Кто-то толкнул его в плечо и удалился ворчливо. Здоровый краснолицый детина с зычным криком: "Посторонись!" бережно пронес мимо четыре доверху наполненные кружки, сгустки белой пены дружно шмякались об пол. Мохов поработал локтями, протиснулся к стойке, кто-то беззлобно выматерился ему вслед, двое подростков с невероятно знакомыми лицами, заприметив его, быстренько спрятались за спины толпящихся. Мохов вспомнил, что недавно вел с ними, первокурсниками из профтехучилища, душеспасительные беседы - парни терроризировали малышей возле школ, отнимали копейки, выданные родителями школьникам на обеды. Но сейчас не до них. Трое плечистых энергичных мужчин почтительно поздоровались с ним - это дружинники с деревообрабатывающего, веселые работящие ребята. Павел оперся руками на стойку, чуть подался вперед, встретился глазами с подавальщицей - усталой, поблекшей, некогда, наверное, миловидной Мариной. Та кивнула, мол, сейчас. Она поняла, что он пришел не за пивом. Несколько ловких, точных движений, и поднос уставлен янтарными кружками, почти не глядя, подсчитаны деньги, и Марина громко, привычно объявляет: "Все. Пять минут перерыв". Никто не возмутился. Это было, видимо, в порядке вещей. Мохов зашел за стойку и скрылся вслед за Мариной в подсобке. Возле стойки кто-то отпустил шутку, и несколько человек загоготали.
Марина со вздохом опустилась на стул, исцарапанный, подхрамывающий, прикрыла на мгновение чрезмерно накрашенные глаза, лицо ее расслабилось, под тонким слоем пудры четко прорисовались морщинки.
- Ох, устала от этих горлопанов, - выдохнула она, рассеянно улыбнувшись. - Пивка не хотите, Павел Андреевич?
- Нет, Марина, спасибо, - Мохов присел на стоявший рядом ящик.
- Нечастый вы у нас гость теперь, - Марина сняла марлевую наколку, тряхнула жесткими рыжеватыми кудряшками. - Раньше все сами у нас порядок наводили, а ныне дружинниками обходитесь.
- Должность уже не та, Марина, - шутливо подтянувшись, отозвался Мохов. - Да и у вас гораздо спокойней стало, тише.
- Тише-то тише, а по ночам все одно в ушах гул стоит. И рожи все какие-то грязные, страшные перед глазами мельтешат и мельтешат… Каждый вечер прихожу с работы и думаю, все, уволюсь к чертовой матери, а утром опять как автомат. Оделась, собралась и вперед…
- Так решились бы и ушли, если такое дело…
Марина легонько усмехнулась.
- Куда? У меня две девки на руках. Папашка-то нас бросил и укатил в неведомые края. Да вы знаете. А девчонки-то молодые, красавицы, им одеться хочется, чтоб все по "фирме" было. А чего, думаю, и правильно, красиво жить надо. Если уж у меня не сложилось, так пусть им счастье выпадет. Не так разве? Вот и мучаюсь, извожусь за стойкой, копейку сшибаю. Пивное дело богатое. И воровать не надо, а денежка вроде капает. Да и что я еще умею-то… Знаете, Павел Андреевич, я рисовать в юности любила. Если б вовремя учиться пошла, то уже известной художницей бы стала. - Глаза у Марины потеплели, залучились плохо скрытым восторгом. - Представляете? Известная художница Марина Кузяева. Звучит, а? Вот и девчонок своих заставляю, рисуйте, лапоньки, малюйте, может, чего и выйдет. Старшая школу кончает, экзамены сдает, хочу, чтоб она в область поехала в художественное училище.
Она вдруг поднялась легко, пружинисто, будто и не проторчала сегодня весь день на ногах:
- Хотите, картинки ее покажу?
И, не дожидаясь ответа, упорхнула куда-то за покосившийся штабель пустых ящиков, повозилась там, сопя тяжело, и появилась сияющая.
