- И что ты нашел там смешного? - спросил Кауранен. У него было усталое лицо. До самого закрытия он торчал в барах, где работал Асикайнен, переговорил с десятками людей, поджидая цыган, но все напрасно. А утром, еще до шести, отправился с Кандолином и Нордстрёмом на Козью гору, чтобы произвести обыск у Хедманов. Они ничего не нашли, да и не знали, что ищут. - Там, кажется, ничего смешного нет, - продолжал он сердито. - Все из-за них летит к черту. Придется снова начинать с нуля. А он безусловно виноват, я уверен. Те свидетели слишком легко отделались. Надо было на них хорошенько надавить. Почему это они явились именно сегодня, может, их кто-то направил? Эта девица вообще не внушает доверия… какая-то участница Марша мира.
Кауранен встал и прошел на середину комнаты. Лоб у него был изрезан морщинами.
- Всю эту компашку Хедманов следовало бы привести сюда. Если их хорошо прижать, кто-нибудь признается, что подучил этих двоих мошенников. Поверьте мне. И без взятки тут тоже не обошлось.
- Давайте не терять элементарной логики, - сказала Онерва, сидевшая у окна.
Кауранен в гневе подскочил к ней. Он чуть не захлебнулся от злости, прежде чем сумел выговорить:
- Логики? Ты лучше скажи, какая логика заставила тебя притащить сюда эти чертовы вонючие мешки с отбросами и копаться в них?
- Послушай…
- Прекратите! - вспыхнул Харьюнпяа. Он понимал, что у Кауранена не было намерения поднимать весь этот шум, просто они все очень устали. Никому не хотелось пережевывать события вчерашнего вечера.
Они с Онервой развязали мешки с отходами в гараже Полицейского управления и нашли там куриные косточки, картофельные очистки и банки из-под молока - все, что обычно бывает в отходах, - но там не оказалось ничего, что позволило бы сделать анализ крови. К несчастью, когда все это было разложено на полу, вошли Кандолин и Кауранен. Едва они с Онервой успели объяснить, откуда взялись эти сокровища, рассказать о своих действиях и выбраться из гаража, как явился Ехконен и сообщил:
- Харьюнпяа, тебе звонили из Турку. Какой-то Вяйнё Бломерус. Сказал, что живет там уже недели две и ни черта ни о каких колесах не знает.
- Он оставил номер, по которому можно позвонить?
- Я не догадался спросить. Он сказал, что находится у тети какого-то Онни.
- Как тебе показалось - это действительно был Вяйнё Бломерус? И звонок не из Хельсинки?
- Черт побери, да ведь он же сам так назвался и сказал, что звонит из Турку. И слышимость была плоховатая…
- Это связано с мешками для отходов? - спросил Кандолин и свернул к кабинету Харьюнпяа, когда тот утвердительно кивнул.
- Тимо! - мягко начал Кандолин и так посмотрел в глаза Харьюнпяа, что между ними впервые возникли какая-то близость и доверие. - У вас с Онервой была хорошая идея. Но вы ее проверили и убедились, что она ошибочна. В этих делах надо уметь отступать. Ты - старший констебль и, как никто, знаешь, что силы нельзя распылять. У нас ничего не получится, если каждый из нас станет действовать соло, руководствуясь только собственными идеями. Мы расследуем убийство, а не мусорные ящики, не так ли?
Кауранен повернулся спиной к Онерве. Она снова стала смотреть в окно. Харьюнпяа уставился на собственные башмаки. Кандолин шагал по своему кабинету от двери к столу и обратно, и голос соответственно то усиливался, то ослабевал.
- …тогда об этой картошке! - почти кричал Кандолин. - Где вы ее украли?
- Купили.
- У кого? Говори - у кого? Что значит - у какого-то крестьянина в уезде Лоппи?
Кандолин, похоже, остановился возле своего стола и стук-пул по нему рукой.
- У меня тут десятки заявлений. Все от крестьян, все касаются кражи картофеля. Вот - украдено двадцать килограммов, тут - три, в этом - около ста… Вы с братом воровали картофель. Потому ты и не говоришь, где он куплен.
