- Но ведь были у него какие-то взгляды? Хотя бы на самые общие вопросы?
- Да, он считал, что общество с точки зрения морали близко к гибели, ибо у нас неудачный режим.
За такой взгляд человека едва ли можно было осуждать. Одна беда: Стиг Нюман принадлежал к тому меньшинству, которое располагало должной властью, чтобы сделать положение еще хуже при удобном случае.
- Вы еще о чем-нибудь хотели спросить? - поинтересовалась Анна Нюман. - А то у меня довольно много хлопот.
- Нет, во всяком случае, не сейчас. Я очень сожалею, что мне пришлось вас побеспокоить.
- Ах, не о чем говорить.
В голосе ее не было убежденности.
- Но нам все-таки придется попросить вас идентифицировать голос.
- Голос Хульта?
- Да. Как вы думаете, удастся вам его узнать?
- Вполне возможно. До свиданья.
- До свиданья.
Мартин Бек отодвинул аппарат. Стрёмгрен приволок еще какую-то бумагу. Рённ стоял у окна и глядел на улицу, очки у него съехали на кончик носа.
- Значит, так, - сказал Рённ спокойно. - Ценная мысль.
- В каком роде войск служил Хульт? - спросил Мартин Бек.
- В кавалерии, - ответил Рённ.
Рай земной для новобранцев.
- А Эриксон?
- Он был артиллерист.
Пятнадцать секунд в комнате царила полная тишина.
- Ты думаешь про штык?
- Да.
- Я тоже.
- А что ты думаешь?
- Что такой штык может купить себе любой за пять монет на армейском складе излишков.
Мартин Бек промолчал.
Он никогда не был высокого мнения о Рённе, но ему также никогда не приходило в голову, что Рённ отвечает ему взаимностью.
В дверь робко постучали.
Меландер.
Надо думать, единственный человек на свете, который способен стучать в собственную дверь.
XX
Расчет времени внушал Колльбергу беспокойство. У него было такое ощущение, будто с минуты на минуту может произойти что-то ужасное, хотя до сих пор привычное течение дел ничем не было нарушено. Труп увезли. Пол замыли. Окровавленное белье спрятали. Кровать загнали в один угол, тумбочку в другой. Все личные вещи покойного разложили по пластиковым пакетам, все пакеты собрали в один мешок. Мешок стоял в коридоре, дожидаясь, пока его заберут кому положено. Изучение места преступления было завершено, даже меловой силуэт на полу не напоминал больше о покойном Стиге Нюмане. Метод с силуэтом считался устаревшим и применялся теперь лишь в виде исключения. И сожалели об этом только фоторепортеры.
От прежней обстановки в комнате остался только стул для посетителей и еще один, на котором сидел и размышлял сам Колльберг.
Что сейчас делает человек, который совершил убийство? Опыт подсказывал Колльбергу, что на этот вопрос может быть множество ответов.
Он и сам однажды убил человека. Как он вел себя после этого? Он долго думал, долго и основательно, несколько лет подряд, после чего сдал свой служебный пистолет вместе с правом на ношение и прочими причиндалами и заявил, что не желает больше носить оружие.
Тому уже много лет. Колльберг лишь смутно помнил, что последний раз ходил с револьвером в Мутале летом шестьдесят четвертого, когда велось стяжавшее печальную известность следствие по убийству Розеанны. Случалось, правда, что наедине с собой он вспоминал этот проклятый случай. К примеру, когда он глядел на себя в зеркало. В зеркале отражался человек, который совершил убийство.
За много лет службы ему куда чаще, чем желательно, приходилось лицом к лицу сталкиваться с убийцами. И он сознавал, что реакция человека, только что совершившего акт насилия, может быть бесконечно разнообразной. Одних мучит рвота, другие торопятся сытно пообедать, третьи лишают жизни самих себя. Некоторых охватывает паника, и они бегут куда глаза глядят. Есть, наконец, и такие, которые идут домой и ложатся спать.
