Нам пришлось расследовать ножевое ранение в одном из негритянских баров, изнасилование умственно отсталой девочки собственным дядей, а также случай поджога: выяснилось, что недоумок сам поджег свою хижину, когда выяснилось, что упившиеся приятели не собираются уходить; и, уже за полдень, вооруженное ограбление бакалейной лавочки у дороги на Айбервилль. Хозяин лавочки, негр, приходился этому Сесилу кузеном. Грабитель забрал из кассы девяносто пять долларов и запер владельца в собственный морозильник, врезав ему в глаз рукояткой пистолета. Когда мы допрашивали его, он все еще трясся от холода, а под глазом у него вырос здоровенный багровый синяк. Единственное, что он смог рассказать о грабителе, - это что он белый и что приехал на маленькой, вроде коричневой машине с номерами другого штата. Когда он вошел, на нем была шляпа; вдруг он напялил на лицо капроновый чулок, и черты его немедленно смазались.
- Вот еще что. Он взял бутылку абрикосового бренди и пачку шоколадок. Я еще обозвал его: большой человек с ружьем сосет шоколадку. Тут-то он и врезал мне, видите? Мне эти деньги нужны, чтоб за учебу дочки заплатить, она у меня в Лафайете учится, в колледже - учеба ведь дорогая. Мне вернут деньги?
- Сейчас трудно сказать.
Разумеется, я покривил душой. Вообще-то, я думал, что этот парень уже давно смылся за пределы штата. Однако судьба иногда распоряжается нами по-своему, в том числе и преступниками.
По рации мы услышали, что дорожный патруль оштрафовал водителе коричневого "шевета", который был остановлен после того, как водитель швырнул бутылку из-под спиртного прямо в дорожный знак. Я позвонил диспетчеру и попросил задержать арестованного до нашего прибытия.
Благодаря Сесилу мы примчались на место меньше чем за восемь минут. "Шевет" стоял на парковке ветхого, обшитого досками дансинга, рядом с ним у самого входа в бар пристроились "хейлбертон", цементовоз и грузовичок-пикап. Было пять вечера, к оранжевому солнцу с запада подбирались грозовые тучи; опираясь на открытую дверь "шевета", стоял загорелый, обнаженный по пояс мужчина с татуировкой во всю спину, от самых лопаток, в виде паука, сидящего в центре паутины. Парень презрительно сплевывал себе под ноги.
- Что у вас на него? - спросил я дежурного полицейского.
- Да ничего. Просто мусор выбросил где не надо. Он утверждает, что работает на нефтяных вышках, понедельный график.
- Где бутылка, которую он разбил?
- Вон там, прямиком под дорожным знаком.
- Спасибо за помощь. Мы тут сами все уберем, - сказал я ему.
Он кивнул, сел в машину и уехал.
- Придержи-ка парня, Сесил. Я сейчас.
Я направился к знаку, в ту сторону, куда указал мне полицейский. Рядом с железнодорожным переездом я его и обнаружил, в аккурат над насыпью. Деревянный щит был покрыт темными влажными пятнами. Я начал собирать стекло с насыпи и наткнулся на два осколка янтарного цвета, соединенных этикеткой абрикосового бренди. Я отправился обратно к парковке, сунув влажные стеклышки в карман рубашки. Сесил распял парня с татуировкой на переднем крыле и обшаривал его карманы. Тот повернул голову, что-то сказал и попытался выпрямиться, но Сесил одновременно приподнял его за пояс одной рукой, а другой стукнул мордой в капот. Тот побелел от сотрясения. Двое разнорабочих с нефтяных вышек в заляпанных грязью джинсах и касках появились у входа в бар и уставились на нас.
- Не стоит мучить клиента, Сесил.
- Ты знаешь, как он меня назвал?
- Успокойся. Наш друг больше не станет нас беспокоить. Он и так уже по уши в дерьме.
Я повернулся к рабочим - очевидно, им не понравилось, что краснокожий избивает белого.
- Это приватная беседа, джентльмены, - сказал я им. - Завтра в газете прочитаете. Или вы хотите, чтобы и про вас написали?
Они попытались испепелить меня взглядом, однако холодное пиво явно было им больше по душе, чем перспектива провести ночь в участке.
И вновь татуированный был распят вдоль переднего крыла собственной машины. Его лицо было испачкано в том месте, где Сесил шваркнул его о капот, в глазах светилась с трудом подавляемая ярость. Его светлые волосы были давно не стрижены и изрядно отросли. Они были густые и колюче-сухие, как старая солома. На полу автомобиля лежали две обертки от тех самых шоколадок.
Я осмотрел сиденья. Ничего.
