- Ну, здесь такая текучка с этими девками, вы же понимаете. Здесь клиентура та еще, лейтенант, - латиносы, курильщики опиума и прочая шваль, которая отирается тут до тех пор, пока с катушек не съедет, понятно, что я имею в виду? Вот сюда каждый вечер приходит один парень и кидает в свое виски колеса, а потом, когда я ему говорю: "Чудесная погода сегодня" или "Ну и дождь сегодня хлещет", он отвечает: "Ннн-да". Я спрашиваю его, хочет ли он еще выпить, а он отвечает: "Ннн-да". - "Хочешь еще немного орешков?" - "Ннн-да". - "Здесь не стоит так пыжиться". - "Ннн-да".
- Да нет, Чарли, я толкую о человеке, у которого все лицо в веснушках.
- Такого я никогда не видел. Оглянитесь вокруг, лейтенант. Такого парня здесь сразу бы заметили, как белую ворону. Ну, по-любому, спросите у своей танцовщицы. Она здесь будет через час.
Я посмотрел два номера с полудюжиной обнаженных девиц, танцевавших под нестройные звуки трио музыкантов. На лодыжках и талиях у девушек болтались тоненькие золотые цепочки, а лица, казалось, сияли от некоего внутреннего самолюбования, которое не имело ничего общего с окружающим миром. Они покачивались, подняв руки над головой, как будто двигались под водой, а встречаясь друг с другом взглядом, на мгновение оживали, и глаза их вспыхивали неким тайным огнем.
Все это время бармен с равнодушным видом мыл бокалы в жестяной раковине, роняя пепел со своей сигареты прямо в воду с посудой. Кто-то окликнул его из-за спины, и он на несколько минут оставил свое рабочее место, а потом вернулся с встревоженным видом.
- Лейтенант, у меня тут неприятная ситуация, - сказал он. - Наш управляющий, мистер Риццо, очень рад, что вы нас посетили, и запретил брать с вас деньги. Но вот только если парень долго сидит у барной стойки и пьет одну газировку, а под пиджаком у него виднеется ствол, то он как...
- Чумной? - подсказал я.
- Если вы успели заметить, у стойки не осталось ни одного человека, кроме грязных алкашей. Даже тот парень, который отвечает мне "Ннн-да", сегодня вечером отсел подальше. Вы должны понимать, как мыслят дегенераты. У них преступные мысли, но когда они слишком далеко заходят в своих фантазиях и случайно задевают какого-нибудь братка, который только из "Анголы" вышел, то есть решают дать ему под зад, - дело заканчивается плохо, и я их понимаю.
Я заплатил за напиток и полчаса просидел в ожидании за маленьким столиком в темном углу зала. Гейл Лопес не показывалась. Я оставил бармену свою визитную карточку с номером телефона и попросил позвонить мне, если она придет. Он положил тряпку на стойку и близко наклонился ко мне.
- Один из ее приятелей - красавчик из Никарагуа. Он высокого роста и носит усы, - сказал он. - К нему лучше спиной не поворачиваться, лейтенант. Как-то ночью он на стоянке машин зарезал одного парня, распоров его от подмышек до печенки. Это такой тип, которого можно убрать, только свернув ему шею.
* * *
Я поехал обратно в Метари на квартиру к мексиканке и обнаружил, что липкая лента осталась нетронутой. Тогда я сказал управляющему здания, что я, конечно, не могу просить открыть дверь, но у меня есть большие подозрения, что, если он это сделает, все, что он обнаружит, - пустые плечики для одежды. Он нашел нужный ключ меньше чем за две минуты.
Я ошибся. Она оставила не только пустые плечики. В корзине для мусора лежали смятые туристические брошюры, которые живописали туры по Карибскому побережью, а вовсе не Сан-Антонио и школу парикмахеров. Фицпатрик, ты ни на что не годишься, подумал я.