Строить догадки по этому вопросу было не только трудно, но и ошибочно с профессиональной точки зрения, ибо такая догадка могла направить следствие по ложному пути.
И, однако, в обстоятельствах, сопутствовавших убийству Нюмана, было нечто, заставлявшее Колльберга задаваться вопросом: чем владелец штыка занялся непосредственно после убийства и чем он занят сейчас?
Каковы же эти обстоятельства? Ну, прежде всего следует отметить крайнее исступление, с которым действовал убийца и которое свидетельствует о том, что в нем, вероятно, по сей час бушуют исступленные чувства. Значит, можно ждать и дальнейшего развития событий.
Но так ли все просто? Колльберг припомнил собственные ощущения, когда Нюман делал из него десантника. Сперва у него начинались спазмы и нервная дрожь, он не мог есть, но совсем немного спустя после этого он выбирался из горы дымящихся внутренностей, сбрасывал маскхалат, принимал душ и прямиком топал в буфет. А там пил кофе и ел печенье. Стало быть, и к этому можно привыкнуть.
И еще одно обстоятельство не давало Колльбергу покоя, а именно - непонятное поведение Мартина Бека. Колльберг был человек чуткий даже в отношении начальства. Мартина Бека он знал досконально и потому с легкостью улавливал всевозможные оттенки его настроения. Сегодня Мартин Бек был какой-то встревоженный, может, просто из страха, но он редко испытывал страх и никогда - без особой причины.
Итак, Колльберг ломал голову над вопросом: чем занялся убийца после убийства?
Гюнвальд Ларссон, не упускавший случая строить предположения и взвешивать возможности, сразу сказал:
- Он, наверно, пошел домой и застрелился.
Мысль Ларссона, бесспорно, заслуживала внимания. Может, и в самом деле все проще простого. Гюнвальд Ларссон частенько угадывает, но ошибается он не менее часто.
Колльберг готов был признать, что это был бы поступок, достойный мужчины, только и всего. Но качества Гюнвальда Ларссона как полицейского никогда не внушали ему особого доверия.
И не кто иной, как этот не внушавший ему доверия тип, вдруг прервал нить его размышлений, явившись перед ним в сопровождении тучного лысого мужчины лет около шестидесяти. Мужчина пыхтел как паровоз, впрочем, так пыхтели почти все, кому приходилось поспевать за Ларссоном.
- Это Леннарт Колльберг, - сказал Гюнвальд Ларссон.
Колльберг приподнялся, вопросительно глядя на незнакомца. Тогда Ларссон лаконично завершил церемонию представления.
- А это лекарь Нюмана.
Они пожали друг другу руки.
- Колльберг.
- Блумберг.
И тут Гюнвальд Ларссон обрушил на Блумберга град лишенных смысла вопросов.
- Как вас по имени?
- Карл Аксель.
- Сколько лет вы были врачом Нюмана?
- Больше двадцати.
- Чем он болел?
- Трудно понять неспециалисту…
- Попытайтесь.
- Специалисту тоже нелегко.
- Вот как?
- Короче, я только что просмотрел последние рентгеновские снимки. Семьдесят штук.
- И что вы можете сказать?
- Прогноз в общем благоприятный. Хорошие новости.
- Как, как?
У Гюнвальда Ларссона сделался такой ошарашенный вид, что Блумберг поторопился добавить:
- Разумеется, если бы он был жив. Очень хорошие новости.
- Точнее?
- Он мог бы выздороветь.
Блумберг подумал и решил ослабить впечатление:
- Во всяком случае, встать на ноги.
- Что же у него было?
- Теперь, как я уже сказал, нам это известно. У Стига была средних размеров киста на теле поджелудочной.
- На чем, на чем?
- Ну, есть такая железа в животе. И еще у него была небольшая опухоль в печени.
- Что это все означает?
- Что он мог бы до некоторой степени оправиться от своей болезни, как я уже говорил. Кисту следовало удалить хирургическим путем. Вырезать, иначе говоря. Это не было новообразованием.
