыла дверь и подняла с пола телефон.
- Рагнвальд, - сказал К.
- Сюп рассказал мне о Рагнвальде и разрешил писать о нем, о том, что он вернулся.
Комиссар коротко рассмеялся:
- Я пока не видел статьи.
- Она выйдет в завтрашнем номере, очень щепетильная история, скажу я вам. Сюп не так уж много мне сказал. Думаю, что вы знаете больше.
Комиссар не ответил.
- Много ли вы знаете? - спросила Анника. - Идентифицирована ли его личность?
- Сначала хочу сказать пару вещей, - ответил К. - Вы можете упомянуть о письмах, но не пишите, что в них были цитаты из Мао.
Анника записала это в блокнот.
- А Рагнвальд?
- Мы уверены, что он снова здесь.
- Зачем? Он вернулся, чтобы убить этих людей?
- Его не было больше тридцати лет, поэтому у него, наверное, были очень веские причины вернуться. Какие, мы не знаем.
- Он маоист-убийца?
- Это всего лишь обозначение. Слово. Плохо, что его нельзя использовать практически. Я не знаю, кто он. Может быть, он - маоист, но я не очень в это верю.
- Но ведь это он взорвал самолет на базе Ф-21?
- По некоторым сведениям, он был замешан в этом деле, но мы не знаем, был ли на месте преступления, когда прогремел взрыв.
- Как, собственно говоря, его зовут?
Комиссар К. поколебался.
- Вы получили от меня серийного убийцу, - ответила Анника. - Неужели я не могу получить от вас террориста?
- Но не надо это использовать, - сказал К. - У нас появился шанс его взять через тридцать лет, и пока мы хотим для надежности сохранить статус-кво. Я скажу, но это только для вашего сугубо личного архива. Никаких публикаций и дат, никаких бумажек и документов.
От волнения у Анники пересохло во рту, она выпрямила спину и застыла с ручкой в руке, чувствуя, что сердце готово выскочить у нее изо рта. Переведя дух, она собралась было спросить о процедуре сохранения тайны, но в это время открылась дверь и в комнату вбежал Калле.
- Мама, она взяла моего тигра, скажи ей!
В мозгу Анники произошло короткое замыкание, она уже набрала в легкие воздуха, чтобы заорать так, что стекла задрожат. Кровь бросилась в лицо, она посмотрела на Калле сумасшедшими глазами.
- Выйди вон! - прошипела она. - Сейчас же!
Мальчик испуганно посмотрел на мать и побежал назад, оставив дверь распахнутой настежь.
- Мама сказала, чтобы ты отдала мне тигра. Сейчас же!
- Нильссон, - сказал К. - Его зовут Ёран Нильссон. Сын лестадианского пастора из Саттаярви в Норботтене. Родился в октябре 1948 года. В Упсалу приехал осенью 1967 года - изучать теологию. В Лулео вернулся приблизительно год спустя, работал в церковной администрации, исчез 18 ноября 1969 года и с тех пор не появлялся под своим настоящим именем.
Анника записывала так поспешно, что у нее заболело запястье, надеясь, что позже сумеет разобрать свои каракули.
- Лестадианского пастора? - уточнила она.
- Лестадианство - это религиозное течение в Норботтене, отличающееся большой строгостью. Никакого тюля, никаких телевизоров, никаких противозачаточных средств.
- Вам известно, почему он называет себя Рагнвальдом?
- Это был его псевдоним в маоистской группе. Он сохранил его, когда стал профессиональным убийцей, но, вероятно, в ЭТА его называли по-французски. Мы предполагаем, что он жил в какой-то деревне в Пиренеях, во Франции, но мог сравнительно легко переходить границу.
Анника слышала, что ссора детей переросла в настоящую драку.
- Он действительно стал настоящим профессиональным убийцей? Таким, как Леон?
- Ну, такие бывают только в фильмах Люка Бессона, но мы знаем, что за свои мокрые дела он получал деньги. Мне пора идти, но я чувствую, что у вас тоже есть кое-что за пазухой.
- Бьюсь изо всех сил, - сказала Анника.
- Тяжела твоя доля, о человек, - вздохнул К. и отключился.
