- А почему так происходило?
- Кто его знает. Ну, ладно, не берусь сказать, что было причиной, а что результатом, но в то время я сильно смущалась и пугалась мужчин и чувствовала себя нормально только в женском обществе. Большая часть мужчин, которые мне нравились, потом оказывались геями. А настоящие мужчины меня пугали.
- А Ольга вас интересовала?
- Да, в широком смысле слова.
- Что вы имеете в виду?
- Мы с ней были парой, мы жили вместе как сестры, хотя на самом деле ими не были.
- А как вы сами оцениваете ваши отношения?
- Думаю, она стала удаляться от меня, когда поняла, что я веду открыто беспутный образ жизни.
- И вы такая и есть?
- Совершенно верно.
- И как вы себя чувствуете?
- Очень одиноко. В некотором смысле нам вполне хватало друг друга. Когда Ольга решила вернуться к родителям, я почувствовала себя совсем одинокой. Мне не хватало наших разговоров, совместной стряпни, вечного обмена шмотками… Я действительно чувствовала себя покинутой.
- А потом?
- Потом мы некоторое время не встречались совсем, нам нужно было время, чтобы остыть. После мы стали вновь встречаться, примерно раз в месяц, чтобы сохранить дружбу. Мы очень нравились друг дружке. И вновь начали сближаться, когда она позвонила и рассказала о Габриэле.
- А мужчины вас до сих пор пугают?
- Если вам хочется узнать, не лесбиянка ли я - то нет. Мне нравятся мужчины, что не значит, будто мужчины больше меня не пугают.
- А почему?
- По той же причине, почему мужчины боятся женщин: из-за наличия у них члена.
Эспиноза был удивлен этим ответом. Не смыслом, потому что со смыслом он был согласен, но тем, как она это сказала. Ему не потребовалось много времени, чтобы сообразить - значит, вот она какая, эта Ирэн: не будет мяться и топтаться вокруг да около, но при этом она вовсе не намеревалась шокировать собеседника.
- Я вам вкратце рассказала о себе, - сказала она, - но по-прежнему ничего не знаю о вас.
- Я женился, едва мне исполнилось двадцать, и наш брак распался, когда мне не было еще тридцати. Он продлился достаточно долго, чтобы мой сын получил представление о нормальной семье с папой и мамой, но не настолько долго, чтобы я мог увидеть, как он растет и взрослеет. Задолго до этого его мать улетела в Вашингтон, где они сейчас и живут. Мы видимся с сыном от силы раз в год. Это все равно что пытаться читать книгу, имея перед глазами только заголовки отдельных глав. Я живу один уже более десяти лет. С женщинами то же самое: читаю одни заголовки. Наиболее постоянными дамами в моей жизни являются две женщины: одна убирает мою квартиру, а другая - моя тринадцатилетняя соседка Алиса, которая пытается убедить меня приобрести собаку взамен партнерши, что, мне думается, все же разные вещи.
- Хорошо, что вы это понимаете.
В поезде метро Габриэл по-прежнему воображал себе, что вот Ольга садится в один из вагонов или вон она стоит на платформе; но - что было гораздо хуже - временами ему также казалось, что он видит свою мать. Однако он старался не отвлекаться. Ольга умерла, а мать не представляет собой никакой угрозы. Остается еще аргентинец. Габриэл попытался представить себе аргентинца в роли преследователя или жертвы, но понял, что эти роли не подходят тому, скорее, подошла бы роль провидца, а не исполнителя. Выйдя из вагона, он начал подниматься по ступенькам наверх. Они часто шли так вместе с Ольгой. Когда Габриэл попытался представить, как ее тело лежит на рельсах метро, то почему-то увидел ее обнаженной - голое тело, на которое наезжают колеса поезда. Он бы предпочел никогда не видеть ее обнаженной, но теперь никак не мог представить ее в одежде. В офисе все шло как обычно, за исключением того, что не было Ольги. Возможно, когда-нибудь он к этому привыкнет. Но сейчас он все еще ждал, что она вот-вот появится из-за стенки его закутка. Возможно, конечно, что со временем, когда кто-то другой сядет на ее место, Ольга совсем сотрется из его памяти.