- А что считается новообразованием?
- Канцер. Рак. От него умирают.
Гюнвальд Ларссон даже как будто повеселел.
- Уж это мы понимаем, можете не сомневаться.
- Вот печень, как вам может быть известно, неоперабельна. Но опухоль была совсем маленькая, и Стиг мог прожить с ней еще несколько лет.
В подтверждение своих слов доктор Блумберг кивнул и сказал:
- Стиг был физически очень крепким человеком. Общее состояние у него превосходное.
- То есть?
- Я хотел сказать: было превосходным. Хорошее давление и здоровое сердце. Превосходное состояние.
Гюнвальд Ларссон, казалось, был удовлетворен.
Эскулап сделал попытку уйти.
- Минуточку, доктор, - задержал его Колльберг.
- Да?
- Вы много лет пользовали комиссара Нюмана и хорошо его знали.
- Справедливо.
- Что за человек был Нюман?
- Да, да, если отвлечься от общего состояния, - подхватил Гюнвальд Ларссон.
- Ну, я не психиатр, - сказал Блумберг и покачал головой. - Я, знаете ли, терапевт.
Но Колльберг не хотел удовольствоваться этим ответом и упрямо повторял:
- Но должно ведь было у вас сложиться какое-нибудь мнение о нем?
- Стиг Нюман. как и все мы, грешные, был человеком сложным, - туманно произнес врач.
- Больше вы ничего не можете о нем сказать?
- Ничего.
- Благодарим.
- До свиданья, - сказал Гюнвальд Ларссон.
На этом беседа закончилась.
Когда специалист-гастроэнтеролог удалился, Гюнвальд Ларссон принялся хрустеть пальцами, методично вытягивая один за другим, - пренеприятнейшая привычка.
Колльберг наблюдал эту процедуру с кротким отвращением. Наконец он сказал:
- Ларссон!
- Ну чего?
- Зачем ты так делаешь?
- Хочу и делаю, - ответил Ларссон.
Колльберга по-прежнему одолевали разные вопросы, и после некоторого молчания он сказал:
- Ты можешь представить себе, о чем он думал, ну, тот, который лишил жизни Нюмана? После убийства?
- Откуда ты знаешь, что это был он?
- Очень немногие из женщин умеют обращаться с таким оружием и еще меньше носят ботинки сорок пятого размера. Итак, можешь ты представить или нет?
Гюнвальд Ларссон поглядел на него спокойными ясно-голубыми глазами и сказал:
- Нет, не могу. Я что, ясновидец, что ли?
Он поднял голову, откинул со лба белокурые волосы, прислушался и сказал:
- Это что еще за шум?
Где-то поблизости звучали возбужденные голоса, раздавались выкрики.
Колльберг и Гюнвальд Ларссон тотчас выскочили из комнаты и бросились на крыльцо. Они увидели черно-белый полицейский мини-автобус. Возле автобуса они увидели пять молодых полицейских, которые под предводительством пожилого чина в форме гнали от крыльца кучку лиц в гражданской одежде.
Полицейские образовали цепь, а предводитель грозно вздымал резиновую дубинку над своей седой, коротко остриженной макушкой.
Среди гражданских они увидели несколько фоторепортеров, медсестер в белых халатах, шофера такси в форменной куртке и еще несколько человек различного пола и возраста. Плюс обычное число зевак. Некоторые из гражданских вслух выражали свое возмущение, а один из тех, кто помоложе, что-то поднял с земли.
- Давай, давай, ребята, - скомандовал старшой, - довольно с ними цацкаться!
В воздухе мелькнули пять белых дубинок.
- Отставить! - крикнул Гюнвальд Ларссон металлическим голосом.
Все замерло.
Гюнвальд Ларссон шагнул вперед и осведомился:
- В чем дело?
- Очищаю территорию перед заграждением.
Золотой кант на рукаве свидетельствовал о том, что Ларссон имеет дело с первым помощником комиссара.
