Критик Мухин
Фамилия ее будущего супруга простоватая. Еще и Василий Васильевич. Сразу скажешь, что этот человек далек от мира искусства.
Тут как бы одно к одному. К фамилии прибавляется титул коллежского советника, а к титулу диваны и кресла, обитые красным плюшем.
Так у них, у коллежских советников, принято. Может, жениться на балеринах не обязательно, а эта обивка считается хорошим тоном.
Тамара Платоновна с плюшем согласилась сразу. Раз чиновник, то отчего же не плюш. На сцене она бы не одобрила красное в таком количестве, но им предстояло жить не на сцене.
Она всегда стремилась к тому, чтобы одно не смешивалось с другим. Чтобы сразу было понятно, где кончается театр и начинается частная жизнь.
И средства выразительности тут нужны разные. На сцене можно ответить с помощью пируэта, а дома требуется что-то менее воздушное.
Муж явился с работы, позаботься о еде. Сама не захочешь корпеть над салатами, отдай распоряжения кухарке.
Вот бы Теляковский порадовался. Наконец-то она обедает с рецензентом. И, действительно, рецензий хватает. Опять, говорят, пересолено, и вообще все не то и не так.
Полеты во сне и наяву
Она бы и потом не возражала против этих диванов, но мешали косые взгляды друзей.
Все это люди бездетные и бессемейные. Разве им понять, что если мечтаешь вечерами вместе с суженым, то плюш подходит лучше всего.
Известно, какой у Дягилева суженый. К тому же, и склонности к мечтаниям у него нет. Когда примет какое-то решение, то сделает наверняка.
А вот отчитать может. Скажет, что плюшевое царство подобает игрушечному медведю, а не музе новых художников.
Так она переживала, пока ждала импресарио в гости. Успокоилась только тогда, когда нашла севрскую статуэтку и водрузила в центре комнаты.
Теперь плюш уравновешивала статуэтка. Было на чем остановить взгляд истинному ценителю искусства.
И когда к ней явился Аким Волынский, пришлось понервничать. Тут тоже не отделаешься ужином, но требуется что-то художественное.
Казалось бы, все уже испробовано, а вот под музыку еще никто не беседовал.
Понятно, Василий Васильевич аккомпанирует, а Тамара Платоновна с Акимом Львовичем на главным ролях.
О чем говорят? Конечно, о балете. Хотя арабески и аттитюды имеют место лишь на словах, но ощущение такое, будто они танцуют.
"Понятие элевации", - начнет знаменитый критик, а сам вместе с Шопеном едва не взлетает. Она тоже устремляется ввысь и блестит оттуда последождевой радугой.
Это Волынский сравнил элевацию с последождевой радугой. И еще он сказал о том, что "женщина мягка и на высоте". Услышав такое, невольно представишь себя парящей.
Вот бы эти танцы не кончались! Так бы говорить, говорить, плавно переходя от одной темы к другой. Пусть уж Мухин старается попасть в ритм разговора.
Странно, конечно. Кажется, сейчас они встанут из-за стола и сразу упадет занавес.
Какой занавес, когда обед? Какой обед, когда разговаривают под рояль?
Вот такая получилась жизнь. Уж как ей хотелось убежища, где она отдохнет от театра, а все оказалось непросто.
И Василий Васильевич не устоял, включился в игру. Как обычно, взял на себя роль скромную, предполагающую нахождение на заднем плане.
Когда потом Карсавина думала об этой поре своей жизни, ей представлялось что-то временное. Можно было вспомнить сцену, это царство минуты и летучих настроений, но она сказала о провинциальной гостинице.
Уж не в плюше ли дело? Конечно, и в плюше тоже. Но, в первую очередь, в ощущении того, что все еще переменится не раз.
Не хотелось бы заглядывать вперед, но все же скажем, что брак вышел недолгим. Что-то вроде гастролей в какой-нибудь город N.
В гостях у пришельца
Бывает, не только рецензенты не желают видеть ее вне привычного образа, но и просто знакомые.
Вот, к примеру, художник Эберлинг. Сидишь у него на Сергиевской и думаешь о том, как лучше попасть в тон.
За несколько лет работы в театре Тамара Платоновна привыкла солировать, а тут приходится подыгрывать.