Была еще одна проблема, которая его беспокоила. Это его мать. Ее мир всегда был ограничен непосредственным окружением - церковь, магазин, аптека, все, что было расположено рядом с домом. Габриэл все еще не мог понять, почему она теперь появляется дома так поздно и куда она исчезает.
С оружием в кармане было не очень удобно. В офисе, когда он поворачивался на вертящемся стуле, револьвер, лежащий в кармане, каждый раз глухо тумкал об стену. И хотя Габриэл следил за этим, но все это сильно нервировало. Вся атмосфера на работе эти последние несколько дней была чрезмерно нервозной: воспоминания о похоронах Ольги были еще свежи.
Вечером он опять пошел домой пешком. И мать, как обычно, ожидала его, сидя у окошка, и встречала у дверей.
- Как мило, что ты вернулся так рано! Мы сможем вместе поужинать, - сказала она.
Габриэл понял, что что-то случилось. Он пришел позже как минимум на час! Обычно она начинает волноваться, когда он задерживается хотя бы на пятнадцать минут, и рыдает, если он вернулся позже на полчаса. Также странным было то, что у нее на плечах не было домашней шали, как будто она вернулась только что и, сняв жакет, еще не успела ее надеть. Дона Алзира разогрела еду безо всяких там жалоб или вопросов. Когда они сели за стол, он обратил внимание на ее горящие глаза. Ее вовсе не интересовала еда. Она следила за тем, как ест Габриэл, выбирая подходящий момент для разговора.
- Сынок, я знаю твою тайну, и я могу тебе помочь.
- Мою тайну?
- Габриэл, ведь я твоя мать! Благодаря мне ты увидел свет. Ты был частью меня и являешься ею до сих пор. Твои секреты - мои секреты. Если что-то тебе угрожает, это также угрожает мне.
Она говорила со страстью, с воистину религиозным пылом, поскольку религия была единственной страстью в ее жизни. И сейчас эта страсть была направлена не на какой-то абстрактный объект, а сосредоточилась на чем-то конкретном, что она чувствовала, если не душой, то нутром.
- О чем ты говоришь, мам?
- Я говорю о нашем с тобой деле!
- Какое такое дело? Ma, да что за бес в тебя вселился?
- Не бес во мне, а дьявол - в тебе! Падре Кризостомо не обратил внимания на мои слова! Сказал, что тебе нужно жениться и создать семью. Он старик, он не решается сразиться с силами зла, он думает: чтобы изгнать зло, достаточно одной молитвы. Но верующие молятся с начала создания церкви Христовой, а зло становится все сильней и сильней! Зло не изгонишь одной только молитвой! Ты должен с ним сразиться! И мы это сделаем! Вместе!
Она говорила с таким пылом, что Габриэл едва разбирал слова, кроме того, он с трудом мог понять, о чем она говорит. Что за зло, о котором она толкует? Она что, вообразила, будто он одержим дьяволом? И при чем тут падре Кризостомо?
- Мам, я не одержим дьяволом. Дьявола не существует. У меня просто некоторые проблемы, но все прекрасно разрешится.
- Не надо меня успокаивать! Я не хрупкое создание и отнюдь не глупа, знаю, о чем говорю. Зло нельзя измерить, оно распространяется как пожар, раздуваемый ветром, оно принимает всевозможные виды и формы. Я знаю, ты сражаешься с ним, но ты не сможешь его победить в одиночку. Это трудно, очень трудно. Ты не можешь избавиться от него, ты думаешь, это что-то одно или что-то другое, а власть искушения безгранична.
Габриэлу немедленно вспомнилась Ольга, как она приглашает его в гостиницу, раздевается догола, помогает ему снять одежду, и затем - его полная беспомощность и постыдный побег. А она ведь ничуть не сомневалась, она точно знала, что она делала.
- Мам…
- Ты не должен мне ничего рассказывать. Я просто хочу, чтобы ты знал - с этого момента мы действуем вместе, это наше общее дело.