- Вот, - протянула она плотные листы бумаги. Мохов взял их осторожно, посмотрел. Не надо было быть специалистом, чтобы увидеть всю беспомощность, наивность этих городских и деревенских пейзажиков. Лишь слабые намеки на пропорцию, колорит, и никакой мысли, никакой оригинальности. Неважные это были картинки, серенькие, заурядные. Мохов боялся поднять глаза. А умиленная Марина стояла, склонившись над ним, и ждала ответа. Мохов одобрительно покачал головой, набрался смелости и взглянул в ее ждущие глаза, сказал как можно учтивее:
- Замечательно. Что-то в них есть, что-то есть несомненно.
- Правда? И вы тоже так считаете? Вот и ладно, вот и хорошо. - Она еще раз любовно взглянула на них, тысячу раз виденных, и как великую ценность положила листочки на стоящий неподалеку стол.
- Я вот зачем зашел. - Мохов решил, что сейчас самое время сменить тему разговора. - Сережка Юрков мне позарез нужен.
- Неужто опять? - нахмурилась Марина.
- Нет, не опять. Дело у меня к нему. А он уволился и исчез.
- То-то он такой дерганый был, - словно вспоминая что-то, медленно произнесла Марина.
- Когда?
- Позавчера. Он до этого долго не появлялся. Сказал как-то, что опротивела ему и пивная моя, и людишки местные. Все одно у них на уме выпивка да бабы. Хороший он малый, не такой, как все, не пустой, что ли. Мы с ним в добрых отношениях были. Нет, не подумайте ничего такого… просто, ну как друзья, наверное. Так вот, позавчера пришел, долг отдал и то не весь. Остальные, говорит, отдам позже, обязательно отдам… Он часто у меня занимал. Я давала всегда, жалко почему-то мне его было.
- Почему он все время в долгах? - спросил Мохов. - Пропивал много?
- Нет, - убежденно произнесла Марина, хотела еще добавить что-то, но замолкла, запнулась вмиг.
- Делишки какие? - Мохов сознательно так поставил вопрос, да еще с ехидцей спросил.
- Нет, - повторила женщина, постучала кулачками по коленям, будто решаясь на что-то, потом выпалила разом: - Начальник долю требовал.
- Какую долю? - не понял Мохов.
- Требовал, чтобы он трояки у жильцов сшибал и ему часть отдавал. А Серега не мог деньги брать, понимаете? Не мог, и все тут. Противно, говорил, это мне. Я за свой труд зарплату получаю. А тот требовал. Ну, Серега ему из зарплаты и отдавал, а потом ходил побирался. Только вы никому, Павел Андреевич, а то получается, что я это… предательница…
- Вот оно как, - протянул Мохов, невольно злобясь, и увидел перед собой гладенькое, сытое, угодливое лицо Паклина, ревнителя чистоты рядов, примерного работника, большого "друга" городских властей. Увидел и не удержался от брезгливой гримасы. "Но ничего, решу свои дела и займусь тобой вплотную. Если решу", - мелькнуло в подсознании.
- Где Юрков может быть?
- Даже представления не имею. И вряд ли эти горлопаны что знают. Он с ними уже давно не в контакте.
Снова город, снова улицы и переулки. Пустеют тротуары, редеют автомобильные ряды, пешеходы уже не дожидаются зеленого сигнала, смело ступают на мостовую. Многострадальный "газик" превосходит себя, гудит натруженно и утомленно, а рвется изо всех сил вперед, туда, куда велит хозяин. Теперь на вокзал. Мохов стремительно обходит зал ожидания, перроны. В комнате милиции просит дежурного обязать сотрудников внимательней приглядываться к пассажирам, сообщает приметы Юркова, оставляет свой телефон. Дальше путь лежит в речной порт, вернее, речной вокзал, там повторяется та же процедура. У реки, на набережной, Мохов дает себе отдых, стоит несколько минут, отстраненно разглядывая зеркальную, без единой рябушки гладь воды, темную полоску тайги на том берегу, розоватое небо над ней. Почему в том, что произошло с Юрковым, он винит всех: и Паклина, и Витю-механика, и алкашей из пивной, всех, но только не себя? А ведь больше всех виноват он. С него все началось, с этого злосчастного звонка. Нет, все началось еще раньше, с обыска у Росницкой, с записки… Мохов понуро идет к машине. Пора возвращаться в отдел.
