- Уж поверьте мне.
Он уехал по грязной дороге под пологом склонившихся деревьев. С минуту я наблюдал за ним, постукивая пальцами по дощатому забору. Затем вернулся в дом, и мы с Энни и Алафэр сели завтракать.
Час спустя я достал из ящика стола свой пистолет 45-го калибра и полную обойму патронов, завернул в полотенце и направился к пикапу, где положил сверток в бардачок. Энни наблюдала за мной с веранды, опершись на некрашеные деревянные перила. Мне было видно, как под джинсовой рубашкой вздымалась ее грудь.
- Я еду в Новый Орлеан. Вернусь к вечеру.
Она не ответила.
- Послушай, это нельзя так оставлять, - заговорил я. - Шериф - славный парень и все такое, но ему бы лучше продолжать стирать штаны, а не бороться с преступностью. Случаи нападения находятся вне компетенции федеральных агентов. А у лафайетских служак и без меня работы по горло. Получается, что если не я, то никто. Усекла?
- Наверное, по-своему ты прав. Ну, там, мужское достоинство и все такое. Дело не в том. Когда наконец Дейв перестанет страдать ерундой и ругаться с женой, хотелось бы знать.
Она продолжала смотреть перед собой ничего не выражающим взглядом.
Некоторое время я слушал, как ветер шелестит листвой ореховых деревьев, потом открыл дверцу пикапа.
- Я возьму немного денег из сбережений. Надо помочь одному человеку. В следующем месяце верну.
- А я что? Как сказала твоя бывшая жена, продолжай в том же духе, родной, - ответила она и, не сказав больше ни слова, развернулась и вошла в дом.
Шелест ветра превратился в оглушительный шум.
Я завел грузовик, потом, передумав, выскочил из кабины, вернулся на станцию, уселся за деревянную стойку, налил себе "Доктора Пеппера" и набрал номер кабинета Майноса П. Дотрива в лафайетском отделении Управления по борьбе с наркотиками. Пока шли гудки, я смотрел в окно на пышную прибрежную растительность.
- Мне тут сказали, чтобы я приволок задницу в твой кабинет.
- Ага. Что, черт подери, происходит?
- А самому приехать и узнать никак?
- Что у тебя с голосом?
- У меня швы в углах рта.
- Тебе здорово досталось?
- Так зачем тебе моя задница?
- Интересно. Хотелось бы знать, откуда у парочки засранцев, которые приторговывают наркотой и девочками, такой повышенный интерес к твоей персоне? Может быть, ты знаешь что-то, чего не знаем мы?
- Ничего я такого не знаю.
- А может быть, ты все еще думаешь, что ты - офицер полиции.
- Ты немного не так смотришь на ситуацию. Когда парню надавали по морде и причинному месту, он становится пострадавшим. Соответственно, те, кто надавал ему по морде и причинному месту, называются преступниками. Преступников надо ловить. Ваша задача - посадить их в тюрьму.
- Шериф сказал, что ты не сможешь опознать Китса.
- Я не видел его лица.
- А этого... зулуса ты тоже раньше не видел?
- Китс или кто он там сказал, что он когда-то был тонтон-макутом.
- И что ты от нас хочешь?
- Если я правильно понял наш предыдущий разговор, вы собирались разобраться.
- Теперь не собираюсь. К тому же тебе прекрасно известно, что нападения не в нашей компетенции.
- А вам никогда не приходилось подбрасывать подозреваемому наркотики?
- Что-о-о?
- Скажите еще, что ни разу. Моей жене и еще кое-кому угрожает опасность. Вы сами сказали, что разберетесь. Ни хрена вы не разбираетесь, а только и знаете, что читать лекции, типа я сам во всем виноват.
- Этого я не говорил.
- Вы дали понять. Вам прекрасно известно, что во всей округе куча народу приторговывает наркотой. А привлечь вам удается одного из пятидесяти. Это плохо, это портит ежемесячный отчет; каждый раз вы трясетесь, что вас отправят на новое место службы в какую-нибудь дыру в Северной Дакоте. Сам Бог велел отыграться на гражданских, якобы вмешивающихся в федеральное расследование.
- Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь, Робишо.
- А мне плевать. У меня и так уже швы по всей морде. Хочешь помочь мне - найди способ привлечь Китса.
- Мне жаль, что на тебя напали и что мы не можем ничего сделать. Я понимаю, ты сейчас зол. Но ты же сам был полицейским и прекрасно знаешь рамки нашей компетенции. Так чего тебе еще надо?
- Тебе известно, что в барах Китса полным-полно проституток. Поставьте там пару патрульных машин, глядишь, его собственные люди и выведут нас на него.
- Это не наш метод, Робишо.
- Так и знал, что ты это скажешь. Увидимся. Не зависай у корзины, приятель. А то все подумают, что ты разучился играть.
- По-твоему, это смешно?
Я повесил трубку, допил свой "Доктор Пеппер", завел пикап и поехал по грязной дороге; теплый ветер колыхал верхушки деревьев, воду залива засыпали опавшие листья, на дальнем берегу на ветвях низко-низко спали водяные щитомордники, почти касаясь поверхности воды. Я с грохотом проехал по подвесному мосту, ведущему в город, снял с нашего счета три сотни, потом повернул и покатил между тростниковыми плантациями Сент-Мартинвилля к шоссе, ведущему в Новый Орлеан.
Когда я проезжал по длинной объездной дороге вдоль болотистых окрестностей Атчафалайя, ветер дул с прежней силой. Небо все еще оставалось нежно-голубым, там и сям проплывали белые облачка, но в воздухе уже чувствовалось приближение бури, и я знал, что к вечеру небо потемнеет, засверкают молнии и загремит гром. Ветер трепал ветви росшей у залива ивы, шевелил пучки мха, свисавшие с поваленных кипарисовых стволов, играл солнечными бликами на воде залива, когда внезапная рябь покрывала ее от берега до берега мириадами солнечных зайчиков. Атчафалайя - это сотни мелких заливов, поросших ивняком островков, песчаных отмелей, насыпей, покрытых зеленой травой и лютиками, широких бухт, берега которых усыпаны поваленными кипарисовыми колодами, кое-где попадаются еще нефтяные вышки, а влажные леса кишат щитомордниками, аллигаторами и тучами москитов. Я хорошо знал этот край; мальчиком я частенько охотился и рыбачил там вместе с отцом, и даже в такой ветреный майский день, как сегодня, мы никогда не возвращались без улова; пускай остальным не удавалось ничего поймать, зато в наших садках трепыхались огромные лещи и пучеглазые окуни. Ближе к вечеру мы подплывали на своей пироге к поросшему ивняком островку и бросали якорь с подветренной стороны. Как раз в это время у поверхности воды начинали роиться москиты; мы забрасывали удочки в спокойную воду у самых зарослей водяных лилий, и часа не проходило, как наши садки были уже полны рыбой.
Но даже самые радостные воспоминания детства не могли заставить меня забыть слова Энни. Она хотела сделать мне больно - что ж, у нее это получилось. Но и сама Энни - она ведь тоже мучается. Произнесенные ею слова моей первой жены означали, что есть в моем характере нечто, некая неуловимая черточка, которую ни она, ни моя бывшая жена, да и вообще ни одна здравомыслящая женщина принять не в силах. Я не просто был пьяницей - меня влекло в этот жестокий иррациональный мир, как влечет летучую мышь-вампира запах свежей крови.
Моей первой женой была темноволосая красотка с Мартиники по имени Николь, как и я, большая поклонница скачек. К сожалению, больше всего на свете она любила деньги и клубное общество. Я терпел все ее многочисленные интрижки, которые она стала заводить с самых первых дней нашей совместной жизни, терпел до тех пор, пока мы оба не пришли к выводу, что причиной тому стала не страсть к другим мужчинам, а отвращение ко мне, к миру пьянства и темных инстинктов, мной управлявших.