Дона Алзира встала и начала убирать со стола, сбрасывая с тарелок остатки еды и не замечая, что оба они так и не притронулись к ужину.
- Да, я забыла тебе сказать. Звонил кто-то, назвался Эспинозой, просил тебя позвонить. Это твой новый друг?
На Габриэле все еще был пиджак. Револьвер оттопыривал карман, но мать ничего не заметила. Она также не заметила, что все выходные он не брился. Ни он, ни она не упомянули о смерти Ольги. С ее стороны не было также никаких мелких сетований - по поводу пережаренного мяса, плохо отглаженной рубашки, перегоревшей лампочки в гостиной. Все события этой недели, как мелкие, так и крупные, вдруг как будто отодвинулись куда-то.
Револьвер все еще оттягивал карман. Лучше положить его на стол, пока мать занята мытьем посуды.
- Как умер отец?
Дона Алзира наклонилась над раковиной и ответила, не поворачивая головы:
- Сердечный приступ, я говорила тебе много раз.
- Дома или на улице?
- Дома. Я же тебе говорила.
- Он спал, когда умер?
- Нет, он принимал душ.
- А я был дома?
- Ты был, но ты не видел, как умер твой отец. Только после, когда он был уже в гробу.
После трех пасмурных дней, во вторник, дождь прекратился. Если в северных странах люди страдают от недостатка солнечных дней, то в Рио-де-Жанейро как раз такая пасмурная погода вносит необходимое разнообразие в череду ясных безоблачных дней. Солнце грело еще не слишком сильно: тротуары, скамейки и тропинки в сквере были все еще влажными. Мамаши и нянюшки осторожничали, чтобы их дети не испачкались.
Эспиноза не спеша шел на работу, когда вдруг услышал свое имя. Он тут же узнал голос. Это Алиса бежала к нему, придерживая за спиной болтающийся ранец. Когда Эспиноза наклонился и поцеловал девчушку в щечку, он понял, что с ней что-то не так.
- В чем дело? Почему ты такая грустная?
- Сосед!
- Что с ним?
- Ничего, он прекрасно себя чувствует, но родители сказали, что я не смогу ухаживать за чужой собакой, что иногда сама не соображаю, что я делаю, и как я смогу ухаживать за чужим псом… Кроме того, мне для этого надо будет взять ключ от чужой квартиры, а это огромная ответственность, и я не понимаю…
- Все правильно.
- Почему? Какая разница, с одной собакой я гуляю или с двумя?
- Разница примерно такая же, как если ты гуляешь с одним мальчиком или сразу с двумя - нет, я не имею в виду, что твои мальчишки лают или крутят хвостами.
- Эспиноза! Я же серьезно говорю.
- Кроме того, насчет ключа от моей квартиры они совершенно правы.
Сегодня они не шли, держась за руки, как это было обычно. Алиса жестикулировала обеими руками и периодически забегала вперед, ей надо было видеть лицо комиссара, когда они обсуждали такую важную проблему. К моменту, когда они подходили к повороту, где расставались, девочка уже не сдерживала слезы.
- Не расстраивайся так, ведь еще ничего не решено, - пытался утешить ее Эспиноза. - Соседа пока еще не отняли от груди, и у нас с тобой куча времени, чтобы все обсудить. Не стоит с утра портить себе настроение. Пока, и успешного дня!
Он расцеловал Алису в мокрые от слез щеки. Эспинозе вовсе не хотелось, чтобы она так из-за него переживала. Но он понимал, что к подростковому возрасту любое человеческое существо накапливает в себе горя столько, что куда там греческим трагедиям!
Едва только он вошел в кабинет, как раздался телефонный звонок. Это был Габриэл.
- Доброе утро, комиссар. Мне передали ваше сообщение, но я пришел очень поздно, так что не мог вчера позвонить.
- Ты все еще ходишь домой пешком?
- Мне это полезно.
- У меня для тебя новости.
- Да?