Так определилось с первых дней их знакомства. Ведь в мастерскую она пришла не просто как гостья, но как предполагаемая модель для картины.
Еще к ней присоединились Матильда Кшесинская и Анна Павлова. Все вместе они должны были изображать кружение взявшихся за руки фей.
Что говорить, занятие не самое увлекательное. Лучше стоять "у воды" в кордебалете, чем проводить время таким образом.
Она бы, наверное, отказалась, если бы не Альфред Рудольфович. Уж очень необычный человек. Сперва она приняла его за иностранца, а потом подумала, что, скорее, пришелец.
Сколько раз на сцене ей приходилось встречаться с пришельцами, посланцами стихий и богов, а в жизни это случилось впервые.
Расписки
Поначалу он Тамару Платоновну не выделял. Так и кокетничал сразу с тремя.
Собеседницы тоже старались. И без того в атмосфере мастерской было что-то театральное, но они еще подпустили туману.
В другой ситуации на предложение позировать просто ответили бы согласием, но тут писали расписки.
Короче всех получилось у Анны Павловой. Только и всего: "Сентября 1-го 1907 года обязуюсь позировать художнику Эберлингу. Анна Павлова. 26.04.07".
Не хотелось Павловой разбрасываться обещаниями. Хоть и сказала о своих обязательствах, но все же ограничила их одним днем.
Тамара Платоновна связывала с художником куда более далекие планы: "Я обещаюсь любить мысли, индивидуальность и искусство Эберлинга до тех пор, пока только во мне будет жить моя душа, жадная до красоты. Он мне должен помочь сберечь мою душу.
P.S. Обещаюсь писать часто и много, не меньше 3-х раз в неделю… Т. Карсавина. 23 июня 1907".
Ровно неделя до ее венчания. Следовательно, в эти дни она и Мухину говорила что-то в таком роде.
Обидно за Василия Васильевича. Он уже вообразил, что берет на себя всю меру ответственности, но, как оказалось, у него есть конкуренты.
И обещание "писать часто и много" странное. Ведь ей придется помнить о том, что Мухин в любую минуту может войти в комнату.
Есть у мужей такая дурная привычка. Откроют неслышно дверь и встанут за спиной супруги.
Чем это занята наша красавица? Даже на улицу не пошла из-за своей писанины.
Еще увидит обращение Альфреду Рудольфовичу, вспомнит о том, что не раз заставал ее плачущей, а она ему так ничего не объяснила.
Призрак розы
Такое помутнение рассудка. Естественное последствие слишком долгого нахождения невдалеке от итальянской максимы.
У многих в мастерской голова шла кругом, но ее закружило совсем.
Вполне балетная получилась ситуация. Похожую историю через пару лет она рассказала в "Призраке розы".
На сцене появлялась милая барышня в чепце с завязками и белом платье с рюшами.
У такой барышни сны должны быть необычные. Если и примерещится кто-то, то не просто юноша, но еще и призрак розы.
Призрак и явился. Только она задремала, а он уже тут как тут.
Кружит голову, и она кружится вместе с ним.
Покружились, а его уже нет. Только что находился рядом и вдруг упорхнул.
Значит, это сон? Не торопись, утро! Дай вернуться туда, где ей было так хорошо!
Нет, утро неумолимо. Раз открыла глаза, то изволь видеть все как есть.
Тяжелая голова, раскрытая постель, увядшая роза… Вот и все, что оставил после себя призрак, - налетев, одурманив, лишив сил.
Еще сны
Потом зрителям, видевшим "Призрак розы", снились ее лицо и улыбка. К самым впечатлительным она приходила чуть ли не каждую ночь - поднимется в воздух, приземлится, а потом опять летит…
Что нужно для того, чтобы так являться к своим поклонникам? А еще по ночам. Одним мастерством и талантом этого не объяснишь.
Вот критики и старались. Писали об "отражении внутреннего света" или, проще говоря, чарах. Высказывали осторожную догадку о ее контактах с оккультными силами.
Словом, определили Тамару Платоновну по ведомству небожителей. Валерьян Светлов назвал ее феей, а француз Моклэр уточнил, что внучка фей.
Так-то оно так, да не совсем. Нужно еще понять, что связывало эту вечно порхающую балерину с ее неспособными к полету современницами.
