Камерный оркестр, основательно перетряхнув творчество Вивальди, принялся за Моцарта. Едва заслышав первые такты "Маленькой ночной серенады", Этель подобрала кринолины и вспорхнула на подиум. Вопрос капитана повис в воздухе подобно облаку пудры.
- Я знаю, кто, - внезапно сказал Владик.
- Кто?
- Скажу, если дашь мне потрогать свою щетинку! - улыбнулся стилист.
- Ребята, - покачиваясь с пятки на носок, сказал опер, - вы тут все немного не в себе, да? Я расследую убийство. Убили вашу подругу…
- Здесь нет подруг и нет друзей, - перебил его стилист. На этот раз голос его звучал абсолютно серьезно. - Здесь ни у кого нет подруг и друзей.
- Кто же тогда есть? - поинтересовался Рюмин.
- Есть сладкие и есть гадкие. Ты можешь сегодня быть сладким, а завтра - гадким. И наоборот. Ингрид была гадкой.
- Почему?
- Она ходила без номера.
- То есть? - не понял Рюмин.
- На нее не делали ставки, - пояснил Владик. - Ей не надо было после показа ехать с противными стариками. Другим девочкам это не нравилось.
- Значит, она находилась на особом положении?
Стилист с жалостью посмотрел на Рюмина. Так смотрят на безнадежно больных. Или - непроходимых тупиц.
- Она была Мишиной любовницей, сладкий.
- Спасибо, что не гадкий, - пробормотал Рюмин.
Этель, совершив тур по подиуму, вернулась за кулисы. Она подошла к капитану, повернулась спиной и резко бросила:
- Помогите!
- Мы остановились на том, что ключ вам дал… - напомнил Рюмин, развязывая тесемки.
- Миша. Михаил Рудаков, наш хозяин, - со злостью сказала девушка.
- Любовник убитой Лапиной? - уточнил капитан.
- Что, уже сообщили по телевизору? - Этель скинула платье, ловко поддела его на плечики и повесила на вешалку.
Девушка снова осталась обнаженной, и Рюмин отвел глаза. В этой бессовестной и нарочитой наготе была какая-то отталкивающая чрезмерность. Ей не хватало волнения и загадки. Полуплатья выглядели лучше, чем полное их отсутствие.
- У меня есть свои источники, - сказал Рюмин.
- Понятно, - кивнула Этель. - Только эта информация уже устарела. Ингрид ушла от него и собиралась вскоре совсем слинять из агентства.
- Они поссорились? Из-за чего?
- Сколько можно встречаться с женатым мужчиной? - скривилась Этель. - Когда-то надо поставить точку.
Откровенно говоря, Рюмин вообще не видел смысла в том, чтобы встречаться с женатым мужчиной, но говорить об этом не стал - едва ли Этель нуждалась в его консультациях по вопросам семьи и брака.
- У Ингрид заканчивался контракт, - сказала девушка. - Продлевать его она не хотела. А Миша не хотел ее отпускать, вот и бесился. Последнюю неделю они даже не разговаривали.
- Поэтому Рудаков, вместо того, чтобы заехать самому, попросил об этом вас? Я правильно понял?
- Да, - Этель сняла с вешалки другое платье, с павлиньими перьями.
- И настоял на том, чтобы вы взяли ключ?
- Ну конечно. Он сказал, что Ингрид может не захотеть поехать на показ и вообще не открыть дверь.
- Он так был в этом уверен? - спросил капитан. - Что она не откроет дверь?
Этель замерла. Платье выскользнуло из рук, и, если бы Рюмин вовремя его не подхватил, непременно упало бы на пол.
Густой слой тонального крема и пудры не мог скрыть внезапную бледность, залившую лицо модели.
- Я этого не говорила, - помертвевшими губами пробормотала девушка. - Он просто дал мне ключ… На всякий случай.
Рюмин взял ее за локоть.
- Что вы сделали, обнаружив труп?
- Я… закричала… - прошептала Этель.
- А потом? - не отступал капитан. - Позвонили в милицию?