- Не желаете открыть багажник? - спросил я.
- Сами откроете, - ответил он.
- Я спросил, не желаете ли вы открыть багажник. Не хотите - не надо. В тюрьме научат слушаться. Хотя никто тебя пока в тюрьму не сажает. Я просто подумал, что ты захочешь быть хорошим мальчиком и поможешь нам.
- Просто вам нечего мне пришить.
- Совершенно верно. Это называется "арест по подозрению". Ты никак сидел в Рейлфорде? Классная у тебя татушка, - сказал я.
- Вы хотите обыскать мою машину? Мне плевать. Валяйте. - Он выдернул ключ, открыл багажник и рванул вверх крышку. В багажнике, кроме запаски и домкрата, не было ничего.
- Надень на него наручники и - в машину, - сказал я Сесилу.
Тот мигом завернул его руки за спину, щелкнул браслетами на запястьях и затолкал в полицейский автомобиль, как подбитую птицу. Он закрыл машину, опустил перегородку между передним и задним сиденьем и стал ждать, когда я сяду на пассажирское место. Чего я делать не спешил. Тогда он вылез из машины и направился в сторону "шевета", где стоял я.
- Ты что? Это же он, верно?
- Ага.
- Тогда давай, поехали.
- Видишь ли, Сесил, возникает маленькая проблема. У нас ничего нет - ни оружия, ни этого самого чулка. К тому же твой кузен не видел его лица и, следовательно, опознать его не сможет.
- Я же видел, ты нашел осколки бутылки бренди. И еще обертки от шоколадок.
- Правильно. Но это не дает нам права задержать его. У нас недостаточно улик, парень.
- С-сука. Слушай, поди-ка выпей пивка. А через десять минут возвращайся. Он как миленький расколется, куда подевал чулок.
- Сколько денег у него в бумажнике?
- Сотня где-то.
- Можно сделать по-другому, Сесил. Постой тут, я сейчас.
Я направился к полицейскому автомобилю. В салоне стояла духота, арестованный обливался потом и пытался сдуть с лица надоедливое насекомое.
- Мой напарник хочет тебя взгреть.
- И что?
- А то. Ты мне не нравишься. Так что заступаться я за тебя не намерен.
- Ты вообще о чем, чувак?
- Моя смена по идее закончилась в пять часов. Я вот тут собираюсь пойти куда-нибудь съесть сэндвич с креветками и выпить "Доктора Пеппера". А тебя оставлю на моего напарника. Теперь-то усек?
Он стряхнул с потного лба налипшие волосы и попытался принять равнодушный вид, однако было заметно, что он напуган.
- У меня есть предчувствие, что на пути в кутузку ты обязательно вспомнишь, куда девал чулок и пушку, - сказал я. - Но это уж вы с ним сами разберетесь. Про него всякие слухи ходят, правда, я им не очень-то верю.
- Что? Какие, к черту, слухи?
- Например, что раз он завез подозреваемого куда-то в глушь и выколол ему глаз велосипедной спицей. Брехня, конечно.
Я увидел, как он сглотнул. По лицу его катился пот.
- Слушай, ты ведь смотрел фильм "Сокровище Сьерра-Мадре"? - спросил я его. - Там есть сцена, когда один бандит-мексиканец говорит этому, как его... Хамфри Богарту: "Мне нравятся твои часы. Ты ведь мне их отдашь, правда?" Наверняка вам в Рейлфорде его крутили.
- Я не понимаю...
- Да ладно. Допустим, ты - Хамфри Богарт. Сейчас ты возвращаешься в ту самую лавочку и возвращаешь владельцу его сотню баксов, а в придачу вот эти свои часы, "Гуччи". И никакой Сесил тебе не страшен, я тебе гарантирую.
На кончике его носа устроился москит.
- А вот и он, кстати. Так что решай, - сказал я.
* * *
Я возвращался на грузовичке домой. Был теплый вечер, и деревья, растущие над заливом, озарял мягкий закатный свет. Летом в Южной Луизиане бывают такие вечера, когда небо становится лавандовым, а легкие розовые облачка напоминают крылья фламинго, распростертые на горизонте. Воздух был напоен ароматами дынь и клубники, которые кто-то вез в багажнике пикапа, а в саду моего соседа благоухали гортензии и ночной жасмин. На поверхности залива шумно кормились лещи.
Поворачивая к дому, я заметил у обочины ярко-красный, как пожарная машина, "ровер"-кабриолет с проколотой шиной. Затем я увидел, что на крыльце моего дома сидит жена Буббы Рока, рядом с ней стоит серебристый термос, в руке - пластиковый стаканчик. На ней были мексиканские соломенные сандалии, бежевые шорты и белая блузка с глубоким вырезом, разрисованная синими и коричневыми тропическими птицами. К темным волосам она приколола желтый цветок гибискуса. Когда я подошел к крыльцу, держа на руке плащ, она улыбнулась мне. И вновь меня поразил странный красный отблеск в ее глазах.