Выехав на Красноармейскую, он решил сократить путь и проскочить к отделу симпатичным тенистым переулком. Деревья под тяжестью крон клонились к мостовой, образуя своеобразный тоннель. Было тихо и уютно, людей немного. Мохов сбросил газ, надоело все время гнать. Вдруг он подобрался, крепче сжал руль и через мгновение вовсе притормозил. По другой стороне улицы свободно и грациозно вышагивала Светлана Григорьевна Санина - возлюбленная, любовница, подруга, сожительница - даже не знаешь, как назвать, - дяди Лени. Мохов заметил ее сразу, как только она свернула с Красноармейской. Да и как не заметить ее яркое платье, легкое, с изыском скроенное, танцующую, фланирующую походку, будто спешить рыжеволосой обладательнице ее некуда, нет у нее ни дома, ни забот, и не знает она, куда вечер сегодняшний деть, чем развлечься.
Мохов вышел из машины, закурил и неторопливым шагом двинулся ей навстречу.
Она его еще не видела, потому что не разглядывала встречных, зачем они ей, она сама по себе; здороваюсь, с кем хочу, знакомлюсь, с кем приятно, иду себе напеваю, пренебрежительно фыркаю, разглядывая скромные витрины или натыкаясь на озабоченных женщин с сумками. Может быть, и не так совсем она думала, но вид говорил именно об этом.
- Боже, Паша, - неподдельная радость, широкая улыбка, озорные огоньки в глазах. Она откинула голову назад, прищурившись, смерила Мохова взглядом с ног до головы, всплеснула руками, не обращая внимания, что на нее уже смотрят прохожие, а может быть, радуясь этому, протянула одобрительно:
- Хорош, высок, строен, плечи широкие, худые. Завидую Ленке.
Мохов тоже самым искренним образом изумился столь неожиданной и приятной встрече.
- Мы не виделись почти три недели, - сурово сдвинув брови, с нарочитой строгостью объявил он. - Кто виноват? Леонид Владимирович? Вы?! Затаили обиду? Ревнуете? Отвечайте, или попрошу пойти со мной.
Женщина рассмеялась, взяла Мохова под руку, наклонившись к самому уху, спросила, интимно понизив голос:
- Проводишь?
- Подвезу, если желаете. Вы к дяде Лене?
- На сей раз нет, - вздохнув, сказала она. - Домой.
Что-то сломалось в ней в тот миг, как только Павел упомянул о дяде Лене.
- Что-нибудь случилось? - участливо спросил Мохов.
Женщина неопределенно пожала плечами.
- Давай немного пройдемся, - предложила она. - Погода дивная.
Некоторое время шли молча. Новости друг о друге они знали, видеться не виделись, а перезванивались часто.
Кое-как и, видимо, очень давно заасфальтированная откровенными недотепами мостовая, где вздыбливаясь, где исчезая вовсе, полого скатывалась вниз, и постаревшие, почерневшие, словно из прошлого века приземистые домики тоже, казалось, вот-вот посыплются, закувыркаются по склону. Но обманчивым было такое ощущение, потому что коренастые деревянные зданьица были еще крепкими, надежными и ладными, умело сработанные фундаменты их намертво вросли в землю.
- Ты спрашивал, не случилось ли что? - сказала Санина, усмехнулась вскользь. - Мне тридцать пять завтра, Паша…
- Я знаю.
- Подвожу итоги, Паша, пора. А итоги такие: ни семьи, ни счастья. Четыре года с Леней. Тяжело с ним, расписываться не хочет, детей не хочет, хватит, говорит, с меня одного, - кисловатая усмешка вновь тронула ее губы. - И ты не лучше любого дитяти. Все тебе дай да дай. А что я, много прошу? Раньше добрее был, щедрее. Изменился. Налево смотрит, чует сердце. Все равно узнаю, кого завел. Тогда плюну, брошу. Рожу от кого-нибудь, и шут с ними со всеми. Для ребеночка жить буду, для него одного.
- Мрачно, - нерешительно заметил Мохов. - Мне казалось, у вас все тип-топ. Ленка-то знает?
Санина покрутила головой.
- Никто не знает, ты первый.
- Поговорить с ним?
- Не смей, ни к чему, это мое дело.
У двухэтажного бревенчатого здания Санина неожиданно остановилась, прищурившись, заглянула в окна первого этажа. Только сейчас Мохов обратил внимание на скромную вывеску над входной дверью: "Меха".
- Заглянем? - Санина вопросительно посмотрела на Мохова. Павел не возражал.
