77
Цепь (иллюстрация № 7).
25.10.83
Джону Хофу пришло сообщение от санитара из клиники, купленного еще четыре дня назад, что инспектор попросил сиделку, дежурившую теперь у него постоянно, позвонить "сестре и сказать, чтобы принесла брату Соломону соленый сыр и домашний морс".
Никакой сестры у Шора не было, он дал сиделке телефон этой самой Мари Кровс, значит, не успокоился, готовит удар, сволочь.
Времени на то, чтобы выяснить, помнит ли он номер машины или ему все-таки отшибло память, уже не было. Счетчик включен, предприятие должно осуществиться без помех, потом пусть пишут и говорят что угодно, важно претворить в жизнь задуманное. Куда ни крути, прежде всего дело; слово потом; любые слова, черт с ними, ветер, пустое; главное - реализация идеи, закрепление позиций, победа.
Ночью, когда сиделка вышла в туалет (ей сыпанули в чай слабительное), полицейского, который теперь постоянно дежурил в коридоре, вызвали к телефону (это сделал Папиньон). В те минуты, пока Шор был один, к нему в палату вошел человек в белом халате и сунул шприц в вену, не протерев кожу спиртом.
Шор даже не захрипел, просто дернулся, а потом стал тянуться, будто приходил в себя после долгого и сладкого сна; шея у него сделалась тонкой, как у цыпленка, и такой же хрупкой.
Через семь минут после того, как свидетель был убран, адвокату Дона Баллоне, верному и доброму Ферручи, позвонили по телефону и, не представившись, сказали:
- Спокойной ночи.
Он поднялся из-за стола; именно этого звонка ждал до трех утра, достал из бара бутылку джина, плеснул в высокий стакан, неторопливо выжал лимон, стиснув его жесткими ладонями, долил тоника, медленно выпил и лишь после этого пошел в спальню; уснуть не мог, на сердце было тревожно.
"Ерунда, - сказал он себе, - подозрительность возникает тогда, когда находишься в экстремальной ситуации, но ведь дни бегут, через неделю-другую все кончится, можно будет уехать на Багамы и как следует отоспаться; нервы разгулялись; только б не дать разыграться эмоциям".
Тем не менее уснул он только под утро, приняв полтаблетки сильного снотворного.
78
25.10.83 (21 час 07 минут)
Посол принял Степанова сразу же, как только тот приехал к нему из аэропорта; было уже поздно, но Андреенко обычно кончал свой рабочий день что-то около полуночи.
Степанов ощущал постоянный изнуряющий озноб; видимо, все-таки, разыскивая Цорра, простудился; в машине, когда гнал из Марселя в Шёнёф, просквозило еще больше, температуру переходил, значит, снова всю зиму будет кашель и придется считать дни до начала весны; воистину зима тревоги нашей; только б пережить "своей поры последней отсроченный приход"; господи, как же Пастернак чувствовал слово, он последний, никто сейчас так не умеет.
Андреенко, видимо, заметил нездоровый румянец Степанова, пошел в соседнюю комнату, вернулся с аптечкой.
- Здесь прекрасный антибиотик, совершенно безвредный…
- Реклама утверждает? - усмехнулся Степанов.
- Я, - ответил Андреенко. - Испробовал на себе, запейте "Боржоми" и заешьте аскорбинкой.
- Хорошо бы аспирина, Петр Васильевич.
- Пожалуйста, есть байеровский… Ну, что у вас?
- У меня то, что наш Лыско - великолепный, честный и смелый журналист, вышел на важнейшую тему, задел болевые точки, связанные с ситуацией в Гаривасе, за это его убрали, он мешал. А все, что писали о его отношениях с Мари Кровс, чистая клевета, я с ней общался все это время, Петр Васильевич, и нам открылись весьма серьезные обстоятельства и в связи с делом Грацио, и по поводу тревожной ситуации в Гаривасе…
- Я сегодня ужинал с послом Гариваса, он рассказал мне, что, по его сведениям, однако не подтвержденным, группа Дигона на днях начинает открытую кампанию против республики…
- А я вчера встречался с одним из лидеров мафии. Как это ни странно, он тоже назвал мне имя Дигона…
- Почему?
- И я думаю: почему?