- Нет, добрый господин комиссар, я просто не помню его имени…
- Без "добрых", пожалуйста.
- Почему вы не спросите у Фейи? Он-то помнит.
- Я знаю, как мне работать. Не учи меня.
- Я только…
- Я, я, я… - передразнил Кандолин.
- Ах, добрый…
- Я уже сказал - никаких "добрых"!
- Я…
- Я! - рявкнул Кандолин.
Харьюнпяа встал. Кауранен подошел к нему и предостерегающе поднял руку.
- Оставь! - буркнул он. - Кандолин блефует. Он знает, что делает…
- Вернемся к стрелявшему, - сказал Кандолин, и теперь голос у него был обычный, пожалуй, даже с мягкими нотками. - Если не ты, то кто же это был?
- Я не знаю.
- А я знаю, что ты знаешь. Почему ты не говоришь? Что ты выигрываешь тем, что скрываешь виноватых?
- Я не…
- Знаешь ты! Подумай. Стреляли в твоего брата. А ты не хочешь, чтобы преступник получил по заслугам. Над тобой скоро все цыгане станут смеяться. Ты не мужчина, ты жалкий тип…
- Не надо…
- Конечно. Речь ведь не только о твоем брате. Убит человек. Понимаешь?
- Понимаю.
- Тогда рассказывай! Что ты имел против Асикайнена?
- Я уже говорил: я его даже не знаю.
- Так кто же это сделал? Может, твой младший брат - Алекси? Как ты полагаешь, не задержать ли мне и его? Каково ему покажется - просидеть в камере семнадцать суток?
- Не надо, добрый господин начальник полиции… Алекси не…
- Тогда думай, что говоришь. И подумай, как все будут над тобой смеяться, если тебя когда-нибудь освободят. Сашка, скажут они, такой трус… Я тебя не уговариваю, ты сам должен сделать выбор… но настоящий цыган не оставил бы этого так, он бы отомстил.
- Добрый…
Сашка стал всхлипывать. За дверью послышалось шуршание одежды, стук упавшего стула.
- Встать! - закричал Кандолин.
- Пожалейте меня, господин начальник!
- Не разыгрывай сцен - не поможет! Нечего тут на меня молиться!
- Не надо, Господи милосердный!
- Встать с колен! Слышишь, ты!
Харьюнпяа взглянул на Онерву. Глаза ее сузились и стали суровыми, нижняя губа едва заметно дрогнула - Харьюнпяа только однажды видел у Онервы такое лицо - когда они были в квартире, где некий директор-распорядитель выстрелил в живот своей любовницы, бывшей на восьмом месяце беременности.
- Блефует он или нет, но заходит слишком далеко! - зарычал Харьюнпяа, однако не успел он сделать и двух шагов, как Нордстрём вскочил и, выставив кулаки, загородил дверь.
- Оставь! - сказал Нордстрём спокойно; это был крупный мужчина, всегда казавшийся вялым. - Кандолин его не тронет. Он притворяется. Если его придется освободить, надо хотя бы припугнуть. И так пристыдить, чтоб он назвал настоящих убийц и привел нас к ним. Цыгане - это же дьяволы, они обязательно отомстят. А может, он проговорится по ошибке.
- Нет, черт побери!..
Кандолин рывком открыл дверь и резко вошел в комнату.
- Отведите его назад в камеру! Ехконен, займись им…
Харьюнпяа увидел Сашку в открытую дверь. Парень стоял на коленях перед обтянутым зеленым дерматином стулом, как перед алтарем, - руки были воздеты к потолку, пальцы скрещены. Кандолин метался по комнате, словно не зная, куда ему деваться. Он снял пиджак, рубашка под мышками и на спине потемнела от пота.
- Черт бы их всех побрал, это же настоящие артисты…
Кандолин сдернул очки. Без них лицо его стало неузнаваемым, странно пустым и маленьким. Растерянно оглядываясь, он заметил стул Кауранена, бросился на него, спрятал лицо в ладони и изо всех сил потер глаза.
- Черт побери! - усмехнулся он вдруг и снова надел очки - теперь это опять был прежний комиссар Туомо Йоханнес Кандолин. - С ними и сам станешь артистом. Такие хитрые. Но и мне тоже палец в рот не клади.