- Я шину проколола. Не подвезешь меня к моей тете, в Вест-Мейн?
- Конечно. Или давайте заменю вам шину.
- Запаска тоже дырявая. - Она отпила из пластикового стаканчика и вновь улыбнулась. Ее губы были красными и влажными.
- Как вы очутились в наших краях, миссис Рок? - спросил я.
- Для тебя - Клодетт, Дейв. Да вот, приехала навестить кузину, что живет за поворотом. Раз в месяц я езжу в гости ко всем своим родственникам в Нью-Иберия.
- Понятно.
- Я тебя ни от чего не отвлекаю?
- Да нет. Подождите минутку.
Я не стал приглашать ее в дом; проведав Алафэр, я распорядился, чтобы няня готовила ужин. Мол, я скоро буду.
- Помоги леди встать. Сегодня вечером я слегка... того, - сказала Клодетт Рок и протянула мне руку. Поднимаясь, она тяжело на меня оперлась. От нее пахло джином и сигаретами.
- Мне очень жаль твою жену.
- Спасибо за сочувствие.
- Это, должно быть, ужасно.
Я промолчал и придержал для нее дверцу пикапа.
Она уселась наискосок к дальней двери и принялась рассматривать меня.
Ситуация, подумал я. Вскоре наш грузовичок вынырнул из-под деревьев и покатил по дороге вдоль залива.
- Ты неважно выглядишь, - заметила она.
- Просто устал за день.
- Ты боишься Буббы?
- Я не думаю о нем.
- Не думаю, что сильно боишься.
- Я уважаю возможности вашего мужа. Извините, что не пригласил вас войти. В доме жуткий бардак.
- А вас не так-то легко смутить.
- Говорю же, устал за день.
Она надула губки.
- И этот человек стесняется называть замужнюю даму по имени. Какой правильный офицер. Будешь джин с соком?
- Нет, спасибо.
- Обижаешь, служивый. Тебе рассказали обо мне плохое?
Я уставился на ястреба-перепелятника, зависшего в воздухе над заливом.
- Тебе никто не говорил, что я сидела в Сент-Гэбриел? - сказав это, она улыбнулась и легонько пощекотала мне шею у воротничка. - Или, может быть, тебе сказали, что я странная девочка? - Она продолжала пожирать меня глазами. - Глядите-ка, мне удалось засмущать офицера. Ба, он даже покраснел, - игриво сказала она.
- Полегче, миссис Рок.
- Тогда выпей со мной.
- Интересно, почему это ваша шина спустилась именно возле моего дома?
Ее круглые, как у куклы, глаза блеснули, когда она посмотрела на меня, подняв стаканчик.
- Какой догадливый следователь, - сказала она. - Небось ломает теперь голову, что же задумала нехорошая леди. А ты не подумал, что леди, может быть, интересуется тобой? Неужели я тебе не нравлюсь? - Она поерзала в кресле.
- Я не стану наставлять рога Буббе.
- О как?
- Вы живете с ним. Вам прекрасно известно, что это за человек. На вашем месте я бы хорошенько подумал.
- А вы становитесь грубым, мистер Робишо.
- Понимайте как знаете. Ваш муж - ненормальный. Попробуй задеть его самолюбие, уязвить на людях - и он станет вести себя точь-в-точь как тот мальчишка, который столкнул своего парализованного брата в овраг.
- У меня для вас новости, сэр, - сказала она. Она оставила игривый тон, и странный красный отблеск в ее глазах стал будто бы ярче. - Я отсидела три года в таком месте, где надзирательницы запрещали ходить по вечерам в душ, иначе тебя отымеют по самое не балуйся. Бубба никогда не сидел в тюрьме. Он там просто не сможет. Через три дня им придется запереть его в ящик, наглухо его заколотить и отнести в чисто поле.
Грузовик с грохотом въехал на мост. Металлические швы заскрежетали под тяжестью шин. Смотритель моста изумленно посмотрел на нас с миссис Рок.
- И еще кое-что. У Буббы в Новом Орлеане всегда наготове пара-тройка шлюх для личного, так сказать, пользования. А я не могу и слова против сказать. Я всего лишь его милая женушка, которая следит за домом и стирает его потные шмотки. Так что я тоже имею право повеселиться. От тебя воняет.