* * *
Вместе с детьми, держа их на коленях, она досмотрела "Птичку", потом почистила им зубы, прочитала вслух две главы из "Все мы из Бюллербю". Втроем они спели три песенки из "Шведского песенника", после чего дети уснули как убитые. Аннику шатало от усталости, когда она села писать. Буквы прыгали по экрану, как летающие острова, она не могла сосредоточиться, настроение окончательно упало. Она совсем обессилела.
Анника встала из-за стола, вышла в ванную комнату, ополоснула лицо холодной водой, потом заглянула на кухню, налила воду в кофеварку, насыпала в емкость четыре мерки размолотого кофе и, когда вода закипела, сильно нажала на шток сетчатого фильтра. Заварив напиток, она взяла с собой кофеварку и кружку с логотипом объединения общин. Поставив все это на стол, она снова села к компьютеру.
Пустота. В голове полная пустота.
Она взяла телефонную трубку и позвонила Янссону.
- Я не могу собраться, у меня ничего не выходит.
- Соберись, - певуче отозвался Янссон. Поток новостей явно взбодрил его. - Ничего, мы тебе поможем, нам нужен твой материал. На чем ты остановилась?
- Я еще не принималась.
- Начнем с чистого листа. Первое. У тебя есть серийные убийства. Зацепись за это сначала. Подведи итог, проанализируй убийства в Норботтене, расскажи про письма с цитатами.
- Этого я сделать не могу, - сказала она и записала: "Резюме по Лулео, серийные убийства".
- Это вопрос техники. Балансируй на грани возможного, насколько это у тебя получится. Второе. Коснись убийства политика в Эстхаммаре, это новость, и мы будем первыми, кто ее напечатает. Рассказ вдовы, работа полиции. Это действительно убийство?
- Да.
- Хорошо. Три. Свяжи убийство в Лулео с убийством в Эстхаммаре, опиши отчаянную охоту полиции за убийцей. У тебя есть первое… шестое, седьмое, восьмое, девятое плюс в центре твой старый террорист, как мы его уже окрестили.
Она не ответила, просто молча сидела и слушала звуки, раздававшиеся в редакции, - по телевидению вещали какие-то новости на английском языке, над чем-то громко смеялись два редактора, звонил телефон, кто-то стучал по клавиатуре - это была симфония эффективности и цинизма, опора и основа демократии.
Она мысленно представила себе Гуннель Сандстрем, ее бордовую кофту, мягкие пухлые щеки, исполненный безысходной беспомощности и бессилия взгляд.
- Хорошо, - прошептала она.
- Не думай о фотографиях. Мы вставим их потом. У принимающих были очень кислые физиономии, когда они узнали, что ты ездила в Эстхаммар без фотографа, но я сказал, что ты попала туда случайно и не знала, что тебе придется выступать там сразу во всех качествах. Мы дадим фото хибарки, напишем, что женщина отказалась фотографироваться, но зато у нас есть мама мальчика и шеф-редактор "Норландстиднинген", и скорбящие родственники. Тот журналист не имел семьи, если я правильно помню?
- Правильно, - тихо ответила Анника.
- У нас есть шансы получить фотографии писем?
- Сегодня вечером? Это будет довольно трудно. Тяжело найти снимки, вся техника находится в редакции.
- Пелле! - окликнул Янссон редактора иллюстраций. - Нужны студийные фотографии писем. Сейчас.
- Обычный конверт шведской почты, - сказала Анника. - Марка с хоккеистом. В конверте обычный линованный лист из блокнота. Слегка неровный по краю. Так бывает, когда вырывают из тетради листок без перфорации. Письма написаны шариковой ручкой, строчки четко отделены друг от друга. Текст занимает около половины страницы.
- Что-нибудь еще?
- Для смеха напиши, что фото писем - это монтаж.
- Да, да, да. Когда ты отправишь материал?
Она посмотрела на часы и снова ощутила под ногами твердую почву.
- Когда ты хочешь его получить?
Томас вышел из угольно-черной темноты недр джаз-клуба на ярко освещенную улицу. Ноги были ватными от выпитого пива, в мозгу продолжала вибрировать музыка. Он не был большим любителем джаза, ему всегда нравились "Битлз", но здешний оркестр был по-настоящему хорош, мягкий, мелодичный, чувственный.