Несколько минут все молчали.
- Что нам с ним делать? - спросил наконец Кандолин, тихо, словно размышляя вслух. - Сегодня кончаются третьи сутки. Надо либо продлить срок задержания, либо освободить его.
- Освободим, - сказала Онерва, не оборачиваясь. - Он не виновен.
- Ого.
- А на каком основании?
- Виновен или невиновен, какая разница, - сказал Харьюнпяа. - Дело в том, что у нас нет таких показаний, которые признал бы суд.
- Не забывайте Эйнара Копонена.
- Он был в стельку пьян, и это всем хорошо известно.
- По-моему, одних только показаний Фейи достаточно для решения о невозможности продлевать арест.
- Минутку. Я полагаю, надо привести сюда и Алекси, чтобы устроить им очную ставку.
- Да Алекси - ненормальный. Кроме того, ему нет еще пятнадцати.
- Управление защиты детей разрешит. И сумасшедший он не больше других цыган, просто симулирует ради пенсии.
- Сашку надо освободить без всяких проволочек.
- Нет, черт побери! Если мы его сейчас отпустим, нас засмеют цыгане всей Финляндии. Они сочтут нас за круглых идиотов.
- Что тут за похороны? Все такие мрачные…
На пороге появился Турман. В обеих руках он держал по маленькому полиэтиленовому мешку - кокетливо отставив свободные пальцы, он раскачивал мешки, будто колокольчики.
- Отгадайте-ка, что сделал Турман? Я облазил весь лес возле Малого порога с металлоискателем…
И он поднял высоко над головой один из мешков.
- Здесь гильза калибра семь шестьдесят пять, которую я там нашел. А в этом мешке - гильза от патрона из оружия вашего парнишки. Можете быть совершенно уверены, что они вылетели из разных пушек. Это, конечно, неофициальное мнение, никаких микроскопов у меня с собой не было. Для настоящего заключения их надо послать в лабораторию криминальной полиции.
- Может, у него было не одно оружие, - вставил Кауранен.
- Тогда найди и покажи его, - огрызнулся Турман. - Вы задержали не того парня. Не забудьте, что врачи вынули из раненого пулю калибра шесть двадцать пять… Ваш парень не мог выстрелить ни из того, ни из другого оружия.
- Турман, - кашлянул Кандолин. - Могла ли гильза попасть в лес в связи с чем-нибудь иным, кроме событий, имевших место в четверг?
Турман смотрел на него, склонив голову и прикусив нижнюю губу.
- К сожалению, тут нет этикетки с датой выстрела, - выдохнул он.
- Я не шучу, Турман.
- А я иногда это делаю. Особенно если кто-то думает не столько головой, сколько задом… Как я могу определить, когда они туда попали? Но если на месте, где стреляли, находят гильзу, то, да простит мне Господь, я могу предположить, что она связана именно с этой историей, а не с первой мировой войной?
Турман бросил мешки на стол, сдвинул берет на затылок и вышел. В коридоре он запел:
- Да-а-дирлан-да-а…
Кандолин довольно долго смотрел на мешки. Потом быстро и нервно стал барабанить пальцами по столу и наконец, ни на кого не глядя, сказал:
- Это все же кое-какое доказательство… но не решающее. Поступим так, как я и собирался. Освободим парня. Но ни на минуту не выпустим из поля зрения.
19. Уловка
- Ты думаешь, Миранда согласится? - тихо спросил Вяйнё. Прежде чем решиться на этот вопрос, он долго думал. Онни, казалось, и не слышал его. Он стоял на коленях возле окна, через которое просачивался слабый свет, и писал, высунув кончик языка и сжимая карандаш так крепко, что пальцы от напряжения побелели.
- Согласится ли Миранда? - повторил свой вопрос Вяйнё.
- Согласится, - ответил Онни, не отрываясь от бумаги. - Я ее заставлю. Сходи-ка за ней!
- А что Севери скажет?
- Ничего. Он же уехал. И еще не возвращался - ты это знаешь не хуже моего.
- А когда Миранда ему расскажет?