Посол рассмеялся.
- Одно из самых моих любимых слов - "почему". Когда со всех сторон разные силы подталкивают меня к одному решению, настойчиво исключая возможность исследования других вероятностей, я сразу же спрашиваю себя: почему?
- Дигон стал проявлять особую активность в Гаривасе после того, как там закрепился Грацио. А потом Грацио убили и кто-то организовал, причем в тот же день, атаку на акции какао-бобов, а Гаривас - монополист этой культуры… Мои коллеги в Пресс-центре в один голос утверждают, что атаку начал Дигон. Такого рода игра бывает краткосрочной, как покер. Когда игра на бирже достигнет апогея, необходимо вмешательство политиков. А пик в этом регионе однозначен: либо переворот, либо интервенция - вне зависимости от того, кто стоит за биржевой спекуляцией. Словом, возможен переворот, но не исключена интервенция.
- Одно предшествует другому, - заметил Андреенко. - Вы ужинали?
- Нет. И не хочу.
- Бутерброд с чаем, и не спорьте, пожалуйста. - Он походил по кабинету. - Давайте-ка вспоминайте всех тех, с кем вы встречались, говорили, обсуждали, на кого ссылались ваши контрагенты, какие выдвигали доводы… Берите бумагу и чертите схему, иначе мне трудно будет понять вас. Пишете вы, как логик, а говорите, будто оккультист, право.
79
26.10.83 (9 часов 32 минуты)
Советский посол в Гаривасе встретился с полковником Санчесом.
- Да, - сказал Санчес, выслушав собеседника, - все сходится с нашей информацией. Да, ситуация сложная, и кто-то делает все, чтобы еще больше усложнить ее. Да, нас хотят загнать в угол… Сегодня майор Лопес выступит по национальному телевидению, он будет говорить от имени правительства, чтобы положить конец слухам о заговоре, путче, кризисе власти, экономическом крахе и так далее…
Посол спросил разрешения закурить; Санчес рассеянно достал из кармана куртки алюминиевый цилиндр с "упманом", подвинул большую настольную зажигалку…
- Вы считаете такого рода слухи провокацией? - тихо спросил посол.
- А вы? - так же тихо отозвался Санчес. - У вас есть факты? Вас уполномочили сообщить мне об этом? Я готов выслушать.
- Меня уполномочили довести до вашего сведения, гражданин премьер, что правительство Советского Союза готово рассмотреть в положительном смысле ваше обращение и, если вы посчитаете это целесообразным, начать немедленные переговоры с целью заключения договора о дружбе и взаимной помощи.
- Это повод северному соседу обвинить республику в том, что мы предоставим вам военные базы.
- Я передал то, что меня уполномочило передать мое правительство. Полагаю, однако, что такого рода договор мог бы оказать сдерживающее влияние… И не на одного только северного соседа, но и на некоторые союзные ему режимы…
Санчес хрустнул пальцами, поднялся, отошел к огромному, чуть не во всю стену окну, прижался лбом к толстому, зеркальному, с голубым отливом стеклу и сказал с каким-то мучительным, как показалось послу, сомнением:
- Мне представляется, что в политике необходимо до конца, пока только можно, следовать выбранному курсу. Я жду сообщений из Европы, понимаете? Грацио, который должен был заключить с нами договор, мертв! Мои коллеги беседовали с его ближайшими сотрудниками… Те считают что банковская корпорация Леопольдо после того, как закончится ревизия - вы же знаете, ищут, нет ли банкротства, - доведет до конца то, что он начал. Если же нет… Что ж, значит, настало время для принятия нового решения… Понятно, я сегодня же информирую моих коллег о великодушном предложении Москвы, прошу вас передать мою благодарность вашему правительству, - он усмехнулся, - я не обучен протоколу, с этого, видимо, и следовало начинать… Завтра в восемь утра я буду готов к ответу…
- Хорошо, гражданин премьер, я буду у вас в восемь… Хотелось бы… Словом, я работал в Чили… Не смею проводить параллели, это действительно вещь опасная, но бывают такие часы, когда не принятое вовремя решение оборачивается национальной катастрофой…
- Мы тщательно исследовали чилийскую трагедию, гражданин посол, но разница заключается в том, что у них в правительство входили социалисты и коммунисты. Это был открытый вызов северному соседу, а у нас нет ни тех, ни других… Белый дом не может не отдавать себе отчет в том, что удар по Гаривасу восстановит против Вашингтона всю Латинскую Америку. А ведь президент США намерен снова выдвинуть свою кандидатуру… Вы думаете, у него будет много шансов на выборах, вознамерься он санкционировать действия против национального, а вовсе не социалистического движения Гариваса?