Мы были приглашены на пикник близ озера Понтшартрен, до этого я все утро пил в Джефферсон-Даунз и дошел до такой кондиции, что мне и в голову не приходило покинуть расположившийся под сенью мимоз маленький бар и присоединиться к остальной компании. Дул теплый ветер, слегка качавший верхушки прибрежных пальм, в зеленой ряби озера отражалось красное закатное солнце. Вдалеке было видно, как покачиваются на рейде белые парусные суденышки Южного яхт-клуба. Меня вновь охватило странное чувство контроля над ситуацией, которое всегда приходит с опьянением, глаза мои блестели странным, непостижимым блеском.
Однако рукав моего полотняного костюма угодил прямо в лужицу на барной стойке, а когда я попросил очередную порцию виски с водой, язык не слушался меня и заплетался.
Рядом со мной стояла Николь со своим тогдашним любовником - геологом из Хьюстона. Летом он лазал по скалам; у него был грубовато-красивый римский профиль и широкая мужественная грудь. Одет он, как и все присутствующие, был по тогдашней моде - в одежду мягкой тропической расцветки: на нем была рубашка пастельных тонов, белый полотняный костюм и пурпурный галстук с ослабленным узлом. Он заказал коктейль из виски и вермута для них обоих и, пока чернокожий бармен смешивал напиток, нежно гладил руку Николь повыше локтя, будто бы меня вовсе не было рядом.
Я смутно помню, что было потом. В голову мне ударил хмель, будто кто-то шлепнул мокрой газетой по затылку; помню неподдельное выражение страха в его широко раскрытых глазах, когда я кинулся на него, сжав кулаки, и двинул ему по физиономии. Я чувствовал, как он, падая, попытался схватить меня за полы пиджака; потом я взял его за горло и крепко сжал...
Когда меня от него оттащили, он был уже в полумертвом состоянии, кожа его приобрела мертвенно-бледный оттенок, а на щеках остались пятна кровавой пены. Моя жена безутешно всхлипывала в объятьях нашего хозяина.
Когда на следующее утро я проснулся на борту нашего плавучего дома и утренний свет резанул мне глаза, я нашел ее записку:
Милый Дейв,
не знаю, что ты ищешь в жизни, но три года совместной жизни убедили меня в том, что мне бы не хотелось присутствовать в тот момент, когда ты это найдешь. Мне очень жаль. Как говорит твой друг, бывший бейсболист, а ныне бармен: "Продолжай в том же духе, родной".
Николь
Грузовичок направлялся к южной оконечности Атчафалайя. Как только первые капли дождя стали падать в залив, с поваленных кипарисных стволов сорвалась в воздух и улетела ввысь стайка белых журавлей. С болот потянуло сырым песком, мокрым мхом, цветами ялапы; резко запахло поганками, тухлой рыбой и застоявшейся грязной водой. Ветви большой ивы, росшей на берегу, развевались на ветру, словно пряди длинных женских волос.
Глава 4
Когда я наконец припарковал свой пикап возле новоорлеанского трансагентства, дождь лил вовсю. Я знал хозяина, и он позволил мне позвонить по междугородной связи одному приятелю в Ки-Уэст. Потом я купил туда билет за семьдесят девять долларов.
Робин жила в ветхом доме креольской постройки на углу Саут Рампарт. Потрескавшийся известковый кирпич был выкрашен красной краской, красноватая черепица крыши частично обвалилась, а железные перила просевших балконов торчали как попало. Росшие во дворе пальмы и бананы, по-видимому, никто никогда не обрезал, их сухие листья громко шуршали на ветру. На балконе второго этажа парочка темнокожих детишек гоняла на трехколесных велосипедах, двери почти всех квартир были открыты, и даже шум дождя не мог заглушить какофонию телевизоров, латиноамериканских ритмов и орущих друг на друга обитателей.