- Мы нашли аргентинца. Я виделся с ним в воскресенье днем.
- Вы нашли его???
- Да, нашли, и это не плод твоего воображения. Он реально существует. Просто тебе не стоило придавать слишком большое значение его словам.
- Так он подтвердил то, что я сказал?
Эспиноза вкратце изложил свой разговор с Идальго, подчеркнув те причины, из-за которых аргентинец сделал именно такое предсказание.
- Как ты видишь, он просто подшутил над тобой, правда, шутка эта отдает дурным вкусом. Если хочешь, мы договоримся и встретимся вместе с ним в твоем присутствии, чтобы разрешить все недоразумения… Габриэл? Ты меня слышишь? Габриэл…
- Я не желаю с ним говорить! Все это - шутка?! После всего этого? Шутка… Не может быть… Значит, мне теперь остается только… - казалось, он был потрясен до глубины души.
- Габриэл, откуда ты звонишь?
- С работы.
- Спустись вниз и подожди меня у входа в здание, я буду там через пятнадцать минут.
Офис Габриэла был недалеко от участка. Эх, не надо было говорить про пятнадцать минут, надо было сказать, что он придет прямо сейчас. Эспиноза добежал до офиса быстрее, но Габриэл уже ждал его у входа.
- Ты совсем плохо выглядишь.
- Я почти не спал. Что же сказал этот аргентинец?
- Мы говорили с ним недолго. Там была также его жена.
- Он приходил к вам в участок?
- Давай поговорим где-нибудь в другом месте. Здесь слишком много народу.
Здание, где располагался офис Габриэла, стояло на проспекте Копакабана, оттуда рукой подать до проспекта Атлантика. Добравшись до первого перекрестка, они свернули к набережной. По дороге оба молчали. Молчание было прервано, лишь когда они вышли на проспект Атлантика. Перед ними расстилалось безбрежное синее море. Эспиноза заговорил первым. Он рассказал Габриэлу, каким образом они вышли на аргентинца через начальника игрового центра при раковом госпитале, как заманили Идальго на встречу в закусочной фаст-фуд. Затем пересказал их разговор, опуская некоторые детали и особо подчеркивая, что Идальго сам назвал это провокацией, подначкой, что это была дурная шутка, не более того. У Габриэла во время его рассказа начали подрагивать коленки, он нервно оглядывался по сторонам. Когда Эспиноза закончил говорить, глаза Габриэла были красными.
- Комиссар, что меня задевает больше всего, это что он сказал - это просто шутка. Я провел год в аду! Для меня все потеряло смысл. Мой дом, моя работа, мои друзья, планы - все, абсолютно все утратило значение! И теперь этот тип сообщает, что это была всего лишь шуточка, подначка! А для меня сейчас это уже не играет роли. Вред причинен. Если он желал меня спровоцировать, то он это сделал. И мне не стало лучше оттого, что это была всего лишь шутка. Эта шутка обернулась правдой.
- Почему ты так говоришь? Ты что, убил кого-то?
- Нет, но он заставил меня страдать по-настоящему. И вот теперь сказать, что это всего лишь шутка… Это не избавит меня от того, что я пережил за этот последний год, никто не может возместить это потерянное время. Когда вы день за днем, месяц за месяцем думаете о том, что он назвал шуткой, это превращается в правду.
- А ты не думаешь, что тебе станет легче, если ты с ним поговоришь?
- Спасибо, комиссар! Но, как я уже сказал, вред этот непоправим. Я благодарю вас за то, что вы отнеслись ко мне с таким терпением, и за то, что пытаетесь мне помочь. Но нам лучше теперь разойтись. Я должен вернуться на работу. Больше нет никаких причин вам надоедать.
Эспиноза следил за удалявшейся фигурой, пока Габриэл не смешался с толпой. Габриэл не выглядел больше как беспомощный ребенок, но он не выглядел и как нормальный взрослый человек. Он перестал быть ребенком и стал взрослым - ненормальным взрослым. Комиссар повернулся лицом к морю. Свежий ветерок поднимал волну, на пляже было мало народу, никто не купался. Эспиноза какое-то время сидел на берегу, пристально вглядываясь в океанские волны.