- В Доминиканской Республике это не остановило Джонсона.
- Так ведь он из-за этого и проиграл кампанию, гражданин посол! Он проиграл! Пришел Никсон! Нет, все-таки мои коллеги и я считаем нынешнюю кампанию актом психологического давления, нас хотят забаррикадировать не только от Кубы, от вас, но и ото всей Европы, в конце концов…
Когда посол Советского Союза ушел, Санчес позвонил в "Клаб де Пескадорес", сказал старику Бейлису, что приедет сегодня вечером. "Нет сил, вьехо, хочу отдохнуть за хорошей пирамидкой, ты не против?" - "Приезжай, Малыш, я обдеру тебя как липку, будешь знать, как обижать стариков… Ты позволишь мне позвать Пепе?" - "Какого Пепе?" - "Моего внучка, он же щиплет гитару и поет помаленьку…" - "Ах, да… Хорошо, позови, только я плохой ценитель, и пусть не надеется, что я приведу его за ручку в труппу, будет сдавать конкурсный экзамен на общих основаниях…"
Потом он налил себе немного "агуардьенте", ощутил растекающуюся горькую сладость во рту, закрыл глаза, откинулся на спинку своего высокого стула, медленно снял трубку телефонного аппарата и набрал семнадцатизначный номер - Европа, Дворец прессы, Мари Кровс.
- Здравствуй, это я…
- Боже мой…
- Как ты, любовь моя?
- Ты читал, что я… Мне можно говорить?
- Не знаю… Говори… Наверное, нельзя, но ты говори, я очень хочу слышать тебя, говори…
- Милый, что с тобою? Что, любовь моя?! У тебя ужасный голос. Ты болен? Ответь мне!
- Я здоров, любимая… Расскажи мне про себя, только не торопись, ты всегда очень быстро говоришь, и я не успеваю насладиться твоим голосом… Расскажи, как у тебя дома, что ты читаешь, какого цвета абажур на лампе, что ты будешь делать вечером… Пожалуйста, говори не быстро, подробно, будто ты рядом, ну, рассказывай мне, я жду…
- Мигель, позволь, я прилечу… У меня есть деньги, я вылечу сегодня же…
- Сначала расскажи, девочка, про то, о чем я просил тебя рассказать.
- Ой, я не верю… Это ты? Назови мне свой телефон, я перезвоню, я не верю…
- Что нужно сделать, чтобы ты поверила?
- Не знаю… Назови свой номер…
- Хочешь, я спою тебе нашу песенку, когда мы ходили к боннскому вокзалу в маленький клуб смотреть киноклассику и напевали из песенки Петера Александэра, "Шёне кнайпе ам унзерен штрассе", так?
- Не так, но так, - Мари заплакала. - А какой фильм мы смотрели с тобой последний раз?
- "Восемь с половиной".
- А что я тебе сказала в конце?
- Ты сказала, что была влюблена в Феллини и написала ему, что он гений, а он тебе не ответил, и ты на него очень обиделась…
- Ой, родной мой, я прилечу к тебе, мне так страшно за тебя, у меня на сердце тяжело, мне про тебя показывают плохие сны, здесь говорят, что надвигается ужас, самое плохое…
- Вот после ужаса ты и сможешь сюда прилететь… Мы тогда будем иметь право жить вместе; с милым рай и в шалаше, разве не так?
- Да, да, да, любимый мой! Да! Только я не буду тебя слушать, я сейчас еду к папе, мне нужно повидать его хотя бы на час, а потом вылечу к тебе… Почему ты молчишь? Ты не хочешь этого? Отвечай мне! Ты слышишь? Мигель!
