- Пока еще рано. Остались дни, господин Степанов, считанные дни до того часа, когда я справлю тризну по Дигону… Публично обвиню его в причастности к гибели Грацио, докажу документально, отчего Дигону так мешал Грацио в Гаривасе. Пусть себе болтают о его самоубийстве, я знаю правду, всю правду… А впрочем… Попробуйте встретиться с Бенджамином Уфером… Задайте ему только два вопроса: "Вы верите в самоубийство Грацио? А если нет, кого вы можете обвинить в его гибели?" Нет, иначе конкретизируйте предмет своего интереса: "Кому на пользу гибель Грацио?" И послушайте, что он вам ответит. Если в нем осталась хоть капля человеческого достоинства, он скажет вам, что гибель Грацио выгодна только одному человеку - Барри Дигону. Потому что старик тайно лезет в Гаривас, а там были сильны позиции Грацио. Если Уфер вам не ответит, значит, и его, запугав, перекупили. Возвращайтесь ко мне тогда через недельку, и я открою то, что так или иначе станет достоянием гласности, но пусть он только посмеет не ответить вам!
- Господин Цорр, как вы понимаете, если я стану писать, то буду делать это в советской прессе… У нас не очень-то любят безымянные материалы… Вы даете мне право упомянуть ваше имя? Сослаться на вас?
Цорр на какое-то мгновение замер, тень растерянности мелькнула на его лице, потом сказал:
- Я должен посоветоваться с моим адвокатом, господин Степанов. Вы понимаете, как могут здесь отнестись к тому, что я сотрудничаю с красными… Впрочем… Хотя нет, я должен обсудить эту пропозицию… Без ссылки на меня - пожалуйста, я даю вам право, не может быть двух мнений…
- Скажите, а чем был вызван удар Дигона против вас?
- Как чем?! - Цорр недоуменно пожал плечами. - Знанием. Моим знанием. Тем, что я знал больше, чем другие.
- Когда об этом стало известно Дигону?
- Дигону, быть может, это неизвестно и по сей день, он вершина пирамиды, но тысячи людей служат ему, связаны с ним, живут его успехами и страшатся краха. Поэтому все, что исходит из его концерна, для меня определяется лишь одним именем - Дигон!
- Я понимаю… Но меня интересует дата… Когда Дигон понял, что вы знаете о нем нечто такое, что является его тайной?
- За две недели перед тем, как против меня начали кампанию в прессе. Я имел неосторожность сказать в обществе, что чистенькие, вроде мистера Дигона, стоят на словах за честный бизнес со всеми партнерами, но предпочитают заключать сделки с теми, кто ими же сотворен, с марионетками… И напомнил, как он подталкивал Америку к интервенции в Доминиканскую Республику после того, как скупил акции этой маленькой страны здесь, у нас, накануне катастрофы… Вы думаете, это не фиксируется теми, кто держит руку на пульсе мировой экономики? А уж экономика знает, как диктовать политикам нужные решения…
- Дигон действительно имел отношение к интервенции в Доминиканскую Республику?
- Самое непосредственное. Трухильо, доминиканский диктатор, давал взятки нужным людям в Вашингтоне, чтобы развязать себе руки… Он позволял двум американским финансовым империям делать все, что они хотят… А те потеряли над собою контроль, подвигнув этого безумца на то, чтобы организовать покушение на президента Венесуэлы Ромуло Бетанкура… Тот ведь рискнул сделать так, чтобы нефть принадлежала его стране, а не уходила к Рокфеллеру… Это был скандал… И Дигон постарался, чтобы Белый дом отринул Трухильо… Надо было менять статиста, и Дигон поставил на это и выиграл бы, не погибни Кеннеди… Линдон Джонсон - человек южной ориентации, и Дигон проиграл. У него слабые позиции на западе и на юге Штатов, но с тех пор он особенно устремлен в страны Центральной и Южной Америки, я докажу это. Доказал это, - уточнил Цорр, - как дважды два, и меня сломали… Нет, неверно, не меня, а мою карьеру в бизнесе… Этого у нас не прощают, мистер Степанов, только поэтому я не настаивал, чтобы вы ответили, кто назвал вам мое имя… Я должен отомстить, а моя месть - это правда о Дигоне, не хочу ничего иного…
В поезде Степанов устроился возле окна; пассажиров почти не было; все экономят время, ездят на машинах, бензин снова несколько подешевел, полный бак стоит столько, сколько зимние меховые сапоги, всего лишь; раньше, полтора года назад, цену так взвинтили, что можно было купить две пары сапог, чистое разорение, подумал Степанов, жаль, что наши пропагандисты не переводят цены в реалии, понятные читателям.