- Нет. Ему. Михаилу. Он сказал, что все уладит…
- Вот как? Хотел бы я знать, что он имел в виду, - Рюмин отдал девушке платье. - Спасибо, Этель. Если мне еще что-нибудь потребуется, я позвоню. Не возражаете? - он повернулся, собираясь уходить.
Внезапно за кулисами стало тихо. Суета прекратилась, и даже бодрое верещание Владика смолкло. На фоне полотнища возникла огромная тень; затем она исчезла, и в сопровождении четырех охранников появился высокий плотный мужчина, одетый в белую рубашку и алый бархатный жилет.
Мужчина комкал в руках густой напудренный парик. По его низкому бугристому лбу и красным щекам катились крупные капли пота.
Он подскочил к Рюмину и, не скрывая раздражения, спросил:
- Что вы здесь делаете?
Охранники молча взяли капитана в плотное кольцо и застыли, внимательно наблюдая за каждым его движением.
- Капитан Рюмин. Московский уголовный розыск, - спокойно представился опер. - Я расследую убийство Оксаны Лапиной.
- Зачем потребовалось ломать идиотскую комедию на входе? - почти выкрикнул мужчина. - Это - частная вечеринка!
- Проблемы с почтой, - развел руками Рюмин. - Мое приглашение где-то затерялось.
Мужчина мрачно уставился на капитана.
- Если ты надеешься меня развеселить, то зря стараешься. Я моментально теряю чувство юмора, когда кто-то сует нос в мои дела.
- Вы ведь - господин Рудаков? - спросил Рюмин.
- Он самый, - подтвердил здоровяк, обмахиваясь париком.
- Убитая девушка работала у вас, не так ли? - продолжал капитан.
- Да.
- Так вот. Отныне, господин Рудаков, ваши дела для меня не чужие. И они меня очень интересуют.
Рудаков на мгновение опешил. Потом кивнул охранникам и прошипел:
- Уберите его отсюда!
Секьюрити, дожидавшиеся команды "фас!", одновременно сделали шаг вперед, стискивая кольцо.
- Что случилось, маэстро? - улыбнулся Рюмин. - Почему вы так негостеприимны? Может, все дело в том, что у меня нет фишек?
Рудаков вздрогнул. Он окинул капитана оценивающим взглядом, потом посмотрел на Этель. Девушка прижала к груди платье, втянула голову в плечи и поспешно пошла к столику стилиста.
- Стой! - рявкнул Рудаков и схватил ее за руку. - О чем ты с ним болтала?
- Ни о чем, - пролепетала перепуганная Этель. - Он спрашивал про Ингрид…
- Я же тебе ясно сказал: не чеши своим длинным языком! Отправляй всех ко мне! Ты что, не поняла? Безмозглая курица!
Он поднял широкую мясистую ладонь. Девушка издала короткий всхлип и покорно закрыла глаза, даже не пытаясь защищаться. Рудаков с размаху ударил ее по лицу. Голова девушки обреченно дернулась, на щеке остался красный след от растопыренной пятерни., Рюмину показалось, что он слышит громкий отчетливый звук. "Именно так лопается терпение, - подумал он. - И, что бы потом ни говорили, видит Бог, я не виноват!". Рука с расплющенными костяшками сама собой сложилась в кулак.
Капитан ловко увернулся от ближайшего охранника, пытавшегося схватить его, присел и, пружинисто разогнув ноги, метнулся вперед. Удар левой "на скачке". Продвинутая техника бокса. Спасибо Шелягину, заставлявшему по много часов колотить в грушу, оттачивая каждый элемент.
На сей раз удар был точным, и мышцы не подвели. Кулак с хрустом впечатался в лицо Рудакова - где-то рядом с ухом. "Распорядитель" охнул и с грохотом рухнул, как телеграфный столб, разнеся вдребезги столик стилиста.
Владик радостно захлопал в ладоши:
- Какой мужчина! Боже мой, какой мужчина!