Покупателей было немного: трое или четверо. Скорее не покупателей, а просто любопытных. О зиме еще не думали. Суматошные поиски шапок, дубленок, красивых дешевых шубок начнутся осенью. Мохов невнимательно перебрал висевшие на плечиках меховые курточки, накидки и недовольно фыркнул.
Санина вдруг коснулась его руки.
- Посмотри, - почему-то полушепотом произнесла она. В голосе ее сквозило восхищение. Позади прилавка, за которым отпускали товар, на специальной стойке-вешалке красовалась норковая шубка. Она казалась невесомой, нежный мех воздушным, эфемерным. Он радужно переливался от малейшего колебания воздуха. Санина завороженно, как ребенок, смотрела на вещь. Перегнувшись через прилавок, Мохов дунул на мех и, поймав укоризненный взгляд продавщицы, спросил:
- Сколько?
Продавщица оценивающе окинула его с ног до головы и ответила с готовностью:
- Шесть пятьсот.
Видимо, она решила, что этот в состоянии приобрести столь дорогую вещицу. Продавщица подошла ближе и ревниво разглядывала Санину.
Та, в свою очередь, тесно прижалась к Мохову плечом. Она хотела, чтобы эта худосочная девица видела, что они с Моховым не просто знакомые.
- Красиво, - сказал Мохов, полуобернувшись к Саниной и с усмешкой добавил: - Но кусается.
Продавщица, разочаровавшись, едва заметно дернула плечиками и, потеряв к нему всякий интерес, отошла к подруге, чтобы продолжить прерванный разговор.
- Пойдемте, - Мохов потянул женщину за руку. Но Санина не желала оставаться в проигравших, не в ее это было правилах. Она гордо вскинула голову и громко, с нарочитой небрежностью произнесла:
- Сегодня же сними с книжки деньги, Пашенька. Завтра я возьму эту кацавейку. На каждый день, думаю, сойдет.
Павел принял ее игру.
- Хорошо, дорогая, - с самым серьезным видом сказал он. - Если тебе так хочется.
Санина коротко улыбнулась ему и, не обращая внимания на изумленные взгляды продавщиц, грациозно продефилировала к двери. Сдерживая смех, Мохов шагнул за ней…
На улице они некоторое время, пока шли к машине, хранили на лицах непроницаемость, а потом, не выдержав, одновременно расхохотались.
- Ох, невеселый этот смех, Паша, - устроившись на переднем сиденье, Санина вмиг поскучнела. - Шубка эту я бы купила с удовольствием.
- А за чем дело стало? - Мохов по привычке резко тронул с места, многострадальный "газик" аж присел на задние колеса. - Намекните Судову. И повод есть. Юбилей.
- Куда там, - с горечью произнесла женщина. - И так, говорит, в роскоши купаешься. Сколько можно, ненасытная. Так и сказал, ненасытная. Просила я уже.
Мохов снова вывел машину на проспект и снова машинально принялся разглядывать людей на тротуарах. Где же может быть Юрков? Где?
Стемнело. Хоть и зажглись фонари и светили вроде бы ярко, но выискивать глазами знакомую фигуру, знакомое лицо было уже трудно, тем более на скорости, когда надо еще и вперед смотреть. Мохов мельком глянул на женщину и заметил, что та совсем помрачнела, потускнела, подурнела. Он хотел сказать ей что-то доброе, ободряющее, хотел пошутить весело. Но никак не мог найти подходящих слов. Тогда он решил пригласить ее в гости. Они посидят втроем, выпьют чаю, поболтают о том о сем. У них с Леной есть о чем поболтать. Однако отбросил эту мысль, подумал, что тяжело ему сейчас будет искренне и душевно проводить с ними время. Играть придется в беспечность, беззаботность, раскованность. А не получится у него этого сегодня, и завтра не получится, и вообще неизвестно, получится ли уже когда-нибудь. Мохов скривился в тоскливой усмешке. Вот попал в коловорот. Скорей бы уж все кончилось, все стало на свои места. И вдруг он встрепенулся, неожиданная идея пришла в голову.
- Погодите-ка, - медленно произнес он, словно вспоминая что-то. - А зачем вам покупать шубку, когда вы можете ее сшить?