Все героини Карсавиной - обманутые или сломленные. Слишком хрупкие для того, чтобы дальше жить в этом мире.
Есть ли тут что-то личное? По крайней мере, ее отношения с мужчинами были не менее сложными, чем у Раймонды или Жизели.
Призрак розы (продолжение)
Такие вещи женщины понимают рано. Самые юные уже чувствуют, что будет в конце. Ну не роза, так лепесток. Вдруг обнаружишь его через много лет в книге и печально вздохнешь.
История-то фактически несуществующая. Было - и прошло. Чаще всего от подобных сюжетов ничего не остается.
Это как с теми же самыми чарами. Кто подвердит, что они есть или же их нет?
Тем удивительней, что все на месте. Не только письменный стол, вазочка, стопка с книгами, но письма и фотографии.
Значит, мгновение чего-то стоит. Иногда какая-нибудь одна минута способна перевесить годы и десятилетия.
Начинаешь верить в существование призрака розы. Не только представляешь ситуацию, но и различаешь голоса.
Волнуются, перебивают друг друга. Сперва тенор, а затем альт. Он больше напирает, а она отвечает уклончиво.
Ну чего уж так ему надо? Буквально все знал наперед, но почему-то не в силах сдержать слез.
Перед свадьбой
Когда Альфред Рудольфович беседовал с Карсавиной, то явно смущался.
Совсем не все слова тут подойдут. А иногда одного слова мало и следует добавить что-то еще.
Вот, к примеру, "восторг". Ну что с того, что "восторг"? Куда больше подошло бы "в порыве восторга".
Как известно, Альфред Рудольфович не очень силен в письменном жанре. Все какие-то лишние слова, а самых необходимых почему-то нет.
Еще надо помнить, что это черновики. Тут важно не то, как выражено, а то, что он хочет сказать.
Потом поработает, внесет ясность, постарается не очень отклоняться в сторону, а пока просто записывает ощущения:
"… это… несколько слов в порыве восторга от убеждений, вынесенных после вчерашних впечатлений.
От души благодарю Вас за эту содержательную глубину Вашей истинно женской души. В моем сознании положительно воскресают те идеалы, с которыми я, казалось было, в жизни окончательно не столкнусь, а воспетые в моих картинах они останутся непонятым откровением.
Я надеюсь, Вы сознаете немаловажность благородной миссии исполняемого Вами хотя бы перед таким маленьким жрецом искусства как Ваш искренний друг…"
Прочитаешь такое и посетуешь: что же он так? Все вокруг да около, и ничего по существу.
И еще думаешь: как видно, робость приводит людей в критики. Просто они боятся произнести о себе то, что легко скажут о других.
Поставят перед собой толстый том и из-за него выглядывают. Чуть повыше поднимут голову, а потом спрячут опять.
Те читатели, что вырезали его интервью, для того, чтобы потом сделать так, как он советует, были бы изумлены.
Совсем растерялся покоритель женских сердец. Впору ему самому обращаться за помощью к кому-то более умудренному.
И, действительно, все смешалось в голове Альфреда Рудольфовича. Одновременно любишь, ждешь, трепещешь, и в тоже время готовишь себя к разлуке.
Если бы о вашей смерти было известно заранее? Причем с точностью до месяца и числа?
Иногда на календарь не взглянет лишний раз. Слишком ярко обозначена в нем дата ее бракосочетания.
Он не привык к такой точности. Даже когда работал на заказ, старался не думать о сроках.
Непременно на несколько дней задержит работу. И не потому, что не успевает, но просто хочет во всем оставаться художником.
Заказчик придет в назначенный день, а Альфред Рудольфович еще у мольберта. Старается "разыграть", как говорили во времена Гоголя, какую-то светотень.
Прямо-таки сражается с холстом. Выпад кистью, ткнул, отступил, затем атаковал.
Одновременно говорит:
– Знаете, пошло. Поначалу было трудно, а теперь работаю с наслаждением.
Мол, потребовал Аполлон к священной жертве. Так что будьте любезны немного потерпеть.
А лицо возвышенное-возвышенное. С таким лицом писать бы не заказные портреты, а какие-нибудь фрески в храмах.
Не уходи!