Домой я ехал уже очень усталым. Домой, домой, по дороге вдоль озера, мимо парка развлечений с освещенным колесом обозрения, мимо университета Нового Орлеана и его тихих лужаек и темных деревьев. По пути я вступил в диалог с самим собой, почти разрешив свои проблемы. Пусть о Фицпатрике заботятся его люди, решил я. Незаконное ношение оружия и взрывчатых веществ в их юрисдикции, а не в твоей. Ты взял на себя обязательство распутать дело черной девушки, убитой в протоке, вот и занимайся этим, хочешь ты этого или нет, после того как превратил мозги Хулио Сегуры в желе. Если очень хочешь отомстить Филипу Мерфи, Старкуэзеру и коротышке израильтянину, ты выбрал неверный путь. Где-нибудь по дороге они вляпаются в собственное дерьмо, но кто-то их обязательно прикончит. Так что расслабься, Робишо, сказал я сам себе. Ты не обязан все время быть на подаче. Хорошо рассчитанный удар имеет свои преимущества.
Я почти успокоился к тому моменту, когда поставил машину на маленькой, темной улочке, которая упиралась в песчаный холм с тремя кокосовыми пальмами и ветхой пристанью, где был пришвартован мой плавучий дом. Ровная утоптанная дорожка, поросшая по краям солянкой, пересекала холм; пальмы, колышущиеся на ветру, отбрасывали тени на песок и крышу моей лодки. Было слышно, как волны бьются о ее борт. Лунный свет скользил по озеру длинной серебряной дорожкой, прохладный ветер дул в лицо, пока я шел по знакомым всеми своими изгибами и сучками сходням, по которым ступать было легко и удобно. Волны набегали на песок позади меня, оставляя на нем пену. Окна с рамами из красного дерева и желтовато-коричневого тика и медными накладками смотрелись удивительно красиво. Я открыл люк, спустился в капитанскую каюту и включил свет.
Бобби Джо Старкуэзер поспешно вскочил с пола и взмахнул обрезком железной трубы, стараясь попасть мне в лицо. Один конец трубы был с набалдашником, а другой обмотан изолентой, чтобы ладонь не скользила. Я быстро пригнулся, уходя от удара, и выбросил вперед руки. Удар пришелся на предплечье, но чугунный набалдашник все же достал до лица, и я почувствовал резкую боль в ухе. Я попытался вытащить служебный пистолет из кобуры на поясе, но кто-то сзади схватил меня за руки, и мы втроем повалились на стойку с музыкальными записями, стоявшую у дальней стены. Моя коллекция старого джаза - записи 70-х годов - словно хрупкая керамика, разлетелась на множество черных черепков, рассыпавшихся по всему полу. Потом третий, высокий мужчина с тоненькими усиками и напомаженными рыжеватыми волосами, курчавыми, как у негра, уселся сверху, и я оказался в клубке рук, ладоней, бедер, мошонок, ягодиц, коленей. Их общий вес, объединенная сила и тяжелый запах тел были такими удушающими, что я уже не мог ни пошевелиться, ни вздохнуть под ними. Я почувствовал, как в шею входит игла, бессловесная мольба застряла у меня в горле, рот широко открылся, как будто мне сломали челюсть. А потом эта троица сдавила мне грудь, вытеснив из нее остатки воздуха, из сердца - кровь, из глаз - последний свет.
Глава 6
Я очнулся в каком-то гараже. По железной крыше стучал дождь. Я лежал на спине на деревянном столе, руки были прикованы к ножке стола, ноги - привязаны к другой. Помещение освещалось только механическим фонарем, подвешенным к стене среди рядов инструментов, ремней вентилятора, начищенных пистолетов и пучков оголенных проводов. Было душно, жарко, пахло маслом и ржавчиной. Я повернул голову и тут же почувствовал, что шея сейчас переломится, как сухой стебелек.
Немного погодя я заметил в четырех шагах от себя Сэма Фицпатрика, который сидел на деревянном стуле. Руки его были привязаны к подлокотникам и так туго замотаны обрывками одежды от локтей до запястий, что кисти торчали, как сломанные птичьи лапки. Одежда на нем была разорвана, вся в масляных пятнах и в крови. Было видно, что его долго избивали. Голова в запекшейся крови свесилась, так что лица видно не было. У ног лежала телефонная трубка, которой пользуются полевые связисты на войне.