- А на кой черт здесь понадобилось заграждение? - рявкнул Ларссон.
- Да, Хульт, - сказал и Колльберг, - вообще-то Ларссон прав. А ребят ты где набрал?
- Вспомогательные силы из пятого участка, - отвечал человек с золотым кантом, машинально став по стойке "смирно". - Они здесь уже были, ну я и принял на себя командование.
- Развяжись немедленно с этими идиотами, - сказал Гюнвальд Ларссон. - Поставь лучше охрану на лестнице, и она помешает посторонним лицам проникнуть внутрь здания. Хотя я очень сомневаюсь, что в этом есть надобность. А остальные пусть лезут в машину и катятся в свой участок. Там они нужней.
Из глубины автобуса донеслось потрескивание коротковолновою приемника, и металлический голос произнес:
- Первого помощника комиссара Харальда Хульта просят соединиться с диспетчерской для установления последующей связи с комиссаром Беком.
Хульт по-прежнему держал дубинку в руке и, насупясь, глядел на обоих детективов.
- Ну так как? - спросил Колльберг. - Намерен ты выходить на связь или нет? Тебя, похоже, разыскивают.
- Все в свое время. - отвечал Хульт. - А кстати сказать, я сегодня здесь по доброй воле.
- Не убежден, что здесь требуются добровольцы, - произнес Колльберг.
И был не прав.
- Ерунда все это, - сказал Гюнвальд Ларссон. - Во всяком случае, здесь я выяснил все, что нужно.
Он тоже был не прав.
Едва он сделал первые размашистые шаги в сторону своей машины, где-то щелкнул выстрел, и чей-то пронзительный, испуганный голос закричал: "Спасите!"
Гюнвальд Ларссон остановился в растерянности и взглянул на свой хронометр. Было двенадцать часов десять минут.
Колльберг мгновенно насторожился.
Уж не этого ли он ждал все время?
XXI
- Так вот, по поводу Эриксона, - сказал Меландер и отодвинул от себя стопку бумаг. - Это очень долгая история. Но вам она наверняка известна, хотя бы частично.
- Давай уговоримся, что нам ничего не известно, и рассказывай с самого начала, - предложил Мартин Бек.
Меландер откинулся на спинку стула и начал набивать трубку.
- Ладно, - сказал он. - Сначала так сначала. Оке Эриксон родился в тысяча девятьсот тридцать пятом году. Он был единственным ребенком в семье токаря. В пятьдесят четвертом он кончил реальное училище, через год был призван на военную службу, а отбыв ее, поступил в полицию. Был зачислен на подготовительные курсы и одновременно вступил в Финский союз футболистов.
Он раскурил трубку и выпустил над столом облачко дыма. Рённ, сидевший напротив, закашлялся демонстративно и укоризненно. Меландер не обратил на кашель Рённа ни малейшего внимания и продолжал дымить. Он говорил:
- Таково краткое извлечение из ранней и сравнительно неинтересной для нас части его жизни. В пятьдесят шестом он стал участковым в округе Святой Екатерины. О пятьдесят седьмом сказать нечего. Полицейский из него, сколько можно судить, получился посредственный, не очень хороший и не очень плохой. Жалоб на него не поступало, но я также не могу припомнить, чтобы он как-нибудь отличился.
- Он все время служил в одном и том же округе? - спросил Мартин Бек, который стоял у дверей, возложив руку на шкаф с документами.
- Нет. - ответил Меландер. - Он сменил за первые четыре года три или четыре округа.
Меланлер умолк и наморщил лоб. Потом вынул трубку изо рта и ткнул чубуком в сторону Мартина Бек.
- Беру свои слова назад, - снова начал он. - Я сказал, что он никак не отличался. Я ошибся. Он отлично стрелял, побеждал на всех соревнованиях.
- Верно. - подал голос Рённ. - Это даже я помню. Пистолетом он здорово владел.
- Из винтовки он стрелял не хуже, - дополнил Меландер. - Когда он добровольно пошел на курсы командного состава, каникулы он всегда проводил в лагере футбольного общества.