Он был бы доволен любой отсрочке. Ну не на месяц, так на несколько дней.
Пусть она не вернется к нему, но только посмотрит в его сторону. Авось зацепятся взглядами и немного поговорят.
О чем будут беседовать? Да о чем угодно. Все лучше, чем молчать и сердито надувать губы.
"… Странно, что мы никогда с Вами в наших беседах не касались вопроса о доброте. Любопытно узнать Ваше мнение!
То, что так часто приписывается доброте в человеке, а то, в большинстве случаев, попросту отсутствие основательных достоинств индивидуальности, активность коих заглушало бы такое мелкое хотя бы и необходимое свойство хорошего нрава. Вот почему у ничтожных натур с присущей ей хотя бы самой минимальной дозы доброты называют добрыми, - а сильные люди при самой большой доброте слывут только в тех случаях за добрых, если они сами сознательно добиваются этого… Вот что мне служит утешением в том, что я казался иногда не добрым к Вам, дор. моя Т.П… Кому бы это говорить - только не Вам… Желая Вам от всего сердца добра в самой достойной области нашего существования я иногда пренебрегал менее важными, хотя бы может быть и на первый взгляд весьма существенными обстоятельствами…"
Конечно, опять увиливает. То есть говорит одно, а думает другое. При этом очень рассчитывает на то, что она умеет читать между строк.
Не так уж и далеко он запрятал самое главное. Достаточно небольшого усилия, и все станет ясно.
Разве ей неизвестно, что видимость обманчива? Может показаться, что человек равнодушен, а на самом деле нет его внимательней и добрей.
Натюрморт
По некоторым из писем видно, что он художник. То есть человек, для которого натюрморты и пейзажи не существуют вне помыслов и чувств.
Вот, к примеру, он поднялся с постели, пока еще не думает о ней, а просто прислушивается к звукам утра.
"Я только что встал и, прежде чем приняться за работу, я хотел бы отдать некоторую дань празднику, который дает о себе знать даже здесь.
Какая-то необычайная тишина, на дворе фигуры двух девочек в белых платьях, и гул колоколов, я думаю этим исчерпывается впечатление сегодняшнего дня, день как я решил никуда не выходить и работать целый день. Мысленно я переношусь в природу, конечно к Вам на Сиверскую, и глубоко чувствую поэзию праздника, полного солнца и аромата цветов и увенчанный тем, что все это созерцаемо и прочувствуется такой душой как Ваша.
Сейчас я получил 2 письма от Зволянской, одно написано в моей Флорентийской мастерской - я сейчас узнал по конверту. Бумага и чернила моего письменного стола.
Она так живо описывает настроение моего итальянского убежища и меня так захватывает мощный дух Тосканы, что если бы на пути к Италии не Сиверская, я бы, в конце концов, умчался хотя бы на 2 недели.
Но, благодаря последнего обстоятельства, я начинаю видеть небывалую поэзию в моей мастерской Петербургской, я начинаю любить предметы, кот. свидетельствуют мне столько пережитых чувств и волнений. Мне мил этот стол, чернильница, неприхотливая почерневшая ручка, на которых устремлены взоры во время моих письменных общений с Вами, так же, как я полюбил испещренную пробковую стенку в моей телефонной будке…"
Так, без всякого специального намерения, получился натюрморт. Впрочем, в то же время чуть-чуть и портрет.
Бывают такие натюрмотры-портреты. Они изображают не только фрукты или поднос, но еще и человека.
Так сказать, два пишем, три в уме. Самого портретируемого на холсте нет, но он явно где-то невдалеке.
Эберлинг сказал о ручке с чернильницей, а думал о Тамаре Платоновне. Недавно с этими предметами она разделяла место на столе.
Возможно, это пик его откровенности. Впервые он признается в том, насколько его жизнь заполнена ею.
И все же к этой зарисовке внутреннего состояния он прибавляет постскриптум.
"Сегодня Вы будете мало обо мне думать. К Вам наверно приехали "Ваши"?!"
"Ваши" - это Василий Васильевич и, возможно, его родители. Рядовой визит будущих родственников накануне дня свадьбы.
Так вот он, Альфред Рудольфович, против. Раз вещи существуют для него в связи с нею, почему она должна отвлекаться на жениха?