- Я тебя очень люблю, девочка… Ты очень мне нужна… Я тобою горжусь, я никогда не думал, что есть такие женщины, я только рядом с тобой понял, что такое любовь, когда ты делала все, чтобы мне было спокойно, и никогда не думала про себя, ты всегда думала про меня, про то, как я замерз и нужно скорее растереть мне ноги, а то простужусь, я помню, как ты говорила, что я тропическое растение, и грела каждый мой палец, и играла с ними, с каждым, как с живым существом, и глаза у тебя были счастливые… Я целую тебя, Мари, я тебя люблю.
- Мигель!
Он медленно положил трубку, поднялся, вышел в приемную и сказал секретарю:
- Когда придет счет за разговор с Шёнёф, передайте его мне, я оплачу, это был личный разговор, личный, а не деловой…
И пошел через анфиладу комнат к выходу; начальник охраны Карденас передвинул кольт со спины на живот и двинулся следом, хмурый и чем-то раздраженный.
80
26.10.83 (9 часов 33 минуты)
Все те сорок минут, что Мари летела в Париж на потрепанной "каравелле", она заставляла себя думать не о Мигеле, а о том, какой будет ее первая фраза, обращенная к отцу. "Па, не сердись на меня", "Па, прости меня, если можешь", "Па, помоги мне", "Здравствуй, па, это я".
Закурив, она сказала себе: "Нет, в каждой фразе слишком много "меня", "мне", "я". Так нельзя. Когда мне стало плохо, я решила вернуться, а когда ему было хорошо, я ушла, обидев его: "Либо я и брат, либо твоя Гала". Господи, как же я посмела сказать так? Какие у него были тогда глаза! Как у побитой доброй собаки, и он ничего не мог мне ответить, он так беспомощно защищал свое счастье, бедный мой, добрый старый па… Я посмела забыть, как он привез меня в Памплону и водил по местам Домингина, Пикассо и Хемингуэя, и все время заглядывал мне в лицо, счастлива ли я, и просил посмотреть то туда, то сюда, а я его обрывала: "Я вижу". Я действительно видела все то, что он хотел мне показать, но неужели нельзя было восторгаться вслух, он ведь так щедро отдавал мне то, что знал, он боялся, как бы я не пропустила чего… Так он часто рассказывал, как отец Бенвенуто Челлини ударил гениального мальчика по затылку, только б тот навсегда запомнил пламя в камине, похожее и по форме, и по цвету на пляшущую саламандру… Как же мы скупы в любви к родителям, но понимать это начинаем только после того, как полюбим сами; неужели все определяет личный опыт? Боже, как это ужасно звучит - "личный опыт" рядом со словом "папа"…"
…Стюард и стюардесса протолкнули мимо нее тележку, уставленную банками с пивом, маленькими бутылками вина, пузатыми - виски и шершаво-холодными - джинами; все свободно от пошлины; марокканцы покупали по пять бутылок и целые блоки сигарет, отчего они так любят "данхил", самый вонючий табак, разве что золотой обрез на фильтре, тянет к мишуре.
"Папа любит сигары, - вспомнила Мари, - надо купить ему сигар, он всегда так гордился моими подарками… А я сказала ему тогда: "Пришли все мои вырезки, я не хочу, чтобы они были в доме, где живет твоя Гала". Как только повернулся язык?!"
- Какие сигары считаются самыми хорошими? - спросила Мари стюарда.
- О, на ваш вопрос нельзя ответить однозначно, мадам… Смотря кому намерены вы сделать подарок. Если испанцу, то лучше всего "гавана", если французу, я бы советовал голландский "кондор", великолепный табак, на бразильской основе, ну, а немцу подарите "упман", надежность фирмы, хорошая реклама…
- Подарок я намерена сделать немцу, именно поэтому дайте мне две коробки "кондора".
- Да, мадам.
- А себе я возьму бутылочку "розе".
- Да, мадам.
- Это все.
- В какой валюте вы намерены платить?
- В марках.
Стюард достал из кармана рубашки тоненький, величиною в спичечный коробок компьютер, просчитал перевод марок на франки и посоветовал:
- Лучше бы вам платить во франках, мадам, курс не в вашу пользу, потеряете что-то около семидесяти пфеннигов…
- Я переживу эту потерю, - ответила Мари и сделала глоток розового вина; очень терпкое, пахнет горным ветром, полынью и лавандой.