Онни досадливо отмахнулся, потом отбросил карандаш, встал и подошел почти вплотную к Вяйнё. Лицо у него было такое, точно он страдал от головной боли, а руки дрожали - он не спал всю ночь. После того как плоскостопые приходили о них спрашивать, мысль о возможности снова оказаться в тюрьме смертельно его напугала. Севери, вернувшись домой, позвонил в полицию, назвался именем Вяйнё и сказал, что звонит из Турку. Поговорив с полицией, Севери убедился, что у плоскостопых нет ни малейших подозрений, связанных с ними и с Малым порогом. Но Онни этому не поверил. Он размышлял всю ночь и утром изложил Вяйнё идею с письмом. Он ни за что не хотел от нее отказываться, хотя это была проделка в духе белобрысых.
- Миранда не расскажет! Я ручаюсь! - кричал Онни. - И не причитай, словно баба. Я знаю, как все это сделать.
Вяйнё повернулся и протиснулся через щель на чердак. Севери отодвинул шкаф настолько, что они теперь могли выходить сами. От этого им стало немного легче. Хоть в уборную можно сбегать, никого не тревожа.
- Ну? - насторожилась Миранда и прислонилась к мойке. Она устала и изнервничалась - даже детей не осмелилась ни разу выпустить на улицу, чтобы они не наболтали лишнего. Домашние дела все теперь на ней, потому что после визита плоскостопых Рууса слегла в постель и только охала. Да и за Севери Миранда боялась, хотя и старалась этого не показывать.
- Онни и я… Не сослужишь ли ты нам службу?
- Севери сказал, что Онни нельзя больше давать ни капли.
- Нет, мы хотели бы, чтоб ты отнесла один пакет.
- Пакет? Кому?
- Сашке. Сашке Хедману.
Вяйнё уставился в пол. Ему было стыдно за эту выдумку, но пришлось на нее согласиться, чтобы хоть как-нибудь поддержать Онни.
- Как это? - удивилась Миранда. - Он же сидит.
- Ты отнесешь это в Полицейское управление. Оставишь плоскостопым…
- Вы что, с ума сошли? - ужаснулась Миранда и схватилась за край мойки.
- Миранда, - уговаривал Вяйнё, - отнеси. Онни написал ему письмо. Он спрячет его в передаче… Он… он просит, чтобы Сашка не говорил, что это мы. Чтобы он назвал каких-нибудь таких людей, которых и на свете нет.
- Ни за что.
- Ну, Миранда.
- Ведь там все со стульев попадают, если я явлюсь туда с передачей.
Вяйнё понял, что Миранда уже согласна. Она чувствовала, что ее долг - помочь им.
- Они тебя не знают. Оставишь передачу дежурному. Скажешь, к примеру, что ты Сашкина тетка или еще кто-нибудь.
- Не знаю…
- Ну, поможешь? Положи в сумку еды, носки и что сама сообразишь.
- А куда я детей дену?
- Возьмешь с собой. Тем скорее плоскостопые захотят от тебя отделаться. Пускай Аллан галдит, сколько его душе угодно…
Вяйнё вернулся на чердак.
- Согласилась? - спросил Онни.
- Да. Что ты написал?
Онни протянул ему листок и впервые за эти дни улыбнулся. Вяйнё подошел поближе к окну и наклонил письмо так, чтобы на него падал свет.
"Не сознавайся, Сашка, что ты в них стрелял. Они вовсе не уверены, что это сделал ты. Они допрашивали и нас. Алекси тоже сказал, что он там не был. У нас есть новые ружья, только выбирайся оттуда поскорее. Их много, и патронов тоже…"
- Какого черта, Онни…
- Так надо.
Онни выхватил письмо. Он сложил его раз и второй и складывал до тех пор, пока оно не стало с почтовую марку.
- Да попадет ли оно в Сашкины руки?
- Ничего, он не поймет, что это значит. Да оно до него и не дойдет. В тот раз, когда я сидел по подозрению в грабеже, который устроил Оскари, и вы послали мне хлеб… плоскостопые располосовали его до крошки. Это они обязательно заметят.
- А если не поверят? Если догадаются, что это уловка?
- Не бойся. У них на это шариков не хватит. Они на такое, как коршуны, набросятся.