Впрочем, охранники не разделяли его восторга. Они набросились на Рюмина - все сразу, - причем каждый почему-то целил ногой в живот. Или - в пах.
Капитан, демонстрируя очевидное превосходство классической школы бокса над восточными единоборствами, дошедшими до России в сильно разбавленном виде, быстро ушел с линии атаки. Надеяться на то, что конфликт разрешится без взаимных грубостей, больше не приходилось. Рюмин выбросил кулак и разбил одному из нападавших нос. Второй, накинувшийся на опера с раскрытыми, словно для дружеских объятий, руками, был остановлен четким прямым в лоб.
Капитан старался держать дистанцию. Каждый из секьюрити был выше, как минимум, на полголовы и килограммов на двадцать тяжелее. Стоило кому-нибудь из них добраться до Рюмина, повиснуть на руках - и все! На этом бой можно считать законченным.
Китель застегнут на все пуговицы, и кокарда - строго посередине лба. Рюмин умело маневрировал, огрызаясь главным калибром.
Периферическое зрение не хуже цейссовской оптики отслеживало движения противников. Рюмин исполнял легкий боксерский танец, отражая все выпады и постепенно продвигаясь к выходу из парка.
Он не заметил, как наступил на край черного плаща. Капитан покачнулся. Он всего лишь на мгновение потерял равновесие, но… Этого оказалось достаточно, чтобы охранники сбили его с ног.
"Сигнальщик! Поднять "погибаю, но не сдаюсь!"". Рюмин согнул руки, плотно прижав локти к ребрам, а кулаки - к лицу. Секьюрити, не особенно церемонясь, били его ногами. Капитан уворачивался, как мог, пытаясь смягчить удары.
В голове что-то зазвенело. Далекий звук нарастал, обретая силу и плоть, и внезапно прогремел под сводом черепной коробки оглушительным взрывом. Все вокруг задрожало и поплыло. Движения охранников стали потешными и замедленными, как при рапидной съемке. Рюмин больше не чувствовал ударов. Он отключился.
* * *
Капитан очнулся от назойливого дребезжания, исходившего откуда-то из внутреннего кармана френча. Рюмин, морщась от боли в помятых ребрах, достал мобильный. Дисплей был расколот, но телефон продолжал звонить - хриплым надтреснутым зуммером.
Рюмин поднес мобильный к уху.
- Да!
- Я тебя не разбудил? - послышался ехидный голос шефа. - Или, может, оторвал от чего-нибудь?
- Я работаю, - с трудом ответил Рюмин. - Иду по следу.
- Ну и как? Успешно? - поинтересовался Надточий. - Или - как всегда?
- Как всегда успешно, Андрей Геннадьевич! - стараясь придать голосу бодрость, отозвался капитан.
- Можешь что-нибудь доложить?
- Завтра, - пообещал Рюмин. - Заеду с утра в судебный морг и оттуда - прямиком к вам.
- Ладно. Жду, - начальник повесил трубку. Рюмин огляделся. Он лежал, привалившись спиной к мусорному баку - где-то на задворках Агрономического музея Тимирязевской академии.
Капитан осторожно ощупал тело. Руки двигались, хотя и болели отчаянно - от кистей и до самых плеч. К завтрашнему утру они наверняка приобретут насыщенный синий цвет, будто он лазил в бочку с черничным вареньем. Ноги тоже работали, и это радовало.
Рюмин встал на четвереньки и несколько раз глубоко вдохнул. В левом боку закололо: видимо, пара ребер все-таки треснула, но это - не бог весть какая проблема. Потуже обмотаться эластичным бинтом, и все будет в порядке.
Капитан ухватился за край бака и тяжело поднялся на ноги.
- По-моему, на сегодня хватит, - сказал он и поплелся в сторону площади, где была припаркована машина. - Что-то я немного устал…
* * *
Он въехал во двор старого сталинского дома с башенками на крыше, стоявшего неподалеку от Войковской. Поднялся на лифте на последний этаж и, опираясь на перила, преодолел короткий лестничный пролет, ведущий на чердак.
