- Андрей, поезжай к заму Баранникова. Он тебя ждет. Сделай это как можно быстрее! И… осторожно, пожалуйста! - Слова Иваненко в телефонной трубке были твердые и уверенные. Казалось, Виктор Валентинович уже оправился от шока после того, как узнал о начавшемся перевороте, и способен уже трезво, без нервов оценивать обстановку и осуществлять необходимые действия.
- Выезжаю! - Орлов положил трубку и, уже шагая к двери, повернулся к стоящим рядом товарищам: - Еду на Огарева, шесть. К Ерину. Будем отправлять по каналам МВД. Слава, - он обратился к Бабусенко, - поедешь со мной?
19 августа 1991 года, день.
Москва. Улица Огарева.
Министерство внутренних дел РСФСР
У здания МВД России, располагавшегося на довольно тихой московской улочке, стояла необычная тишина. Несколько служебных автомашин было припарковано перед главным подъездом, но никакого оживления или суеты не наблюдалось. Снаружи два милиционера с автоматами наблюдали за прилегающей к фасаду здания территорией. Увидев машину с комитетскими номерами, один из них устремился к Орлову и Бабусенко, направлявшимся к подъезду. Орлов, не останавливаясь, бросил:
- Мы к Ерину!
В вестибюле министерства все было совсем по-другому. У массивных входных дверей был уложен настоящий бруствер из мешков с песком, за ним прямо на полу разместился пулеметный расчет. Все милиционеры были в бронежилетах, с полной выкладкой. Офицер охраны внимательно проверил документы, потом позвонил куда-то и предложил подождать, пока придет дежурный и проводит в кабинет заместителя министра.
Через несколько минут Орлов с Бабусенко уже следовали за рослым подполковником по коридорам милицейского ведомства. Андрея поразила абсолютная тишина: ни одного сотрудника не встретилось им по пути, не раздавались стуки шагов, не хлопали двери, не слышно было стрекота пишущих машинок и пронзительного звона телефонов - непременных атрибутов любого государственного учреждения. Министерство как будто вымерло и погрузилось в спячку. Даже коридоры выглядели сумрачно, как будто в них, экономя электричество, погасили свет, оставив только дежурное освещение. Или все сотрудники, получив каждый свое задание, покинули здание, или их просто распустили по домам, или их вели по той части здания, где по каким-то причинам уже никого не было. Предполагать можно было что угодно.
- Здравия желаем, Виктор Федорович, - сказал Орлов, проходя в кабинет заместителя министра. Здесь, как и в коридорах, по которым они прошли, тоже царил полумрак.
- Здравствуйте! - Рукопожатие Ерина было вялым. - Садитесь. Я пока прочитаю. Чай, кофе?
- Кофе, - сказал Андрей, обычно предпочитающий чай.
- Кофе, - как эхо повторил Слава.
Заместитель министра погрузился в чтение. Он был худощав, невысокого роста, с несколько грубоватыми чертами на вытянутом лице. На столе перед ним лежали бумаги, докладные записки, оперативные сводки. С краю лежала стопка еще не вскрытых голубоватых и коричневых пакетов с сургучными печатями. Видно, приход сотрудников КГБ России застал Ерина за рассмотрением почты. Странно, но и здесь, в кабинете одного из руководителей министерства, не раздавалось ни одного звонка, как будто всю систему коммуникаций разом вырубили. Ведь не может же быть так, чтобы в кабинете столь высокого должностного лица в течение длительного времени не раздалось ни одного телефонного звонка!
Подполковник довольно быстро принес три чашечки растворимого кофе - одну поставил на стол перед замминистра, который не отрываясь читал текст шифровки, другие - перед Андреем и Славой, сидевшими напротив за приставным столиком. Кофе был крепким и очень горячим.
- Ну что, текст нормальный! - тихо, даже несколько задумчиво проговорил Ерин. - Мы добавим только здесь… - он указал пальцем на строчку в конце шифровки, - и здесь… что сотрудники МВД тоже… Да еще в "шапку". Как, согласны?
- Конечно, Виктор Федорович. А когда отправят?
- Да вот, сейчас подправят и пошлем. - Он снова вызвал дежурного, начал что-то ему говорить, но потом вышел вместе с ним из кабинета в боковую дверь, попросив Орлова и Бабусенко подождать.
Через несколько минут заместитель министра вернулся, и тут вдруг зазвонил телефон. Это было настолько неожиданно, что все вздрогнули. Виктор Федорович поднял трубку и долго слушал чей-то доклад, временами хмурясь и кивая головой. Потом, не давая никаких дополнительных указаний находившемуся на том конце провода, сказал:
- Хорошо. Что еще будет - докладывайте! - И положил трубку.