Я стал подниматься в квартиру Робин, как вдруг меня обогнал грузный мужчина средних лет, в мокром от дождя костюме с приколотым на лацкан значком в виде американского флага, неуверенно косившийся на клочок бумаги, на котором, видимо, был написан адрес. Мне хотелось думать, что это налоговый инспектор, социальный работник или судебный курьер, но его нервозность и бегающие глазки мигом дали понять, что ему здесь надо. Тут он, к своему ужасу, понял, что нужная ему квартира - та самая, куда направлялся и я, его лицо тут же стало пустым и ничего не выражающим, к такому повороту событий он был явно не готов. Мне не хотелось обижать его.
- Она больше не работает, парень, - сказал я ему.
- Не понял?
- Робин сейчас недоступна.
- Я не понимаю, о чем вы говорите. - Его круглое испуганное лицо стало еще более круглым и испуганным.
- Брось, парень. Это ведь ее адрес написан на твоей бумажке, верно? Ты не похож на постоянного клиента. Тебя кто-то прислал. Кто же?
Он попытался пройти мимо, но я поймал его за руку.
- Не бойся. Я не из полиции, не ее муж, я просто друг. Так кто дал тебе этот адрес?
- Один бармен.
- Бармен из "Улыбки Джека", что на углу Бурбон?
- Д-Да.
- Ты заплатил ему?
- Да.
- Можешь не пытаться вернуть эти деньги. Он их все равно не отдаст. Усек?
- Да.
Я отпустил его руку, и он быстро-быстро побежал вниз по лестнице.
Заглянув внутрь квартиры Робин сквозь решетчатую дверь, в полумраке я увидел ее. Она вышла из туалета и направилась в гостиную, на ней были белые шорты и зеленая футболка; тут она заметила меня. Указательный палец на ее левой руке был замотан пластырем. Она сонно улыбнулась, и я вошел. В ноздри сразу же ударил тошнотворный сладковатый запах марихуаны. Тут же я увидел и источник: на кофейном столике в пепельнице дымился косячок.
- В чем дело, Седой? - лениво спросила она.
- Боюсь, я только что спугнул клиента.
- О чем ты?
- Джонни послал к тебе парня, ну, ты знаешь, зачем. Я сказал ему, чтобы он убирался и что ты больше не работаешь. Совсем, Робин. Ты у нас переезжаешь в Ки-Уэст.
- Все это слишком сложно для меня. Послушай, Дейв, я тут слегка того (она кивнула в сторону дымящейся пепельницы)... вот только что собиралась купить пивка. Мамочке надо слегка окосеть, перед тем как вертеть задницей перед своими лысыми поклонниками. Кстати, если хочешь, пошли со мной.
- Никакого пива, никаких мужчин, и в баре ты сегодня не работаешь. Ты улетаешь на Ки-Уэст девятичасовым рейсом.
- У тебя все дома? Какой Ки-Уэст? Там же полным-полно педиков.
- Будешь работать в ресторане моего друга. Это неплохое местечко, прямо на пристани, на углу Дюваль-стрит. Там обедают знаменитости. Даже, говорят, сам Теннесси Уильямс.
- Ты имеешь в виду... певца кантри, что ли? Ничего себе.
- Я собираюсь разобраться с ребятами, которые на нас с тобой напали. А тебе на это время лучше исчезнуть.
- Так вот что у тебя с лицом.
- Это они рассказали мне, что сделали с твоим пальцем. Прости. Все из-за меня.
- Забей. Издержки профессии. - Она присела на набитый волосом диванчик, подобрала из стеклянной пепельницы лежавший там окурок, покрутила его в пальцах, внимательно посмотрела на него и в конце концов выбросила обратно. - Сделай так, чтобы они не возвращались. У того белого парня, ну, в ковбойских сапогах... у него были поляроидные снимки. Господи, не хочу больше их видеть.
- Ты знаешь этих парней?
- Нет.
- Ты видела их раньше?
- Никогда.
- Уверена?
- Да. - Она сжала руки. - На этих фотографиях были люди, темнокожие... привязанные к каким-то столбам. Они были все в крови. Дейв, некоторые из них были живы. Никогда не забуду их лица.