Капитан открыл железную дверь без таблички и ступил в маленький холл. После развода он оставил квартиру жене, а сам долго скитался по милицейским общежитиям, пока знакомый участковый не подсказал дельную идею.
Рюмин купил в переходе метро чистую трудовую книжку и тайком от начальства устроился дворником. За это ЖЭК выделил ему служебную жилплощадь - комнатку на чердаке, откуда узенькая лестница почти отвесно поднималась в башенку на крыше.
Капитан отремонтировал новое жилье, провел воду, канализацию и газ. Через год на ответственном посту дворника его сменил трудолюбивый таджик, знавший по-русски только "да" и "нет". Таджику дали угол в полуподвальном помещении, а Рюмин остался полновластным хозяином чердачной комнатки и башенки, что позволяло на вопросы коллег с гордостью отвечать: "Я живу в пентхаусе".
Капитан посмотрел на свое отражение в зеркале и пожал плечами.
- Бывало и хуже, - пробормотал он и отправился в душ.
Через полчаса, приведя себя в относительный порядок, постирав грязные вещи и переодевшись, Рюмин поднялся в башенку и вышел на крышу. В руках он держал пакет молока, наполовину пустую бутылку White horse, стакан с широким донышком и пластиковый пакет, набитый колотым льдом.
На крыше дома стоял навес, под ним - стойка со штангой, скамья и турник. Рюмин включил свет и налил молоко в пустую жестяную миску. Сел на скамью, высыпал лед в стакан и щедро плеснул из бутылки.
Он сидел, прижимая к лицу пакет со льдом, потягивал виски и любовался на догорающий закат.
- Что мы имеем? - сказал он. Разговаривать вслух с самим собой - обычная привычка всех одиноких людей. - Убита девушка. Жестоко. В собственной постели. Модель Ингрид, она же - Оксана Лапина. На месте преступления крутится посторонний, потом - исчезает неизвестно куда. Хозяин и - по совместительству - любовник убитой Ингрид, господин Рудаков, занимается сутенерством и подкладывает своих девочек богатым старикам. Он откуда-то знает, что Ингрид убита, и ужасно нервничает, но сам светиться не хочет, поэтому подставляет несчастную Этель. Но тут на сцене появляется доблестный капитан Рюмин и…
Его прочувствованную речь прервало громкое мяуканье. Большой черный кот с одним глазом и сломанным хвостом степенно подошел к Рюмину и, мурлыкая, стал тереться об его ноги.
- Сезар! - укоризненно сказал капитан - кот получил свое имя в честь великого боксера Хулио Сезара Чавеса. - Какого черта?
Кот замолчал и единственным зеленым глазом, мерцавшим, как огонек свободного такси, уставился на Рюмина. Кончик его правого уха был отгрызен, неровный край запекся свежей бурой коркой.
- Ты - взрослый, солидный кот, а все туда же? - увещевал его Рюмин. - Опять подрался?
Сезар обиженно выгнул спину и направился к миске с молоком.
- Прости за откровенность, - продолжал капитан. - Мы же - друзья, так что давай называть вещи своими именами: мне кажется, всему виной - твой несносный характер.
Кот повернулся к нему спиной; сломанный, торчавший под нелепым углом хвост пренебрежительно дрогнул, словно Сезар хотел сказать "отстань!".
- А характер у тебя портится, потому что ты - один. Может, пора уже завести подружку? Ты никогда над этим не задумывался?
Кот оторвался от миски и сел, облизывая короткие, изрядно поредевшие в уличных схватках усы. Казалось, он действительно над чем-то размышлял. Но недолго - вскоре он снова принялся за молоко.
- Я понимаю, - кивнул Рюмин. - Воспитательный момент упущен. Ты наверняка думаешь: "Кто бы говорил?". Согласен. - Капитан сделал большой смачный глоток. - А знаешь? Мне сегодня аплодировали. Мною восхищались… Сказали: "Какой мужчина!" - он патетически воздел руку.
Сезар обернулся, недоверчиво сощурил зеленый глаз.
