Никто из арестованных ничего не помнил об убийстве, записал Данглар. Странное совпадение. За всю карьеру полицейского он дважды сталкивался с потерей памяти у убийц: люди отторгали ужас совершенного ими поступка. Но тут другое дело. Объяснить восемь совпадений мог алкоголь. В молодости он пил много, и ему случалось, проснувшись, не помнить, что было вчера, и тогда приятели восстанавливали для него картину. Он стал пить меньше, когда ему рассказали, что в Авиньоне он сорвал бурные аплодисменты, взобравшись голяком на стол и принявшись декламировать Вергилия. На латыни. У него тогда уже вырос животик, и он содрогался от одной только мысли о том, что это было за зрелище. По словам друзей, он был очень весел, по словам подруг - очарователен. Да, он знал, что это за зверь - алкогольное выпадение памяти, но предугадать его появление невозможно. Иногда, нажравшись вусмерть, он помнил все, а в другой раз забывал все с двух рюмок.
Адамберг постучал тихо, два раза. Данглар сунул Снежка под мышку и пошел открывать. Комиссар покосился на кота:
- У нее все хорошо?
- Терпимо, - ответил Данглар.
Тема закрыта, сообщение получено. Мужчины сели за стол, Данглар вернул кота на место и начал излагать комиссару свои сомнения. Адамберг слушал, прижимая к боку левую руку и подперев щеку правой.
- Я знаю, - перебил он. - Неужели вы думаете, что я не дал себе труда проанализировать и сравнить все замеры ран? Я знаю их наизусть. Знаю все о различиях, глубине, форме, расположении. Но не забывайте - в судье Фюльжансе нет ничего человеческого. Он не настолько глуп, чтобы убивать одними и теми же вилами. Нет, в уме ему не откажешь. Но убивает всегда трезубцем. Это его фирменный знак, его скипетр.
- Надо определиться, - возразил Данглар. - Одно орудие или несколько? Раны ведь разные.
- Это одно и то же. Удивительно то, что различия малые, Данглар, очень малые. Расстояния между ранами меняются, но чуть-чуть. Взгляните. Общая длина линии, на которой расположены раны, никогда не превышает шестнадцати и девяти десятых сантиметра. Так было с убийством Лизы Отан, в котором - я считаю это доказанным - судья использовал вилы: общая длина - шестнадцать и девять десятых сантиметра, четыре и семь десятых между первым и вторым отверстиями и пять сантиметров между вторым и третьим. А вот другие случаи. Номер четыре - Жюльен Субиз, убит ножом: расстояния пять и четыре десятых и четыре и восемь десятых сантиметра на линии в десять и восемь десятых сантиметра. Номер восемь - Жанна Лессар, шило: расстояния четыре и пять десятых и четыре и восемь десятых сантиметра на линии в шестнадцать и две десятых сантиметра. Самый большой разлет имеют раны, нанесенные шилом или отверткой, самый маленький - раны, нанесенные ножом с тонким лезвием. Но общая длина линии никогда не превышает шестнадцати и девяти десятых сантиметра. Как вы это объясните, Данглар? Восемь разных убийств, в каждом три удара в линию, длиной не больше шестнадцати и девяти десятых сантиметра? С каких пор при ударах в живот используется математическая линейка?
Данглар нахмурился.
- Что касается отклонений от линии вверх или вниз, - продолжал Адамберг, - то они совсем мизерные: не более четырех миллиметров, если использовался нож, еще меньше в случае с шилом. Максимальная ширина линии, то есть размер ран по перпендикуляру к связующей их прямой, - девять миллиметров. Не больше. Таким был диаметр отверстий на теле Лизы. Как вы это объясните? Правило? Кодекс убийц? Все виновные были пьяны в стельку, у них дрожали руки. А амнезия? Но ни один из них не осмелился выйти за эти пределы - шестнадцать и девять десятых сантиметра и девять миллиметров? Что за чудо такое, Данглар?
Данглар быстро соображал и соглашался с аргументами комиссара, но не понимал, как разные раны могут быть нанесены одним орудием.