Я присел с ней рядом и взял ее ладони в свои. В ее глазах стояли слезы, а дыхание разило травкой.
- Если решишься улететь сегодня, то сможешь начать новую жизнь. Я буду справляться о тебе, а мой приятель поможет устроиться. Сколько у тебя денег?
- Пара сотен будет.
- Вот тебе еще двести. До первой зарплаты хватит. Но никаких наркотиков, выпивки и тому подобного. Понимаешь?
- Эй, а этот твой приятель - он не из анонимных алкоголиков? Учти, больше я туда ни ногой.
- Тебя никто и не просит.
- У меня своих проблем выше крыши, а тут еще на мозги капают.
- Тебе решать. Это твоя жизнь, детка.
- Да, вообще-то, но ты всегда прячешься где-то за углом и вмешиваешься. Тебе бы священником быть. Ты все еще ходишь на службы?
- А то.
- Помнишь тогда, когда мы были в соборе Св. Людовика, а потом перешли через площадь и ели оладьи в "Кафе дю Монд"? Знаешь, в тот вечер мне показалось, что ты ко мне серьезно...
- Послушай, можно спросить у тебя кое-что, пока я здесь.
- Да, конечно. Обычно мужчины приходят сюда не вопросы задавать. За исключением разве что тебя да переписчика.
- Я серьезно, Робин. Ты знаешь парня по имени Виктор Ромеро?
- Ну да. Дружок Джонни Дартеза.
- Откуда он?
- Здешний.
- Что ты еще о нем знаешь?
- Маленького роста, смуглый, с курчавыми черными волосами; вечно носит берет, типа художник или кто-то в этом роде. Вдобавок он порядочная скотина. Говорят, продавал вместо героина какую-то дрянь и пара пацанов загнулась, не успев вытащить иголку из вены.
- А этот не делал грязную работу для Буббы Рока?
- Не знаю. Мне наплевать. Я его сто лет не видела. И вообще, на кой тебе эти придурки? Ты же у нас теперь вроде семейный человек. Или дома не все в порядке?
- Есть немного.
- И этот парень собирается дать мамочке денег, чтобы она перлась черт-те куда вытирать столики за туристами! Во блин.
- Послушай, вот тебе двести долларов и билет. На конверте написано имя моего друга, того самого. Поступай как знаешь.
Я встал, чтобы уйти, но она удержала меня. Ее роскошная грудь вздымалась под тоненькой футболкой, и я знал, что в глубине моей души кроются те же самые слабости, что и у тех, что каждый вечер приходили глазеть на нее.
- Дейв...
- Что?
- Ты хоть иногда думаешь обо мне?
- Да.
- Я тебе хоть немного нравлюсь?
- Ты прекрасно знаешь, что да.
- Я имею в виду, как женщина, а не ходячая аптека?
- Ты правда очень мне нравишься, Робин.
- Останься хоть на пару минут, а потом я сяду на самолет и улечу в Ки-Уэст. Обещаю.
Она положила руку мне на грудь и прижалась ко мне, как маленькая девочка; ее затылок касался моего подбородка. Ее коротко стриженные волосы были мягкими на ощупь и пахли шампунем; я чувствовал, как она дышит: ее грудь почти касалась моей. На улице был настоящий ливень. Я провел пальцами по ее щеке, слегка сжал ее ладонь в своей. Мгновенье спустя я почувствовал, что она вздрогнула, словно во сне ее покинули давний страх и напряжение. В наступившей тишине я молча смотрел, как струи дождя заливают балконные перила.
Неоновые огни Бурбон-стрит в косых струях дождя были похожи на клубы зеленого и лилового дыма. На улицах не было негритянских танцоров в ботинках с окованными металлом подметками, и те немногие туристы, что жались к домам и перебегали от одной сувенирной лавчонки к другой, были по преимуществу люди семейные, которых не интересовали яркие вывески стрип-баров, где зазывалы в соломенных шляпах и жилетах в яркую полоску надрывали глотки, приглашая войти.