По напряженному выражению лица Ерина было видно, что произошло что-то из ряда вон выходящее, приводящее даже такого многоопытного человека в волнение. В течение нескольких секунд он молчал, как бы осмысливая ту информацию, которую сообщили ему по телефону, затем отхлебнул глоток уже остывшего кофе и задумчиво, даже несколько удивленно посмотрел на сидящих напротив него Орлова и Бабусенко, как будто только сейчас увидел их и недоумевает, что делают здесь эти люди. Они же в свою очередь не решались прервать затянувшуюся паузу и рассчитывали, что Ерин сам объяснит, что так поразило его.
- Что-нибудь произошло, Виктор Федорович? - нарушил наконец молчание Орлов.
- Да, произошло, - каким-то севшим голосом ответил Ерин. Потом прокашлялся и добавил: - Войска приведены в боевую готовность. В Москву входят Таманская мотострелковая дивизия и три танковых полка Кантемировской. Отдельная бригада ВДВ окружила "Останкино", а Тульская дивизия уже в Тушино.
- Так это же… - начал было Бабусенко.
- Что "это же"? Не паникуй! Ну введут! Военные тоже соображают, что к чему!
- Так ведь столкновения могут произойти! - встревоженно проговорил Орлов.
- Могут! Могут! Но для этого мы и направляем телетайпограмму!
По всему было видно, что известие озадачило и Ерина. Даже он, опытный милиционер, не раз оказывавшийся в стрессовой обстановке, не чувствовал уверенности, хотя понимал, что не следует поддаваться панике.
За время, пока Андрей и Слава находились в здании МВД, обстановка, казалось, стала приобретать еще большую напряженность. Об этом можно было судить не только по суете пулеметчиков возле бруствера из мешков с песком, располагавшихся в вестибюле министерства, но и по скоплению вокруг здания множества милиционеров в бронежилетах, с полной выкладкой и расчехленными автоматами.
- Да, видно, ситуация накаляется, - проговорил Слава. - Куда сейчас, Петрович? На Дзержинку? А я к себе. А то как бы нам и правительственную связь не выключили!
- Слав, ты давай езжай к себе, а я поеду к Иваненко. Шифровку мы отправили, может, еще что-то надо будет…
- Ладно, я своим ходом, а ты давай в Белый дом. Но… если что… вы там свистните… Мигом примчусь! - Слава улыбнулся, как всегда немного иронично и заговорщически подмигнул Андрею. - Ты там держись, Петрович! На вас смотрит вся Россия!
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: "С Лубянки я поехал в Управление правительственной связи. Сидел в кабинете… Это через четыре кабинета от кабинета начальника. Никаких контактов… Он один - и я один. Тишина полная. Я получаю информацию, что около здания КГБ и нашего Управления - какие-то люди с автоматами…"
(В.Н. Бабусенко, начальник Отдела правительственной связи КГБ России).
19 августа 1991 года, день.
Москва. Краснопресненская набережная.
Вокруг Дома Советов РСФСР
Когда Орлов подъезжал к Дому Советов на Краснопресненской набережной, было уже начало двенадцатого. Проехать на машине, тем более с комитетскими номерами, к зданию Верховного Совета теперь было уже невозможно. Вся прилегающая к нему территория была запружена народом. Людские потоки со всех сторон устремлялись к Белому дому, как будто люди знали, что именно здесь должно произойти самое пивное, может быть даже эпохальное событие, которое круто изменит их жизнь, перевернет устоявшиеся представления и прорвет громадную плотину, сдерживающую доселе дремлющую энергию масс.
Сказав шоферу, чтобы он возвращался на Дзержинку, Орлов влился в один из людских потоков, направлявшихся со стороны Калининского проспекта к зданию Верховного Совета.
Повсюду встречалось очень много молодых парней и девушек, наверное студентов, которые возбужденно что-то выкрикивали и размахивали руками. По всему было видно, что им нравится эта начинающаяся вселенская буза, когда вдруг можно кричать во все горло и не бояться, что тебя кто-то остановит или призовет к порядку. Когда можно безнаказанно намалевать краской из баллончика надписи на свежевыкрашенной стене дома или большой стеклянной витрине: "Борис, ты прав!" или "Долой хунту!".
Рядом с Андреем в сторону Дома Советов шла немолодая супружеская пара. Высокий седой мужчина, поддерживая жену под руку, громко говорил ей, слегка картавя:
- Вот сволочи, коммуняки проклятые! Хотят нас всех снова в стойло! Но мы… - Он сжал кулаки и даже на время перестал поддерживать жену. Лицо его исказила такая злоба, что Андрей невольно поёжился, вспомнив, что сам он тоже, вроде, "коммун яка". Ведь партийный билет, как некоторые в Российском комитете, он не бросил и даже не писал заявления о выходе из КПСС.