Он снова и снова вспоминал свой разговор с седым господином; видимо, тот говорил правду, он хорошо себя продал, ознакомив меня с переговорами Даллеса - Гогенлоэ, решил Степанов, заявил свою цену, а потом перешел к Дигону, словно бы зная, что Мари и меня интересует этот господин. Почему он так поступал?
Степанову приходилось встречаться и со старыми нацистами и с теми, кто был с Даллесом; те говорили осторожно, на вопросы отвечали с оглядкой, тщательно взвешивая каждое слово.
"А этот? - спросил он себя. - Разве этот не взвешивал? И потом, он не назвал ни одного имени, ни одной цифры… Нет, неверно, он сказал про Бенджамина Уфера… Тот американец, который рассказывал об убийстве Нго Динь Дьема, взял с меня честное слово, что я не стану писать о деталях, не упомяну его имени в течение двадцати лет, и я дал ему слово, он рассказал мне все, что знал… Почему Цорр не потребовал того же? Потому что, - возразил себе Степанов, - тот человек был кадровым офицером ЦРУ, вышел на пенсию, а Цорр вроде бы не из разведки, вполне респектабельный бизнесмен… Бывший бизнесмен… Но разве это мешает ему работать на чью-либо разведку?… Ладно, успокойся, не пугай себя попусту… Сначала нужно увидеть Уфера, а там видно будет… Любим мы ярлыки клеить, как что непонятно, так сразу пугаем себя чужой разведкой… Шору тоже я поначалу не верил, а именно он назвал мне имя этого господина… И взял слово, что буду молчать про это… Да, но Шор сказал и Мари о Цорре… Правильно, судя по тому, как его жестоко вывели из дела, Шор что-то чувствовал, поэтому и заряжал информацию по всем направлениям… А что он чувствовал? Не обмолвился ни словом про это… Хотел все высказать глазами, а это не путь… Когда наступает кризис, надо называть все своими именами, надо говорить во весь голос, без недомолвок, карты на стол, иначе поздно будет… Так и получилось… Если его выходят, куда еще ни шло, а коли унесет все с собой? Фу, как грубо ты сейчас сказал, - устыдился Степанов, - как нехорошо, старик, нельзя же так, дело есть дело, все верно, но ведь в клинике лежит человек… Без сознания… Худенький, слабый, с тонкой шеей… Я очень ясно представляю, каким он был ребенком. Пора браться за материалы по Доминиканской Республике… Цорр не зря нажимал на эту тему, в прошлом есть очень много такого, что позволяет лучше понять возможности будущего… Мари надо попросить найти Бенджамина Уфера… Конечно, если бы к Цорру поехала она, могло бы быть больше пользы для дела. А почему она отказалась? Она не объясняет отказ или согласие, просто говорит "да" или "нет". И все. Как режет. И я ей верю. Но Мари не говорит всего, она знает больше. Что ж, это ее право. Я тоже знаю немало, но не выхожу ведь на перекресток, чтобы вещать во все горло. Ты пишешь, - возразил он себе, - это совершенно другое дело. Стараешься писать книги, и не тебе решать, что получится, ты брал то, что находил - предание, анекдот или сюжет вроде того, который сейчас раскручивается на твоих глазах, - и продолжал диалог прошлого с будущим… Только читатель вправе решить, вышел у тебя диалог или нет, он один ценитель и судия в последней инстанции. Нет, - подумал Степанов, - увы, не он один. Критик. Критика. Разница между тобою и критиком в том, что ты действуешь, создаешь нечто, а он созерцает… От критика зависит, окажется ли процесс созерцания длительным или кратковременным. Ты написал, то есть свершил, и ты закончил, а читать можно сотни раз, десятки лет… Главный вопрос в том, вышел ли ты на людей. Помогли тебе в этом критики? Сколько у нас мешали Конан Дойлю и Ремарку, а ведь, несмотря ни на что, они пробились к читателю… Снова ты про критиков, - подумал он, - хватит, сколько можно… Впрочем, у кого что болит, тот о том и говорит. Каким я написал человека, таким он и останется… Если останется, - поправил себя Степанов, - не заносись, нельзя… Если бы ты мог писать так, чтобы все твои герои стали образами, людьми, а не схемами, носителями идей и чувств, ты одолел бы смерть, бытие растворилось бы в творчестве… Стоп, - сказал он себе, - лучше давай думай над тем, что услыхал только что, и принимай решение, как поступить дальше… А еще постарайся понять, отчего ты так растерялся, выслушав Цорра… Только ли оттого, что он говорил - без подсказки и наводящих вопросов - о том, что так интересует тебя сейчас, или что-то иное в подоплеке этого ощущения?"