- Это из чего же? - полюбопытствовала женщина. - Из воздуха?
- Из меха, самого натурального меха. - Мохов притормозил перед светофором и повернулся к женщине. - Дядя Лен… Судов как-то говорил мне, что на всякий случай когда-то запасся шкурками норковыми, соболиными. Вот и шуба.
Санина была ошарашена. Лицо ее удивленно вытянулось, потом изумление сменила злость, по губам пробежала недобрая улыбка.
- Так, - протянула она, покачивая головой, - значит, шкурки. Втайне от меня. Значит, для кого-то он их бережет. Так…
"Выходит, не знает она ни о чем, не видела и не слышала, - с легким удивлением подумал Мохов. - Ну что ж. Один выстрел вхолостую, зато второй может попасть в цель. Она ведь теперь обыщет квартиру Судова и его загородный домик лучше любого сыщика. - Он включил передачу и резко сорвал машину с места. - И будет иметь на это право в отличие от меня. И если найдет, тогда уж точно все станет на свои места. А может быть, все-таки дядя Леня здесь ни при чем? Не имеет он к шкуркам никакого отношения? Стечение обстоятельств, и только".
Как бы хотелось Мохову, чтоб это действительно было так.
- Ну зачем вы? - вслух осуждающе заметил он. - Может быть, и не втайне, а наоборот, готовит сюрприз.
- Если бы еще хотя бы год назад ты сказал о сюрпризе, я бы поверила, - насупившись, хмуро проговорила женщина. - Сейчас нет, не поверю. Другим он стал, чужим. Не поверю.
- Приехали, - сообщил Мохов, плавно притормаживая.
- Останови здесь! - спохватилась женщина. - К дому не надо.
Мохов так резко надавил на тормоз, что оба они подались вперед. Санина вздохнула, коснулась руки Павла, прощаясь, повозилась с дверцей и соскользнула с сиденья.
- Спасибо, - поблагодарила она, не глядя Мохову в глаза, осторожно прикрыла дверцу.
Павел кивнул, лихо развернулся и погнал к центру. Но не проехал и с полкилометра, как притер "газик" к тротуару и остановился. Закурил и расслабленно откинулся на спинку. Что-то он опять сделал не так. Неспокойно было на душе, нехорошо как-то. Вновь появилось ощущение неприязни, брезгливости к себе. Ни к чему было Санину в эту историю втягивать, или уж решиться и рассказать все откровенно, человек же она, не марионетка, которую, дергая за ниточки, можно беззаботно подчинять своей воле. Но рассказывать он не имел права, а значит, и не имел он права распоряжаться ее жизнью, ее судьбой, тем более скрытно, втемную. Когда он начал разговор о шкурках, то где-то в глубине сознания таилась у него мысль, что знает Санина о махинациях Судова или хотя бы догадывается. Но, судя по такому неподдельно искреннему изумлению, она была в полном неведении. И надо было закончить разговор, превратить все в шутку, а он импульсивно, по инерции продолжал болтать дальше, теперь уже задумав иной ход - вынудить ничего не подозревающую женщину искать у Судова шкурки. Гадко, нечистоплотно.
Мохов выкинул сигарету в окно, включил зажигание; со скрежетом - видимо, неполно отключил сцепление - врубил передачу, сноровисто перехватывая руль, развернулся и помчался назад, к дому Саниной.
Она не успела еще подойти к подъезду. Услышав шум за спиной, обернулась, замерла на месте. Когда разгоряченная машина застыла возле нее, невольно отпрянула. Потом, увидев, как открылась дверца и Мохов призывно махнул рукой, недоуменно пожала плечами и влезла в кабину.
- Что? - без энтузиазма спросила она.
Мохов постарался улыбнуться как можно обаятельней, потом в игривом полупоклоне опустил голову, проговорил распевно:
- Не вели казнить, царица, вели миловать. - Поднял голову, с нарочитым удрученней вздохнул и сокрушенно заговорил: - Разыграл я вас, Светлана Григорьевна, сдуру, не подумав. Видимо, понравилось, как мы там в магазине позабавились. Психологический, так сказать, практикум решил устроить. Как, думаю, прореагируете на беспочвенное сообщение о наличии шкурок у дяди Лени. Уверяю вас, это моя выдумка, чистой воды выдумка.