- Вы представляете себе вилы? - спросил Адамберг, сделав набросок. - Вот ручка, вот поперечная усиленная перекладина, вот зубья. Ручка и перекладина остаются, а зубья меняются. Понимаете, Данглар? Зубья меняются. Разумеется, в рамках размеров поперечной перекладины - шестнадцать и девять десятых сантиметра в длину и девять миллиметров в ширину.
- Хотите сказать, он каждый раз берет три колющих предмета и приваривает их на время к поперечине заместо зубьев?
- Именно так, капитан. Он не может поменять орудие, оно для него как фетиш, это свидетельствует о его патологии. Убийце необходимо, чтобы орудие было одним и тем же, ручка и перекладина - его душа и разум. Но из соображений безопасности судья каждый раз меняет зубья.
- Сварка - дело не простое.
- Вы не правы, Данглар, кроме того, даже если сварка не профессиональная, орудие убийства используется всего раз, им наносят удар сверху вниз.
- Вы считаете, что для каждого убийства преступник готовил четыре одинаковых ножа или шила: три лезвия он крепил к вилам, а одно клал в карман козлу отпущения.
- Именно так, и согласитесь - тут нет ничего сложного. Каждый раз орудие убийства было самым обычным, и притом новым. Совершенно новая вещь в руке у бродяги - это, по-вашему, правдоподобно?
Данглар поглаживал себя по подбородку.
- В случае с Лизой он действовал иначе. Убил девушку вилами, а потом воткнул шило в каждую рану. Та же схема в убийстве номер четыре, там обвинили подростка, и тоже в деревне. Судья, вероятно, рассудил, что следователь начнет выяснять, откуда у подростка новый инструмент, зайдет в тупик и заподозрит инсценировку. Он использовал старое шило и запутал следы.
- Правдоподобно, - признал Данглар.
- Да, но главное - это совпадение в деталях. Тот же человек, то же орудие. Я проверял. Когда судья переехал, я осмотрел каждый сантиметр в его владениях. Все инструменты остались в сарае - кроме вил. Он забрал драгоценную вещь с собой.
- Если все так очевидно, почему правда до сих пор не доказана? За четырнадцать лет вашей охоты?
- По четырем причинам, Данглар. Во-первых - уж простите, - потому, что каждый рассуждал, как вы: разные орудия убийства, разный характер ран, следовательно, убийцы тоже разные. Во-вторых, территориальная разобщенность следователей, отсутствие межрегиональных связей, сами знаете. В-третьих, каждый раз на блюдечке преподносился идеальный убийца. И в-четвертых, помните, каким могущественным человеком был судья, почти неприкосновенным.
- Да, но почему вы не выступили, составив обвинительное заключение?
Адамберг коротко и печально улыбнулся.
- Из-за всеобщего недоверия. Любой судья немедленно узнавал о моей личной заинтересованности, и мои обвинения выглядели навязчивой идеей. Окружающие были убеждены, что я способен на все, лишь бы обелить Рафаэля. Вы поступили бы иначе? Моя теория разбивалась о могущество судьи. Меня никогда не выслушивали до конца. "Признайте раз и навсегда, Адамберг, что эту девушку убил ваш брат. Не зря же он исчез". Я жил под угрозой суда за диффамацию.
- Тупик, - резюмировал Данглар.
- Неужели, капитан? Вы понимаете, что до Лизы судья убил пятерых человек и двоих после нее. Восемь убийств за тридцать четыре года. Это не работа серийного убийцы, а дело всей жизни, целая программа. Я вычислил первые пять преступлений благодаря архивам, но мог найти не все. Потом я шел за ним по пятам и следил за новостями. Фюльжанс знал, что я не смирился. Из-за меня он постоянно убегал, ускользал как змей. Но дело не кончено, Данглар. Фюльжанс вылез из могилы и убил в девятый раз в Шильтигеме. Это его рука, я знаю. Три удара в линию. Я должен съездить туда, проверить замеры, но уверен - длина линии не будет превышать шестнадцати и девяти десятых сантиметра. Шило было новым. Задержанный - бездомный алкоголик, потерявший память. Все сходится.