А резидент ЦРУ Джон Хоф, получив запись беседы Цорра со Степановым (Цорр передал ее Семиулле Гаджи через десять минут после ухода русского, тот ждал, подремывая в "ягуаре" в ста метрах от коттеджа), отправил шифротелеграмму Вэлшу; она была предельно краткой:
"Операция прошла успешно. Класс работы Цорра высокий, предполагаю развертывание активности Кровс - Степанова".
61
21.10.83 (9 часов 45 минут)
Мари получила письмо без подписи:
"Пусть ваши друзья ищут все, связанное с Доном Баллоне, проживающим в Палермо. Оттуда могут быть обнаружены следы к загадке Грацио"
Она не знала и не могла знать, что письмо отправил отец, как только прочитал сообщение о том, что в Палермо, в подвале дома на виа Греми обнаружен труп громадного мужчины, идентифицированного полицией как Витторио Фабрини, служившего телохранителем Грацио в течение двух лет после убийства инженера Энрике Маттеи. На задержании Витторио настаивал Шор.
Мари нашла Степанова, как только тот вернулся от Цорра; они встретились в кафе.
Степанов прочитал письмо дважды, закурил, заметив:
- Видите ли, я в свое время прикасался к проблеме мафии… Вам в это дело влезать нет смысла… Тем более анонимный корреспондент рекомендует искать следы не вам, а вашим друзьям… Был бы рад им оказаться.
- У меня сегодня назначена встреча с Бенджамином Уфером… Как ни странно, он согласился поговорить со мной… Есть у нас здесь такой "сэр Все", не слыхали о нем?
- Нет, кто это?
- Очень славный старый американец, репортер Билл Уоррен, ему за семьдесят, он перебивается справочной работой, ведет досье на все и на всех… Плату берет недорогую, всего сто франков за трехстраничную информацию. Я могу с ним условиться, съездите?
- Вы у него на Дигона информацию запрашивали?
- Он дает имена, связи, скандалы, отчеты о судебных процессах; вглубь не рвется; чисто американская школа журналистики; они передают факт, и только; это вы, русские, и мы, немцы, норовим влезть в проблему и докопаться до правды, сплошные Будденброки и Карамазовы… Вглубь проникает мой папа, никто так не знает этот предмет, как он… Ну, согласны?
- Разумеется, - ответил Степанов, сразу же вспомнив свою московскую подругу; она очень смешно произносила это слово, раскатисто, словно пуская шар по асфальту.
"Нужны деньги, - понял он, - сто франков я найду, потом здесь живет Карл, я его принимал в России, он оплатит часть моих издержек, сплошные клиринговые расчеты, а не поездка. Но разумнее всего пойти к здешнему издателю, в конце концов, он на мне неплохо заработал, сам говорил на французской ярмарке, готовит к изданию новую книгу, вааповского представителя я уломаю, он даст согласие на то, чтобы я здесь получил часть аванса, долларов пятьсот, какие-никакие, а деньги, перекручусь".
"Сэр Все" оказался высоким, статным мужчиной; возраст выдавало одно лишь - красил волосы в густо-красный цвет; корни были пепельно-седые; тем не менее он неотразим в свои семьдесят, подумал Степанов, но отчего такая боязнь седины?