Вообще Орлов очень болезненно переживал все, что происходило с партией. Вступив кандидатом в КПСС еще во время срочной службы в армии, он никогда не связывал с этим какого-либо стремления продвинуться по службе или добиться преимуществ перед другими. Для него членство в партии было проявлением активности человека, отсутствия у него безразличия к происходящему, готовности взять на себя ответственность, как бы это громко ни звучало. Конечно же, он видел, сколько проходимцев и бездельников прикрывались партийным билетом, сколько лицемерия и даже подлости рядилось в партийные одежды. Но ему казалось, что это неизбежность. Ведь и в жизни добро как-то уживается со злом, смелость - с трусостью, а трудолюбие - с ленью.
С того самого дня, как он стал членом партии, Андрею казалось, что он незримыми нитями связан с миллионами его предшественников, погибших в Великой Отечественной, перемолотых жерновами сталинских лагерей или просто честно тянувших свою трудовую лямку. Понятие "коммунист" для Орлова было больше, чем "член партии". От него веяло романтикой Гражданской войны, героикой ожесточенных боев с фашистами, самоотверженностью разведчиков. Поэтому слово "коммуняки" резало ему слух, вызывало у него резкое неприятие. Ему казалось, что говорить так мог только тот, кто ненавидит саму страну, а не конкретный социальный строй или какую-то идеологию. Так мог говорить белогвардейский офицер, расстреливавший пленных красноармейцев или предатель-власовец, вербующий наших солдат, потерявших всякую надежду выжить в лагерях военнопленных.
ИНФОРМАЦИЯ: "Меня смущало вдруг неожиданно появившееся моментальное неприятие некоторых привычных для нас вещей: коммунистов кто-то стал называть "коммуняками", кто-то стал призывать "снять погоны" со всех сотрудников органов госбезопасности… Это меня настораживало, хотя я понимал, если человек выполняет обязанности на уровне руководителя службы, это - некий политический вектор… А учитывая настроения в обществе, почему бы и нет?"
(A.B. Олигов, начальник Отдела общественных связей КГБ России).
ИНФОРМАЦИЯ:"…Люди не приемлют прежний строй, и язвы этого строя в большинстве случаев связывают с деятельностью КПСС. Не хочу углубляться в анализ причин и следствий этих настроений. Но убежден - надо уметь проигрывать! Я сам коммунист и не тороплюсь с переходом на иные платформы. Считаю, что изначальная социалистическая, коммунистическая идея содержит немало позитивного, что обогатило мировую историю и политическую культуру. Проблема в извращениях идеи, в отклонении от нее. Рано или поздно общество вернется к этим изначальным идеям…"
(В.В. Иваненко, Председатель КГБ России).
Обогнув здание СЭВ, Орлов поспешил к двадцатому подъезду, так как Иваненко дал команду охране пропускать сотрудников КГБ РСФСР именно через эту проходную. Здесь, в непосредственной близости от Белого дома, уже было целое столпотворение: кучки людей, оживленно обсуждающих происходящее, поющая под гитары молодежь, снующие между ними казаки, похожие на ряженых из деревни, бомжистого типа мужики с котомками в руках или за спиной, бородачи в джинсовых куртках, постоянно жующие жевательную резинку мордастые парни с нагловато-агрессивным выражением лица.
Какой-то человек постоянно выкрикивал в мегафон: "Ель-цин! Ель-цин!", "Ро-сси-я!", "До-лой хун-ту!", а толпа, окружавшая его, скандируя, повторяла за ним эти слова, как заклинание. При этом кто-то размахивал руками, кто-то тряс над головой двумя растопыренными пальцами, демонстрируя, видимо, таким образом грядущую победу, кто-то, сжав кулаки, потрясал ими, словно хотел смертельно напугать своих врагов. Все это походило на стихийное сборище каких-то сектантов и очень напоминало участившиеся в Москве собрания кришнаитов, в лексиконе которых, казалось, не было никаких других слов, кроме "Харе Кришна, Харе Рама!". Правда, в отличие от людей рядом с Белым домом кришнаиты были всегда какими-то умиротворенно-дружелюбными, среди них никогда не было заметно и тени агрессии.