- И что тогда будет?
Онни в ответ только подмигнул.
20. Сердценосцы
Козья гора - это и в самом деле гора. Площадью примерно в четверть километра, она поросла большими деревьями, скрывающими еще сохранившиеся там старые дома. Но про гору вспоминали редко; та часть города, которую обычно называли Козьей горой, находилась южнее, на месте прежнего поля, и начиналась от железнодорожных путей и шумной Окружной дороги.
Возле станции у железнодорожной насыпи была площадь. Она вобрала в себя часть разрытой и перегороженной заасфальтированной улицы, покрытую песком площадку и остатки двора какого-то прежнего дома, в зарослях ивы и сорняков там еще можно было найти обломки фундамента и серые гранитные ступени, которые уже никуда не вели. Площадь была пустой - если не считать множества старых, поставленных как попало машин, большинство из которых нашло здесь свое последнее прибежище.
К северной части площади примыкала Вотчинная улица. Вдоль нее, почти вплотную друг к другу, стояли коробки пятиэтажных домов. Казалось, стоит раскинуть руки - и пройти между ними будет уже невозможно, но это было не совсем так: у самых стен росли березы и ели, а между ними каким-то непостижимым образом были втиснуты стоянки машин, площадки для детских игр, протянуты бельевые веревки и приспособления для выколачивания ковров. Тут же находился и узкий переулок Мадетоя.
Кауранен стоял в подъезде дома № 2 по этому переулку. Он прятался здесь уже третий час - теперь было половина десятого, стало темно, в квартирах зажглись окна, но он стоял терпеливо, был только слегка возбужден. Секунду назад в другом подъезде, который был ему виден, зажегся свет, и на нижней площадке появилось двое мужчин - оба цыгане. Разглядеть их не удалось, так как они не вышли на улицу, а открыли дверь, ведущую с лестницы в подвал. Мужчины исчезли прежде, чем Кауранен успел поднести к глазам бинокль. Но он был уверен, что это Сашка и Алекси - других мужчин в квартире Хедманов не было, если не считать старика, но его можно было бы узнать по походке.
Кауранен не отрывал глаз от бинокля. Он чувствовал, что там что-то происходит - вернее, он это знал, все время знал. Хулда, мать парней, отправилась куда-то одна еще во время его предыдущего дежурства и вернулась только полчаса назад, а девочки с вечера то и дело выбегали из подъезда с полиэтиленовыми мешками и возвращались пустыми. Кауранена злило, что он не может выяснить, куда они бегают - может быть, прячут что-нибудь, ведь полиция при обыске не осмотрела подвал. Кауранен не решался покинуть свое укрытие, боясь, что Сашка за это время улизнет. Он не очень доверял Онерве. После освобождения Сашки дело и без того стало выскальзывать у них из рук - прямо из полиции Сашка отправился в больницу и, конечно, там постарался сговориться с Фейей так, чтобы уже нельзя было найти никаких доказательств.
В волнении Кауранен крепче сжал бинокль. Дверь подвала открылась. Оттуда задом наперед вылез Сашка и куда-то мелко засеменил. Он тащил черную матерчатую сумку - в ней было что-то угловатое и тяжелое. Алекси шел за ним и нес сумку за вторую ручку. У Кауранена перехватило дыхание, ему пришлось прислониться к стене, прежде чем руки стали его слушаться.
Вот Сашка вернулся в подвал, погасил свет, запер дверь и сказал что-то брату, тот покачал головой. Потом Сашка подошел к двери. Кауранен увидел его лицо прямо напротив себя: оно было напряжено, но совсем иначе, чем в полиции, - ну понятно, больше не надо притворяться. Кауранен опустился почти на корточки, чтобы живая изгородь посреди двора скрыла его. Сашка вышел во двор, остановился и сунул руки в карманы. Постоял так, с виду расслабившись, но зорко оглядывая весь двор, парадную, в которой стоял Кауранен, скользнул по некоторым окнам. Потом дошел до угла дома и заглянул за угол, немного помедлил, словно чего-то опасаясь, повернулся и быстро направился к своему подъезду.
Кауранен достал из-за пазухи рацию и поднес, ее ко рту.