Он вспомнил, как Роман Кармен рассказывал, что Константин Симонов после Победы говорил: я теперь не завидую тебе, старина, так, как завидовал во время Испании, за мной теперь тоже хорошая драка, но я окончательно успокоюсь лишь тогда, когда стану таким же седым, как ты… Боже мой, подумал Степанов, как страшно становится порой: нет Кармена и Симонова нет, ушел Левон Кочарян, и Юры Казакова тоже нет, не дописал своих лучших книг, а ведь как начинал, как звенела его строка… А Фима Копелян? А Вадик Бероев, милый наш "Майор Вихрь"?! Умер в день своего рождения, сорокалетним… А Михаил Иванович Жаров? Да разве можно перечислить, то есть увидеть всех умерших?! Тогда жить будет немыслимо… Остановись, мгновение? Черта с два… Тот же Кармен как-то сказал: знаешь, если написать два тома воспоминаний - и каждому из тех, кого нет с нами, посвятить по маленькой главе, жить будет не так пакостно, ты отдал долг тем, с кем перешел поле… Не успел… Как это страшно - не успеть, ничего нет страшнее…
- Мари кое-что объяснила мне, - буркнул "сэр Все". - Вы голодны? Я, знаете ли, сейчас намерен обедать, если хотите, присоединяйтесь, почистите пяток картофелин, у меня есть тефлоновая сковородка, можно прекрасно жарить без масла, имеем в запасе три яйца, это уже деликатес, и плюс к тому луковица. Чай я заварю сам, хлеба в достатке, - он кивнул на длиннющий, чуть не в метр парижский батон, почти пустой внутри.
"Сэр Все" занимал маленькую квартиру из двух крохотных комнат и кухни с газовой колонкой и плитой, какие были у Степанова на его квартире по улице 1812 года, - когда он жил там с Надей и маленькой дочкой.
Спальня вся завалена газетами, бюллетенями Пресс-центра, журналами; кровать казалась в ней излишеством, застелена пледом, прожженным в двух местах сигаретами; "сэр Все" курил не переставая; он "даже умудрился стряхнуть пепел в стеклянный чайник, где клокотал зеленый жасминовый навар.
В кабинете, однако, царил чисто американский порядок, на большом столе уложены разноцветные папки; на корешке каждой аккуратная белая пленочка и красной тушью обозначена тема; такие же папки лежали на подоконниках и под ними; сотни папок в точнейшем порядке.
Раньше у нас представляли американцев, вспомнил Степанов, как людей с другой стороны Луны; я помню, что мы мальчишками слушали небылицы о них, а на самом деле они такие же и такие же маленькие кухни с газовой колонкой, в которой обязательно подтекает кран, с таким же количеством полусожженных спичек в металлической коробке из-под конфет возле плиты, такая же клеенка на кухонном столике и разнокалиберные вилки, ножи, старые тарелки; впрочем, этот "сэр Все" никакой не американец, он просто одинокий мужчина вроде меня, подумал Степанов. Нас с ним разнит лишь то, что у него в кабинете отличные канцелярские принадлежности, которые помогают экономить время: и разноцветные маркеры, чтобы подчеркивать нужные строки в газетных публикациях, и прекрасные ножницы, и удобный скотч, и наклейки для папок, на которых можно писать все что угодно, а потом легко их снимать, отрывая бумажку, и делать новую надпись, чтобы не портить папку; и фломастеры у него прекрасные, и чернила, которые не портят авторучку, и тюбик не сохнущего клея, ну, молодцы, ну, берегут время, не то что мы…
- Устроимся на кухне, - сказал "сэр Все", - я предпочитаю там перекусывать… Берите табурет, специи на подоконнике… И к делу, у меня через час встреча… Мари сказала, что вас интересует мафия.
- Мафия - понятие безбрежное. Меня интересует Дон Баллоне.
- Их примерно сорок пять, - сразу же ответил "сэр Все", - какой именно Дон Баллоне вас интересует? Я, знаете ли, исповедую теорию узких специальностей…
- Дон Баллоне из Палермо.
- Хм… Надо поглядеть, он как-то не отложился в памяти, я все больше работал с документами по американскому и голландскому синдикатам, связанным с Гонконгом.
- Тогда еще более конкретно, - помог Степанов. - Я бы хотел просить у вас сведения о пересечениях Дона Баллоне из Палермо с инженером Энрике Маттеи.