Вместе с толпой Орлов очень скоро оказался на газоне рядом с Горбатым мостом и только тут заметил появившуюся, видимо, совсем недавно баррикаду. Собственно говоря, это была даже не баррикада, а куча строительного мусора, нагромождение металлической арматуры, каких-то труб, ящиков, досок, листов фанеры, уличных лавочек с тяжелыми чугунными боковинами и всякой разной всячины, которая всегда валяется за заборами, у магазинов и, конечно же, на хоздворах предприятий и стройплощадках. Андрей увидел, как группа парней, надрываясь от тяжести, тащила к баррикаде большое дерево с зеленой кроной и ветвистыми корнями, на которых висели комья земли, а какая-то немолодая женщина в синей облезлой кофте несла под мышкой доску с орнаментом, нарисованным на ней яркой масляной краской, похоже с детской площадки. Студенты, громко хохоча, бросали в кучу неизвестно откуда взявшиеся булыжники. Один из них, высоко подняв над головой большой округлый камень, закричал истошным голосом:
- Булыжник - оружие пролетариата!
Толпа вокруг одобрительно загудела. "Действительно, - подумал Орлов. - Все выглядит как пародия на революцию тысяча девятьсот пятого года!"
СВИДЕТЕЛЬСТВО ОЧЕВИДЦА: "Я в тот день был в Шадринске… Повсюду митинги. Но самое главное - во главе появились… горлопаны, которые возбужденно кричали: "Бей коммунистов!", "Бей чекистов!". То есть бей всех подряд! А Когда их спрашивали, что дальше делать, они отвечали: "А ничего! У нас Ельцин есть!" Вот опа - психология толпы!"
(С. С. Дворянкин, старший инспектор Инспекторского управления КГБ СССР).
Непосредственно у подъезда сновали корреспонденты с кофрами и штативами, видимо пытаясь проникнуть в здание. Какие-то люди, перебивая друг друга, упрашивали милиционеров пропустить их внутрь.
- Ребята, нам надо туда. Пропустите! Мы - афганцы. Надо организовывать оборону, а то скоро поздно будет! Войска же идут! По Кутузовскому. Сейчас будут здесь!
Но милиционеры были непреклонны. Они и так уже намучились, отбиваясь от постоянно прибывающей "подмоги", и пытались не допустить в Белый дом толпу, наседающих на них журналистов, всякого рода подвыпивших субъектов и истерических дамочек. У них было четкое указание от генерал-полковника Кобеца, начальника штаба обороны здания Верховного Совета, пропускать в здание исключительно по документам, выданным российскими структурами, или на основании заявки из Дома Советов. Боялись не просто беспорядка и хаоса, который мог возникнуть, если бы в здание прорвались все желающие защищать новую российскую власть, но в большей степени страшились проникновения лазутчиков ГКЧП. Растущая подозрительность создавала нервозную обстановку на входе в здание, все ждали какого-нибудь подвоха или провокации.
Орлов с трудом пробился к дверям, с силой раздвигая стоящих людей, которые нехотя пропускали его. Оказавшись прямо перед милиционером, очередной раз что-то объясняющим особо ретивым "защитникам", он вытащил из внутреннего кармана пиджака свое удостоверение и, открыв, показал стражу порядка. С внешней стороны красных корочек золотым тиснением было выгравировано: "КГБ СССР", а внутри после номера удостоверения виднелась аккуратная надпись: "Майор Орлов Андрей Петрович состоит в должности помощника председателя КГБ РСФСР" и чуть ниже мелкими буквами: "Владельцу удостоверения разрешено хранение и ношение огнестрельного оружия". С левой стороны, там, где красовался герб и фотография владельца удостоверения, был указан срок действия удостоверения - 31 декабря 1995 года.
- Смотри-ка, это же кагэбэшник! - воскликнул кто-то из толпы, увидев удостоверение. Затем чей-то хриплый, похоже даже нетрезвый голос подхватил:
- Твари! Вынюхивать прислали! Гони эту суку отсюда! А мы с ним сейчас разберемся!
Орлов почувствовал, как чья-то сильная рука лета ему на плечо, и оглянулся. На него смотрело злобное небритое лицо, от которого действительно несло перегаром.
- Ну чо смотришь, чекист? На народ руку подняли? Не выйдет!
- Ладно, ты, народ! - Орлов дернул плечом, пытаясь стряхнуть руку. - Иди ты!
- Что-о? Да ты сам сейчас…
- Хорош! - вскрикнул милиционер, закончив изучать удостоверение. - Проходите! - сказал он Орлову, возвращая документ, и, окинув усталым взглядом окружающих его людей, добавил: - Чего орете? Это наш! Он из Российского комитета!
- Из Российского? - переспросила какая-то седая женщина. - Да все одно - изверги они! Всех их надо…
Что надо сделать с ним и его товарищами, Орлов уже не слышал, так как прошел через ряд дверей, между которыми стояло еще несколько милиционеров и людей в военной форме. Его заставили еще раз показать удостоверение, прежде чем он оказался в холле первого этажа.