Наступили прохладные сумерки. Мы миновали обветшалые негритянские домишки с покосившимися верандами, гриль-бар, где барбекю готовилось тут же на улице под сенью раскидистого дуба, и старый кирпичный магазинчик с рекламой пива "Дикси" на окне.
- Я высажу вас на стоянке. У вас есть деньги на такси?
- Мы с мужем владеем такси. Мы на них не ездим.
- Ну что ж. В такую погоду не грех и прогуляться.
- Ты - дерьмо.
- Может быть.
- Да уж. А я-то, глупая, думала, что смогу что-то для тебя сделать. Видать, я ошиблась. Ты просто-напросто закоренелый неудачник. Знаешь, как становятся неудачниками? Практика нужна. - Когда мы подъехали к Ист-Мейн, она указала рукой в темноту. - Останови-ка вон у того бара.
Она допила остатки из термоса и небрежно выбросила его в окно. Он с шумом стукнулся об асфальт, подпрыгнул и перевернулся. Несколько мужчин, куривших и потягивавших баночное пиво у входа в бар, обернулись и посмотрели в нашу сторону.
- А я как раз собиралась предложить тебе должность управляющего одним из рыбообрабатывающих заводиков Буббы. Работенка не меньше чем тысяч на сто в год. Подумай об этом, когда будешь возвращаться к своим червякам.
Я остановил грузовичок у входа в бар. Неоновая вывеска расцветила кабину красным. Мужики у входа замолчали и уставились на нас.
- И последнее. Я не хочу, чтобы ты уезжал отсюда с мыслью, что ты победил. - Она приподнялась на коленях, обняла меня за шею и запечатлела на моих губах влажный поцелуй. - Ты только что отказался от лучшего секса в своей жизни, милый. Почему бы тебе не предложить своим друзьям - анонимным алкоголикам - поиграть в бильярд собственными яйцами? Это будет в твоем стиле.
* * *
Я слишком устал, чтобы размышлять, кто же из нас вышел победителем. В ту ночь над Мексиканским заливом висели грозовые тучи, на черном куполе неба то и дело вспыхивали молнии - и я чувствовал, что уснувший было во мне тигр вновь заворочался. Я почти слышал, он как скребет по прутьям клетки своими когтистыми лапами, почти видел, как горят его желтые глаза, чуял вонь его испражнений и смрад гнилого мяса, исходивший из пасти.
Я никогда не пытался искать объяснений этому своему состоянию. Психолог, возможно, назовет это депрессией, нигилист - зарождением философской интуиции. Но, несмотря на все эти ученые словеса, для меня это было просто предчувствие очередной бессонной ночи. Батист, Алафэр и я отправились на грузовичке в Лафайет посмотреть фильм в передвижном кинотеатре. Мы сидели на деревянных стульях, ели хот-доги, запивая их лимонадом, и смотрели двойную диснеевскую программу, однако мне никак не удавалось избавиться от темных мыслей, наполнявших мой рассудок.
Я смотрел на серьезное невинное личико Алафэр, озаренное светом экрана, и задумался обо всех невинных жертвах алчности, жестокости и недальновидности политиканов и военных. Я винил в этом прежде всего движимые жаждой наживы корпорации и близорукие действия политиков, рассчитанные на поднятие собственного рейтинга, - политиков, которые разжигают и финансируют войны, однако сами никогда в них не участвуют. Но хуже этого было другое - наше собственное равнодушие и бездействие, бездействие тех, кто все видел воочию.
Я видел эти жертвы собственными глазами, видел трупы, которые выносили из расстрелянных минометами деревень, людей, сожженных напалмом и похороненных заживо в ямах, вырытых на берегу реки.
Но отчетливее, чем самые страшные воспоминания о той войне, проступает в моем мозгу одна виденная мною когда-то фотография. Этот снимок был сделан нацистским фотографом в Берген-Белсене, запечатлел еврейку, несущую на руках маленького ребенка к асфальтовому скату перед газовой камерой. Свободной рукой она держала за руку маленького мальчика, а позади них шла девочка лет девяти. На ней было коротенькое пальтишко, точь-в-точь такое, как носили в мое время младшие школьники. Фотография была не слишком четкой, лица людей были смазаны и расплывчаты, но по какой-то причине белый чулок девочки, спустившийся на пятке, выделялся в полумраке фотографии, точно схваченный серым лучом света. Так и осталась в моей памяти эта картина - белый спустившийся чулок на фоне смертоносного коридора. Даже не знаю почему. Вот и теперь, когда я вновь и вновь переживаю гибель Энни, или вспоминаю рассказ Алафэр о ее индейской деревне, или смотрю старый документальный фильм о вьетнамской кампании, меня охватывает то же чувство.