- Правда, это была не женщина, - поспешил добавить Рюмин. - Ну, в общем… Тебе не понять. У вас такого нет. Но все равно - приятно…
Кот, насытившись, вернулся к скамье и запрыгнул капитану на колени. Рюмин осторожно почесал его за раненым ухом.
Багровые отблески заката угасли. На город опускалась ночь, но капитан не видел ни одной звезды - мешали яркие огни рекламы.
6
Казалось, длинный черный коридор уходил в бесконечность. Неизвестную и пугающую.
Холодная тьма стелилась по бетонному полу, некогда покрытому цветной мозаикой, а теперь - исшарканному тысячами ног.
Бронированные стекла в оконных проемах и обитые толстыми листами железа двери скрадывали все звуки.
Неизвестная пугающая бесконечность - ив одну, и в другую сторону. А посередине, словно спасительный свет путеводного маяка - настольная лампа под зеленым абажуром.
Вяземская зябко поежилась.
Днем было тепло. Да и по ночам, в общем-то, не холодно - она до сих пор не закрывала окно, если спала дома. Но здесь, на дежурстве…
Никогда еще коридоры в пятом корпусе института социальной и судебной психиатрии имени Сербского не казались ей такими холодными. Наверное…
"Наверное, ты просто нервничаешь перед завтрашней лекцией, подруга! Не изобретай головоломных объяснений, все гораздо проще и прозаичнее."
Она улыбнулась своим мыслям, и тьма тут же отступила. Страхи и тревоги перестают быть пугающими, если получают объяснение. И Вяземская как психиатр это прекрасно понимала.
Она действительно волновалась, хотя объективных причин для этого не было. Несмотря на молодость - в апреле ей исполнилось тридцать, - Вяземская считалась одним из самых известных и квалифицированных специалистов в своей области. Но одно дело - выступать перед студентами-пятикурсниками медицинского вуза, и совсем другое - перед докторами, умудренными долгими годами практики.
Вяземская знала лекцию наизусть - по сути, это был отрывок из ее кандидатской диссертации, - но ловила себя на мысли, что предвидеть все каверзные вопросы невозможно.
Она попыталась сосредоточиться и представить, как войдет завтра утром в огромный светлый зал и поздоровается со слушателями, многие из которых наверняка будут старше ее лет на десять, а то и на все пятнадцать.
От этого ей снова стало не по себе, и Вяземская, чтобы отвлечься, придвинула стопку историй.
Она открыла папку, лежавшую сверху, достала ручку и склонилась над листами. Ее записи были видны сразу - четкие, сделанные округлыми разборчивыми буквами, внизу- понятная роспись с расшифровкой. Не то, что некоторые коллеги: не почерк, а какие-то хаотические колебания пера. Порой и сами не могут разобрать, что написали.
Вяземская резко выдохнула, сдувая густые темные пряди, упавшие на лицо. Мысленно вспомнила своих пациентов и наблюдения, сделанные во время вечернего обхода. Еще раз прочла фамилию на обложке и уже приготовилась писать…
В конце коридора послышался знакомый отрывистый стук, и потом - металлический скрежет замка. Санитары, медсестры и врачи, открывая двери, всегда сначала предупреждали о себе условным стуком. Это было что-то вроде системы опознавания "свой-чужой" - незыблемое правило, введенное еще прежним заведующим.
Однажды оно помогло предотвратить побег. Один хитроумный пациент, мастерски симулировавший психическое расстройство, выкрал у санитарки ключи и выбрался из палаты, но дальше общего коридора уйти не сумел: то ли в спешке, то ли от радости позабыл, что необходимо стучать, и угодил прямо в руки двум дюжим охранникам.
В дверь стукнули трижды: два раза - почти без паузы, и третий - немного погодя. Затем раздался скрежет замка, звучный, как лязг ружейного затвора, дверь захлопнулась, и Вяземская услышала быстрые шаги.
Она отодвинулась от стола, чтобы свет лампы не бил в лицо, и присмотрелась.
- Анна Сергеевна!
- Да? - насторожилась Вяземская.