За спиной послышался звонкий смех Софии, она что-то отвечала парню в гардеробе. Она прекрасно знала это место, была истинным завсегдатаем, для которого всегда находили лучший столик. Он отпустил дверь, застегнул пальто и, ожидая Софию, повернулся спиной к ветру. Шум города был аритмичным и фальшивым в сравнении с мягкими звуками музыки. Он поднял голову и посмотрел на неоновую вывеску, чувствуя, как его кожа окрашивается поочередно в лиловые, зеленые и синие тона. В волосах гудел ветер, пропитанный выхлопными газами.
Она так легка в общении, она - источник радости. Ее смех звенит как весенний ручеек, будь то в темном зале джаз-клуба или за столом совещания, она честолюбива и усердна, но и благодарна жизни за все, что она ей дает. С ней он чувствовал себя спокойно и умиротворенно. Она уважает его, слушает, принимает всерьез. С ней не надо напрягаться, а можно оставаться самим собой, она никогда не хнычет и не старается задеть, всегда с неподдельным интересом слушает его рассказы о семье, о том, как он рос в Ваксхольме. Она ходит под парусом в тех местах, так как у ее родителей пристань на одном из тамошних озер.
Он услышал, как она выходит на улицу, обернулся и увидел, как она шагает по ступенькам, неотразимая в своих высоких ботинках и узкой юбке.
- Они будут играть в пятницу, - сказала София. - Здесь будет столпотворение. Однажды я просидела здесь до половины седьмого утра, это был просто экстаз.
Он улыбнулся, глядя в ее теплые глаза, впитывая их матовую голубизну. Она встала перед ним и вздернула плечи, сдвинула ноги и засунула руки глубоко в карманы пальто. Потом подняла голову и улыбнулась Томасу.
- Ты замерзла? - спросил он, чувствуя, как у него пересыхает во рту.
Не переставая улыбаться, она отрицательно покачала головой.
- Совсем нет, - сказала она. - Мне тепло.
Он не мог больше сопротивляться и притянул ее к себе. Ее макушка оказалась прямо у него под носом, она была выше Анники, от ее волос пахло яблоками. Она обвила руками его шею и всем телом прижалась к нему. Тело его словно поразило огненной молнией, горячей и твердой, так что у него перехватило дыхание, и он застонал от сладкой боли.
- Томас, - прошептала она, уткнувшись ему в грудь, - если бы ты знал, как я ждала этого момента.
Он с трудом проглотил слюну, прижал ее еще крепче, сливаясь с ее ароматом, яблоком, духами, шерстью пальто. Потом он отстранился, глядя ей в лицо. Он тяжело дышал полуоткрытым ртом, пожирал ее глазами, видел, как пляшут ее зрачки, слышал, как она задыхается.
"Если я это сделаю, то пути назад уже не будет, - подумал он. - Если же я отступлю, то проиграю все".
Он наклонился вперед и поцеловал ее, бесконечно нежно и осторожно, губы ее были холодны, пахли джином, тоником и ментоловыми сигаретами. Острое желание пронзило его. Она едва заметно подалась вперед, но зубы их стукнулись друг об друга, дыхание смешалось, и в следующий миг Томасу показалось, что он сейчас взорвется. Боже, он должен взять эту женщину, взять немедленно, здесь и сейчас.
- Хочешь, мы поедем ко мне? - шепнула она, уткнувшись носом в его подбородок.
Он смог только кивнуть.
Она отошла от него и подняла руку, чтобы остановить такси. Как и все на свете, это удалось ей сразу. Теперь они стояли, разделенные машиной, и она приняла вид, так хорошо знакомый ему по областному совету. Она пригладила волосы, одновременно обжигая Томаса огненным взглядом через крышу такси. Они сели в "вольво" по разные стороны заднего сиденья, и София сказала шоферу адрес своей квартиры в Эстермальме. Всю дорогу они сидели, взявшись за руки под сумкой Софии, пока машина петляла по городу до площади Карла.
Он расплатился карточкой и дрожащей рукой расписался в чеке.