- Сэм, - позвал я.
Он издал какое-то мычание и слегка мотнул головой.
- Сэм, это Дейв Робишо, - сказал я. - Где они?
Сэм поднял голову, и я увидел его лицо. Глаза заплыли, как у избитого боксера, нос сломан, зубы красны от кровавой слюны.
- Где они, Сэм? - повторил я.
Он тяжело задышал, в горле у него заклокотало, как будто он пытался собраться с силами, чтобы ответить.
- "Слоны" вышли прогуляться, - сказал он.
Я услышал, как открылась железная дверь, со скрежетом задевая бетонный пол, и внутрь потянуло прохладой дождя. В круг света от фонаря вступили Филип Мерфи, малыш израильтянин и верзила с тонкими усиками и курчавыми рыжеватыми волосами. В руках у них были бумажные пакеты с гамбургерами и французскими жареными пирожками.
- Должно быть, у тебя сильный организм, - заметил Мерфи. - Тебе ввели столько торазина, что динозавр бы отрубился.
Мокрые волосы с проседью у него все еще не были подстрижены, сегодня он явно не брился, и на щеках сквозь сеточку сосудов пробивалась щетина. Он откусил свой гамбургер и стал жевать, не отводя взгляда. Пустые карие глаза без всякого выражения смотрели на меня.
- Ты жалкий червяк, а не человек, - сказал я.
- Зачем это, лейтенант? Тебе не нравится, как пошли дела? Разве тебя не предупреждали, что надо соблюдать правила? Окружающие к тебе несправедливы, да?
- Нужно быть особым дегенератом, чтобы издеваться над беззащитным человеком.
- На войне люди всегда получают ранения. Твой друг - один из пострадавших. Может, тебе и не понравится такое определение, но твоя манера работы никогда не будет эффективной.
- Гнилой ты человек, Мерфи. Ты-то сам никогда на войне не был. Ребята вроде тебя дезертируют, улепетывая на грузовиках, избегают горячих точек.
Я заметил, как его глаза на миг вспыхнули.
- А ты хотел бы жить при коммунизме, лейтенант? - спросил он. - Хотел бы, чтоб в Луизиане хозяйничали сандинисты, как в Никарагуа? А ты знаешь, что марксисты были пуританами? Никаких казино и скачек, никакой выпивки и секса, когда захочешь, никаких шансов для большого жирного везунчика, от которого все кипятком писают. Вместо всего этого ты стоишь в душной очереди, истекая потом, среди других серых людишек, ожидая, какое же сегодня пособие по безработице выдаст правительство. Да если бы ты оказался в такой стране, ты бы с тоски застрелился. Значит, в какой-то степени это допустимо - связать человека и на части его разобрать? Что меня добивает в твоем типе - что ты всегда готов принести в жертву пол земного шара, чтобы спасти вторую половину. Но сам ты никогда не останешься на той половине, которая уже разгромлена. Ты нечестен с собой и с другими, лейтенант. Помнишь, что говорил Паттон? Войну никогда не выиграть, если отдавать жизнь за свою страну. А ты заставляешь еще одного сукина сына отдаваться нам. По-моему, ты просто жалкий неудачник. Посмотри на Андреса. Видишь, у него вокруг рта маленькие серые шрамы? У него есть все основания быть озлобленным, но он не таков, по крайней мере не слишком. Скажи нам что-нибудь, Андрес. Que hora a es?
- Doce menos veinte, - ответил верзила с усиками.
Голос сипел и скрежетал, как будто у говорящего все легкие были в мелкую дырочку.
- У Андреса была постоянная puta в одном из борделей Сомосы. Однажды он сболтнул ей лишнее о работе, которую сделал его вооруженный патруль. Они убили девушку-сандинистку по имени Изабелла, которую захватили в плен в горах. Он думал, что это хорошая история, потому что та призналась перед смертью и выдала еще дюжину-другую сандинистов. Но он не рассказал одного - того, что патруль в полном составе изнасиловал ее перед тем, как застрелить, и еще он не знал, что Изабелла приходилась сестрой его puta. Так что в следующий раз, когда он залез к ней под одеяло перепихнуться, там было жарче, чем на сковородке у черта, и после этого она приготовила ему высокий бокал освежающего коктейля со льдом и лимоном. Он тут же опрокинул его в себя, как здоровый самец. Но она добавила туда соляную кислоту, и бедняга Андрес стал отплевываться, как будто внутрь ему засыпали раскаленных пробок.