"Сэр Все" подобрал хрустящей коркой остатки картошки со сковородки, отправил ее в крепкозубый рот, сделал глоток чая.
- Уже, знаете ли, легче… Пошли работать…
Через полчаса "сэр Все" аккуратно подровнял на столе двенадцать вырезок из газет и журналов, достал из старого скрипучего шкафа портативную ксерокс-машинку, снял копии, подвинул Степанову.
- Вот, кое-что есть. Проглядите, потом задавайте вопросы, посмотрим дальше, фамилия, знаете ли, цепляет фамилию, факт наталкивает на новый аспект поиска, не жизнь, а сплошной кегельбан…
- Вы собираетесь уйти через полчаса?
- Да.
- Я должен вам сто франков?
- Мари уже перевела деньги.
Степанов закурил, просмотрел вырезки. Первая - о процессе над группой мафиози в Милане, связанных с порнобизнесом; имя Дона Валлоне называлось свидетелями дважды, но глухо, хотя прокурор утверждал, что именно он возглавляет этот бизнес в Италии, Испании и Дании. Вызванный в суд на допрос Дон Валлоне прибыл в сопровождении трех адвокатов: Ферручи из Палермо, Гуссони из Бонна и Джекоба Лиза из Нью-Йорка; Лиз примыкал к "Салливану и Кромуэлу", конторе покойных братьев Даллесов, а ныне активно сотрудничал с финансово-промышленной группой Дигона.
Репортер, который просидел семь месяцев на этом процессе, с юмором писал, сколь осторожно было обвинение в постановке вопросов, сколь тактично вел себя судья; Дон Валлоне держался с достоинством, отвечал учтиво, исчерпывающе; лишь когда его спросили, какую роль сыграла фирма "Чезафильм", которую он контролировал, в трагедии с актрисой Франческой Сфорца, свидетель Валлоне обратился за консультацией к адвокатам, сидевшим рядом, и Джекоб Лиз отвел этот вопрос как неправомочный, ибо хозяин семи кинофирм и девяти заводов по производству пленки и видеокассет не может знать все о тех, кто вступал в договорные отношения со съемочной группой, финансировавшейся концерном Валлоне. Суд вправе и должен во имя выяснения всех аспектов этой трагедии, потрясшей мир, вызвать в качестве свидетеля режиссера и продюсера последней ленты, где снималась Франческа.
Во втором материале, опубликованном в "Экспресс", сообщалось, что режиссер фильма Руиджи, вызванный для допроса, не смог прибыть на судебное заседание, так как попал в автокатастрофу; однако продюсер ленты Чезаре ответил на все вопросы суда: "Да, трагедия с Франческой до сих пор в сердцах тех, кто знал эту замечательную актрису и великолепного человека; да, я видел ее в ночь накануне трагедии, когда она застрелилась; нет, мне казалось, что ее угнетенное состояние связано с тем, что пятьсот метров пленки, где она снималась в очень сложном эпизоде, оказались бракованными, а у нее было подписано два новых контракта, неустойка громадна, у нас по этому поводу велись сложные переговоры с ее адвокатом Марьяни; нет, я не знаю, от кого она была беременна, это до сих пор неизвестно; при этом, уважаемые судьи, вы должны иметь в виду, что Франческа вообще была крайне неуравновешенной, но мы все прощали ей за то, что она Франческа, этим все сказано".
Второй раз имя Дона Валлоне - так же вскользь - упоминалось в статье, опубликованной еженедельником "Авангард", где речь шла о совершенно новом бизнесе: с молоденькими привлекательными машинистками во Франции и Дании заключались договоры на два года выгодной секретарской работы в Африке и арабских эмиратах; по прибытии на место девушки исчезали; их просто-напросто продавали в закрытые бордели; когда одной несчастной удалось вырваться, всплыло имя Дона Валлоне, поскольку рекламу в газеты, которая приманивала девушек - высокие оклады содержания и прекрасные квартирные условия "на берегу океана, в удобных коттеджах", - помещала контора, которую финансировали его люди.
- Имя этой несчастной вам неизвестно? - Степанов кивнул на вырезку из "Авангарда".
- Нет, - ответил "сэр Все".