- Ты сказал, что он в первые годы сменил три или четыре округа, - сказал Мартин Бек. - А не случалось ли ему работать под началом у Нюмана?
- Да, некоторое время. С осени пятьдесят седьмого и весь пятьдесят восьмой. Потом Нюману дали другой округ.
- Не знаешь, какие у них были отношения? Нюман ведь не церемонился с теми, кого недолюбливал.
- Нет никаких указаний на то, что Нюман относился к Эриксону хуже, чем к другим новичкам. И жалобы Эриксона меньше всего касаются событий этого периода. Но, зная методы Нюмана, с помощью которых тот, по его собственному выражению, "делал мужчин из сопливых щенков", нетрудно себе представить, что и Эриксону доставалось по первое число.
Меландер в основном обращался к Мартину Беку, но теперь он взглянул на Рённа, прикорнувшего в кресле для посетителей с таким видом, будто вот-вот уснет. Мартин Бек проследил за направлением его взгляда и сказал:
- А не выпить ли нам по чашечке кофе? Ты как, Эйнар?
Рённ выпрямился и пробормотал:
- Да, пожалуй. Я сейчас принесу.
Он вышел из комнаты, а Мартин Бек проводил его глазами и подумал: такой же замученный вид у него самого или получше?
Когда Рённ вернулся с кофе и снова съежился в своем кресле, Мартин Бек сказал:
- Продолжай, Фредрик.
Меландер положил трубку и задумчиво отхлебнул кофе.
- Тьфу, - сказал он, - ну и пойло.
Он отодвинул пластмассовую чашку и снова протянул руку к своей любезной трубке.
- Итак, в начале пятьдесят девятого Оке Эриксон женился. Жена была на пять лет моложе его. Звали ее Мария. По национальности она была финка, но жила в Швеции уже много лет и работала в фотоателье. По-шведски она говорила не очень чисто, что немаловажно для понимания последующих событий. В декабре того же года у них родился ребенок, тогда она ушла из ателье. А когда ребенку исполнилось полтора года, другими словами, летом шестьдесят первого, Мария Эриксон скончалась при обстоятельствах, которые вам, без сомнения, памятны.
Рённ утвердительно и сумрачно кивнул. А может, он просто клевал носом во время всего рассказа.
- Памятны, непамятны, давай дальше, - сказал Мартин Бек.
- Так вот, - продолжал Меландер. - Может быть, именно здесь в нашей истории впервые появляется Стиг Нюман. А с ним заодно и Харальд Хульт, который к тому времени был на должности первого помощника в нюманском округе. Именно у них в участке и скончалась Мария Эриксон. В камере для алкоголиков в ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое июня тысяча девятьсот шестьдесят первого года.
- А Нюман и Хульт были в ту ночь на работе? - спросил Мартин Бек.
- Нюман был, когда ее задержали, но потом он ушел домой, точное время ухода не установлено. А Хульт в ту ночь патрулировал, однако не подлежит сомнению, что, когда ее нашли мертвой, он при этом присутствовал.
Меландер высвободил скрепку и начал выковыривать табак из трубки над пепельницей.
- Было начато следствие, и ход событий можно восстановить. По всей вероятности, произошло следующее: двадцать шестого июня Мария Эриксон вместе с дочерью поехала к подруге в Ваксхольм. Фотограф, у которого она прежде работала, попросил ее помочь управиться с двухнедельным заказом, и подруга согласилась на это время взять к себе девочку. Во второй половине дня Мария Эриксон вернулась из Ваксхольма. Оке Эриксон кончал работу в семь часов, и она торопилась попасть домой раньше. Учтите, что Эриксон служил в ту пору уже не у Нюмана.
Мартин Бек почувствовал, как от долгого стояния возле шкафа у него затекли ноги. Поскольку два наличных стула уже были заняты, он подошел к окну, присел на подоконник и кивнул Меландеру, чтобы тот продолжал.