- Подначка… шутка… Но ведь люди - не игрушки! Надо совсем свихнуться, чтобы так вмешаться в чужую жизнь. Тех, кто позволяет себе такие игры, следует наказывать. Да и как я могу быть уверен теперь, что он пошутил? Он мог заявить это просто, чтобы комиссар от него отцепился. Парень появляется из ниоткуда, делает чудовищное предсказание и вновь испаряется почти что на год, а потом вдруг - вот он, явился, этакий элегантно одетый сноб, высокомерно сообщивший, что это была всего лишь шутка, и комиссар думает, я должен ему верить?
- Это лишь одно из обличий, сынок.
- Обличий чего, мам?
- Князя тьмы.
- Мам, опять ты с этой твоей одержимостью дьяволом!
Утренний разговор с Эспинозой привел Габриэла в подвешенное состояние. Он чувствовал себя так, будто из него вдруг выкачали все силы. Зато теперь его не захлестывали эмоции и он был в состоянии думать. Впервые за последние дни Габриэл поехал домой на городском транспорте. На автобусе. На поездку в метро он все еще не решался. Разговор, что завел он с матерью, сидя за маленьким кухонным столом, казалось, был прямым продолжением их долгой ночной беседы.
- То, как ты его описал, в точности совпадает с одним из его обличий. Он часто появляется в виде элегантно одетого господина, привлекательного соблазнителя.
- Ma, ну, пожалуйста! Он, конечно, психопат и извращенец, но не дьявол же.
- Ты можешь называть его как угодно, но я говорю тебе, что слуга злых сил всегда появляется в смущающем и завораживающем виде. Он играет на твоей вере, заставляя тебя думать, что он говорит правду.
- Ты слишком много общалась с падре Кризостомо.
- Падре Кризостомо слаб духом, он теперь исповедует веру людей успокоенных и малодушных!
Габриэл был воистину потрясен преображением своей матери. Нет, он никогда не считал ее слабой и послушной, но услышать от нее, что она готова атаковать врага, который, по ее собственным словам, имеет тысячу личин? Не такие ли настроения называются религиозным фанатизмом?
- Мам, но мы же не можем просто уничтожить аргентинца! Он же ничего не сделал.
- Как это ничего не сделал? Разве ты не понимаешь, как может сбыться его предсказание? Ты можешь покончить с собой, и тогда его слова обернутся правдой.
- Я совершенно не собираюсь кончать с собой!
- Отлично! Тогда давай не позволим и никому другому убить тебя.
Во время разговора они забыли про ужин, стоявший на столе, беседа поглотила их целиком. Теперь же оба уткнулись в свои тарелки, будто пытаясь найти там решение их проблем. Конец ужина прошел в молчании, после чего дона Алзира поднялась и принялась мыть посуду.
- Остерегайся женщин, - промолвила она, когда ее сын поднялся, собираясь вернуться в свою комнату, - из всех созданий Сатаны они - самые могущественные!
Габриэл не смог сразу заснуть, он лежал одетый, с открытыми глазами в своей комнате, освещенной лишь светом уличных фонарей, проникавшим сквозь небольшие окна. Почему-то после разговора с матерью ему стало легче, и чувствовал он себя гораздо лучше, чем все последнее время. Габриэл понимал, что это временное облегчение, которое растает с наступлением завтрашнего дня, но все равно было приятно. Он спрятал револьвер под матрас и разделся, чтобы лечь. Именно в этот самый момент в голове вдруг возник образ Ольги - обнаженной, как она была в гостинице. У него возникла эрекция. Теперь это ни к чему. Мне надо было быть твердым там, в гостиничном номере, с Ольгой! А теперь ничего не поделаешь, ведь ее больше нет. Для нее все кончено. Он мастурбировал, представляя себе обнаженное Ольгино тело. Затем он мастурбировал вторично, на этот раз он видел ее обнаженное тело, раскинувшееся на рельсах.