- И все-таки, - поморщился Данглар, - вместе с Шильтигемом мы имеем серию убийств, растянувшуюся на пятьдесят четыре года. Ничего подобного нет в анналах криминалистики.
- Трезубец - это тоже нечто невиданное. Исчадье ада. Чудовище. Не знаю, как вас убедить. Вы ведь его не знали.
- И все-таки, - повторил Данглар. - Он остановился в восемьдесят третьем и продолжил двадцать лет спустя? Бессмыслица.
- Почему вы решили, что он не убивал все это время?
- Вы сами сказали, что отслеживали события. И двадцать лет было тихо.
- Потому что я остановился в восемьдесят седьмом году. Я преследовал его четырнадцать лет, а не тридцать.
Данглар удивленно поднял голову:
- Почему? Устали? Или на вас оказывали давление?
Адамберг поднялся, походил по комнате, склонив голову к раненой руке, вернулся к столу и наклонился к своему заместителю:
- Потому что в восемьдесят седьмом году он умер.
- Что?
- Умер. Судья Фюльжанс умер шестнадцать лет назад, в Ришелье, в собственном доме. Девятнадцатого ноября восемьдесят седьмого года.
- Господи, вы уверены?
- Разумеется. Я узнал из газет и был на его похоронах. Видел, как гроб опускали в могилу, как земля приняла это чудовище. В тот черный день я утратил надежду оправдать брата. Судья ускользнул от меня навсегда.
Наступила долгая тишина. Данглар не знал, что делать. Он был совершенно ошеломлен и механическим жестом выравнивал стопку папок.
- Давайте, Данглар, выскажите свое предположение. Смелее.
- Шильтигем, - прошептал Данглар.
- Вот именно, Шильтигем. Судья восстал из ада, и у меня снова есть шанс. Понимаете? Мне повезло. И на сей раз я удачу не упущу.
- Если я правильно понял, - осторожно начал Данглар, - у него не было ни ученика, ни сына, ни имитатора?
- Никого. Ни жены, ни детей. Судья - одинокий хищник. Шильтигем - это его рук дело, подражатель тут ни при чем.
Тревога лишила капитана дара речи. Он колебался, но в конце концов решил взять мягкостью.
- Последнее убийство вас подкосило. Это всего лишь ужасное совпадение.
- Нет, Данглар, нет.
- Комиссар, - спокойно произнес Данглар, - судья умер шестнадцать лет назад. Превратился в прах и тлен.
- Да мне до этого и дела нет! Значение имеет только девушка из Шильтигема.
- Черт возьми, - вскинулся Данглар, - да о чем вы? Полагаете, что судья восстал из мертвых?
- Я верю фактам. Это он, удача ко мне вернулась. Кстати, мне были знамения.
- Какие "знамения"?
- Знаки, сигналы тревоги. Официантка в баре, плакат, кнопки.
Данглар вскочил, придя в ужас.
- Черт возьми, какие "знаки"? Вы стали мистиком? За чем вы гонитесь, комиссар? За призраком? За привидением? За живым мертвецом? И где он живет? В вашем мозгу?
- Я гонюсь за Трезубцем. Который совсем недавно жил недалеко от Шильтигема.
- Он умер! Он мертв! - закричал Данглар.
Под встревоженным взглядом капитана Адамберг начал осторожно, по одной, складывать папки в портфельчик.
- Разве смерть может погубить дьявола, Данглар?
Он схватил свою куртку, махнул на прощанье здоровой рукой и ушел.
Данглар был убит. Он упал на стул и глотнул пива. Адамберг пропал, его поглотило безумие. Кнопки, официантка в баре, плакат и живой мертвец. Дело зашло гораздо дальше, чем он думал. Комиссар пропал, погиб, унесен злым ветром.
Он спал всего несколько часов и опоздал на работу. На столе лежала записка от Адамберга: он уехал в Страсбург утренним поездом. Вернется завтра. Данглар подумал о майоре Трабельмане и понадеялся на его терпение.