- Ну ты и дерьмо, Мерфи.
- Нет, лейтенант, ты не прав во всем. Некоторые из нас служат начальству, другие, как Фицпатрик, прокладывают собственный путь, а большинство, вроде тебя самого, заняты собственными играми и иллюзиями, пока мы о них заботимся. Мне не очень-то нравится надоедать тебе в твоем положении, но с твоей стороны невежливо, что ты еще не начал называть имена. Теперь ты уже кое-чему научен, и хотелось бы, чтоб ты честно ответил на некоторые вопросы. Ты видал тех, кто баламутит общество в этой стране, - всех этих демонстрантов за мир, против ядерного вооружения, сброд из Центральной Америки. Кто они такие? - Опущенные уголки его губ растянулись в подобие легкой улыбки, глаза весело смотрели на меня. - Некоторые из них лесбиянки, не правда ли? Не все, конечно, но по крайней мере некоторые, тебе следует это признать. Но есть и другие, которые просто не любят мужчин. Не любят своих отцов, братьев или мужей и в конце концов сосредотачиваются на том или ином авторитетном мужчине - президенте, конгрессмене, генерале, на любом, у кого есть член. Теперь мы подходим к главным недовольным, - продолжал он, - к тем профессиональным неудачникам, которые не в состоянии пересказать историю из популярного каталога, но очень любят выставляться напоказ. Я уверен, что ты немало насмотрелся на них по телевизору, пока был во Вьетнаме. Хотя мне больше нравятся те, что получают удовольствие от хлыста и плетки. Жены таскают их на бесконечные собрания, которые проходят неизвестно где, и если они показывают себя хорошими мальчиками, мамочка дает им примерно раз в неделю. Не думаю, что ты из их числа, лейтенант, но я могу ошибаться. Я догадываюсь о направлении, в котором ты движешься, чтобы тебя включили в игру. Но мы с прискорбием сообщаем, что должны удалить пару игроков с поля.
- Хочу предложить тебе занимательное чтение, - сказал я. - Сходи-ка в отдел некрологов "Пикаюн" и прочти заметки о том, что случается с теми, кто пришивает новоорлеанских копов. Проведешь целый час не лучшим образом, но получишь хороший урок.
Он улыбнулся, как будто его это все очень развлекало, и снова принялся за гамбургер, в ожидании поглядывая на заднюю дверь. Через пять минут в нее ввалился Бобби Джо Старкуэзер с бумажным пакетом под мышкой. Его футболка и синие джинсы насквозь промокли от дождя, и мускулы проступали через мокрую одежду, как клубок змей.
- Я купил. Давай прикончим сосунка побыстрее и выкинем на дорогу, - сказал он. - Ты принес мне гамбургер?
- Я подумал, ты не захочешь холодный, - ответил Мерфи.
- Работать с тобой, Мерфи, - одно удовольствие, - процедил Старкуэзер.
- Хочешь мой? - тихо спросил Мерфи.
- У меня нет прививки от бешенства.
- Как угодно, впредь избавь нас от своего недовольства.
- Послушай, Мерфи, я ходил за выпивкой, за которую ты мне должен двенадцать долларов, с меня вода даже между ног течет, так я промок, пока вы тут сидели в сухости, облизывая жирные пальцы. Не надо меня дразнить.
Мерфи молча жевал, уставившись в никуда. Старкуэзер вытер лицо и руки, зажег сигарету и, захлопнув крышку зажигалки, большим пальцем запихнул ее в карман для часов. Потом выпустил дым, не вынимая сигареты изо рта, и вытащил из пакета бутылку виски в одну пятую галлона, упаковку из шести банок пива "Джакс", несколько пузырьков с пилюлями и медицинскую склянку из коричневого стекла и поставил все на стол. Потом он пошарил на верстаке и нашел резиновую воронку и стеклянную банку, полную ржавых гвоздей. Он вытряхнул гвозди прямо на верстак и вернулся к столу с банкой и воронкой. Его бритая голова напоминала знак вопроса.