X
Стоявший на дальнем конце платформы Страсбургского вокзала майор Трабельман был грубым крепышом с военной стрижкой. Лицо майора показалось Адамбергу жестким и веселым. Вряд ли такой человек согласится открыть дело по столь сомнительным документам. Трабельман пожал ему руку и безо всякой на то причины издал короткий смешок. Говорил он четко и громко.
- Боевая рана? - спросил он, кивнув на руку Адамберга.
- Задержание вышло суматошное, - подтвердил Адамберг.
- Сколько у вас их всего?
- Арестов?
- Шрамов.
- Четыре.
- А у меня семь. Не родился еще полицейский, который побьет меня по этому показателю. - Трабельман снова рассмеялся. - Детские воспоминания, комиссар?
Адамберг улыбнулся и кивнул на сумку:
- Все здесь. Вот только я не уверен, что они вам понравятся.
- Выслушать вас я все-таки могу, - ответил майор, открывая дверцу машины. - Я всегда любил сказки.
- Даже страшные?
- А разве бывают другие? - спросил Трабельман, трогаясь с места. - Волк в "Красной Шапочке", убийство детей в "Белоснежке", великан в "Мальчике-с-пальчик".
Он остановился на красный свет и снова хмыкнул.
- Убийства, повсюду убийства, - бросил он. - А Синяя Борода - отчаянный серийный убийца. Больше всего в этой сказочке мне всегда нравилось чертово несмываемое пятно крови на ключе. Его отмывали и счищали, а оно проступало как доказательство вины. Я часто о нем вспоминаю, когда упускаю преступника. Тогда я говорю себе: давай, малыш, беги, пятно вернется, и я тебя найду. У вас не так?
- История, которую я привез, чем-то похожа на сказку о Синей Бороде. В ней есть три пятна крови, их стирают, а они все время возвращаются. Но только для того, кто хочет их увидеть, как в сказках.
- Я должен проехать через Райхштет, забрать одного из моих бригадиров, так что нам придется покататься. Может, начнете рассказывать? Жил-был человек…
- Он жил один, в своих владениях, с двумя собаками, - сказал Адамберг.
- Хорошее начало, комиссар, мне нравится, - в четвертый раз хохотнул Трабельман.
Припарковавшись на маленькой стоянке Райхштета, майор заговорил серьезно:
- В вашей истории много убедительного, не стану спорить. Но если молодую Винд убил ваш человек - я говорю "если", - получается, что он уже полвека гуляет по свету со своим трезубцем-трансформером. Отдаете себе в этом отчет? Сколько ему было лет, когда он начал, ваш судья - Синяя Борода? В младших классах?
Слова другие, но смысл возражений тот же.
- Да нет.
- Итак, комиссар, в каком году он родился?
- Не знаю, - решил уклониться Адамберг, - и мне ничего не известно о его семье.
- Получается, он далеко не мальчик, правда? Между семьюдесятью и восемьюдесятью, так?
- Да.
- Мне не стоит напоминать вам, какая нужна сила, чтобы нейтрализовать взрослого человека и убить его тремя ударами шила?
- Вилы увеличивают силу удара.
- Но потом убийца оттащил свою жертву и ее велосипед в поле, за десяток метров от дороги, причем ему пришлось миновать дренажную яму и взобраться на насыпь. Представляете, как тяжело тащить неподвижное тело? Элизабет Винд весила шестьдесят два килограмма.
- Когда я видел его в последний раз, он был немолод, но от него исходила сила. Это правда, Трабельман. Рост - метр восемьдесят пять, ощущение мощи и энергии.
- Вот именно - "ощущение", комиссар, - сказал Трабельман, открывая заднюю дверцу и коротко, по-военному, здороваясь с бригадиром. - И когда же это случилось?
- Мне было двадцать.
- Мне смешно это слышать, Адамберг, просто смешно. Я могу так к вам обращаться?
- Прошу вас.
- Мы поедем прямо в Шильтигем, минуя Страсбург. Тем хуже для собора. Полагаю, вы не сильно расстроитесь?
- Сегодня мне это безразлично.
- А мне - так и всегда. Древности меня не впечатляют. Я его раз сто видел, но не люблю.
- А что вы любите, Трабельман?
- Жену, детей, работу.
Как все просто.
- И сказки. Обожаю сказки.
Это уже сложнее, поправил себя Адамберг.
- Но сказки - это тоже древность, - заметил он.
- Да, и подревнее вашего типа. Но продолжайте.
- Мы можем сначала заехать в морг?
- Хотите снять мерку? Почему бы и нет.
Адамберг заканчивал свой рассказ, когда они вошли в дверь института медико-судебной экспертизы.
- Что? - закричал Трабельман, застыв посреди холла. - Судья Фюльжанс? Вы рехнулись, комиссар?
- Почему? - спокойно спросил Адамберг. - Что в этом такого?
- Черт побери, да вы знаете, кто такой судья Фюльжанс? Какие уж тут сказки! Вы бы еще сказали, что огонь изрыгает не дракон, а прекрасный принц.
- Он красив, как принц, что не мешает ему изрыгать огонь.
- Вы понимаете, что несете, Адамберг? О процессах Фюльжанса написана книга. Далеко не каждый судья в стране удостаивается такой чести, правда? Он выдающийся юрист и справедливый человек.
- Справедливый? Он не любил ни женщин, ни детей. Не то что вы, Трабельман.
- Я не сравниваю. Судья был выдающийся деятель, его уважали.
- Опасались, Трабельман. У него была разящая рука.
- Такая и нужна, чтобы вершилось правосудие.
- И длинная. Живя в Нанте, он мог надавить на суд в Каркассоне.
- У него был авторитет, с его мнением считались. Вы меня насмешили, Адамберг, здорово насмешили.
К ним подбежал человек в белом халате:
- Мое почтение, господа.
- Привет, Менар, - буркнул Трабельман.
- Простите, майор, я вас не узнал.
- Представляю вам нашего парижского коллегу, комиссара Адамберга.
- Я много о вас слышал. - Менар пожал ему руку.
- Он весельчак, - уточнил Трабельман. - Менар, отведите нас к Элизабет Винд.
Менар аккуратно отвернул простыню, и они увидели тело молодой покойницы. Несколько секунд Адамберг стоял неподвижно, потом осторожно повернул ее голову, чтобы рассмотреть синяк на затылке, и сконцентрировал все внимание на ранах на животе.
- Похоже, между крайними ранами сантиметров двадцать, - сказал Трабельман.
Адамберг покачал головой и вынул из сумки сантиметр.
- Помогите мне, Трабельман. У меня всего одна рука.
Майор развернул сантиметр. Адамберг приложил конец к краю первой раны и протянул его до края третьей.
- Шестнадцать и семь десятых сантиметра, Трабельман. Я же говорил.
- Это случайность.
Не отвечая на последнюю реплику, Адамберг измерил максимальную ширину линии повреждений.
- Восемь миллиметров, - объявил он, сворачивая сантиметр.
Трабельман дернул шеей - он был смущен.
- Полагаю, в участке вы назовете мне глубину ран? - спросил Адамберг.
- И покажу шило, человека, который наносил им удары, и его отпечатки.
- Вы все-таки посмо́трите мои папки?
- Я профессионал, как и вы, комиссар. И не оставляю без внимания ни одну версию.
Трабельман издал смешок, и Адамберг не понял, к чему он относится.
В шильтигемском участке Адамберг положил свои папки на стол майора, пока бригадир ходил за шилом. Орудие убийства в пластиковом пакете было абсолютно новым и выглядело бы самым невинным образом, если бы не следы крови.
- Если я соглашусь с вами, - Трабельман сел за стол, - я сказал если, - нам придется искать человека, купившего четыре шила, а не одно.
- Вы зря потратите время. Этот человек, - Адамберг не решался называть фамилию Фюльжанса, - не совершает подобных ошибок, он никогда бы не купил четыре шила одновременно, как последний любитель. По этой же самой причине он выбирает самые ходовые модели и покупает их в разных магазинах, с разрывом во времени.
- Я бы поступал так же.