- Тебе следовало появиться здесь раньше, - сказал он. - Нам удалось вытянуть из твоего друга по-настоящему высокие звуки. Помнишь, как говорили во Вьетнаме: "Позвони Чарли по телефону, и он всегда ответит".
Он налил в стеклянную банку пиво, виски и жидкость из коричневой склянки, потом бросил туда пилюли, завернул крышку и взболтал, как будто готовил мартини. На кончике его сигареты повисла слюна, и он с шумом втянул воздух.
- Вот ужас будет, если мы узнаем, что ты такой никудышный пропойца, что не сможешь переварить выпитое, - сказал он.
- Я в неделю больше выпиваю, чем ты за всю свою жизнь, гад, - ответил я.
- Спорим, что нет. У меня первая жена была алкоголичкой, - сказал он. - Она могла что угодно сделать ради выпивки. Однажды она придушила водителя такси ради кварты пива. Я узнал об этом, срезал прут толщиной, что мой палец, и хорошенько прошелся ей по спине. А потом отобрал деньги и одежду и запер ее в спальне. Так она весь тоник для волос выпила! Ну а потом ее забрали в дурдом в Монтгомери.
- Неважно, что здесь произойдет вечером. У меня есть несколько друзей, которые быстро остудят твой пыл, Старкуэзер, - сказал я.
- Может, и так, может, и так. Но пока что я приготовил для тебя мечту алкоголика. Когда эти бездельники тебя хорошенько отметелят, я раскрою тебе пасть плоскогубцами, и ты уже не отвертишься. Касторовое масло - это только для разогрева, чтобы ты вспомнил кутеж трехдневной давности, когда ты блевал собственными потрохами. Если будешь хорошим мальчиком, мы позволим тебе сесть и выпить это самому.
- Начни с этого, - предложил Мерфи.
- Хоть ненадолго прекрати указания раздавать, Мерфи, - ответил Старкуэзер. - Весь этот беспорядок по большей части из-за тебя. Надо было вырубить этих ребят еще в первый раз, когда они попались нам на глаза. А тебе обязательно нужно было проводить разведоперацию, чтобы произвести впечатление.
- Почему-то ты в любых ситуациях никогда не разочаровываешь нас, - сказал Мерфи.
- Ты хорошо устроился: позволяешь другим выносить за собой горшок, после того как справил в него нужду. Может, следует делать кое-какую грязную работенку и самому? Тебе следовало быть в той индейской деревне, когда в нее ворвались и всех жителей вытащили из их хибар. Парк развлечений светился всеми огнями. А у тебя, скорее всего, кишка тонка оказалась.
- Дело не в храбрости, приятель, - возразил Мерфи. На подбородке в щетине у него застряли хлебные крошки. - Просто люди делятся на наречия и существительные.
- Вот было бы развлечение посмотреть, как ты горбатишься.
- Можешь мне не верить, но в заливе Свиней и в Дьеи-Бьен-Фу я играл роль хоть и малой, но исторической важности. А в другой раз это было примерно в то время, когда ты только пытался понять разницу между яичниками своей матери и горшком овсянки.
- Богатая биография, Мерфи. Если бы ты побывал еще и на Омаха-Бич, мы бы сегодня все по-немецки говорили.
Эрик, малыш израильтянин, захихикал, а никарагуанец завертел головой, не поняв шутки.
- Идиоты, у него запястья уже горят от наручников, - прошипел Мерфи.
- Разведчик всегда разведчик, - сказал Старкуэзер.
- Заткнись и делай свою работу, Старкуэзер. Лейтенант способен думать всего лишь одной мозговой клеткой и перехитрить тебя. Если сегодня будешь увиливать от своих обязанностей или еще раз откроешь варежку... - не закончив, он шумно выдохнул через нос. - Я сейчас заведу сюда его машину. Перевяжи этот сверток, - сказал он. - Поговорим потом.