* * *
Только выйдя из кабинета шефа, я поняла, как зверски я устала. Перед моими глазами стояла картина нападения на Антоничева, которая сложилась из домыслов, версий, осмотров мест происшествий и вещественных доказательств. Вот он входит в парадную, сверху на него спускается женщина в шубе. Приблизившись, она достает пистолет и начинает стрелять. Антоничев бросается на нее и обнаруживает, что это не женщина, а знакомый ему мужчина. Он достает нож и наносит нападающему несколько ударов в живот. Нападающий поворачивается и пытается бежать, Антоничев бьет его ножом еще и в спину. Возможно, и сам он ранен выстрелами, оба истекают кровью. Нападавший почему-то перестает стрелять - возможно, патрон перекосило или еще что-то, выбегает из парадной; почему он пистолет не выбросил? А может, выбросил, и кто-то успел его подобрать еще до того, как мы начали поиски?
Ведь все это я придумала, и меня время от времени окатывало холодной волной испуга: а вдруг действительность совсем не соответствует тому, что я тут напридумывала? Я еще вспоминала свое самонадеянное заявление шефу, когда он спросил - что, следующую субботу опять проводите в дежурной части? Я довольно уверенно ответила, что мне почему-то кажется, что убийств женщин больше не будет. "Почему вы так считаете?" - спросил шеф. Я сказала, что просто чувствую. Я и вправду чувствовала, что убийств больше не будет, и не потому даже, что один из исполнителей мертв. Исполнителей было несколько, и организатор еще жив. Но мне казалось, что после сегодняшних событий ничего экстремального больше не произойдет. И мы можем немножко расслабиться и работать не в сумасшедшем режиме ожидания очередного трупа, а относительно спокойно искать всех участников этой драмы.
Мужики, тоже утомленные впечатлениями, брели впереди меня. У Синцова запиликал пейджер, он прочитал сообщение, попросил Лешку открыть кабинет, чтобы он мог позвонить, и через пять минут сообщил нам, что завербованный им охранник Ан-тоничева - приболевший и сидящий в Москве Ко-нюшенко - только что стукнул, что шеф его ушел в подполье. По словам Конюшенко, только что ему позвонил Антоничев и попросил срочно оформить ему отпуск на две недели за свой счет. И еще попросил не искать его, мол, ему нужно уехать, когда вернется - сам проявится. Синцов вяло заметил, что москвичи уже устанавливают, с какого телефона был междугородный звонок в квартиру Конюшенко, но он и без них может сказать, что звонили наверняка с "трубы".
- Андрей, - сказала я, - а если звонок был по сотовой связи, то тебе скажут, с какой соты был звонок, то есть в каком районе города находился абонент. Не Бог весть что, конечно, но хоть что-то…
Андрей грустно посмотрел на меня.
- А если звонок по роумингу? Все равно скажут?
- Не знаю, - призналась я, - я сама еще таких запросов не делала, просто слышала, что можно.
- А что мне это даст, если я буду знать район? - без энтузиазма задал он риторический вопрос. - Точный адрес-то мне все равно не скажут…
Молча мы вышли на улицу, и у меня захватило дух от необыкновенной красоты вечера. Под черным небом с яркими звездами, в совершенно прозрачном воздухе, медленно кружились широкие кленовые листья. Желтый свет фонарей придавал этому пейзажу какой-то космический оттенок, и в этой нереальной атмосфере мне вдруг так остро захотелось личной жизни, что я чуть не застонала.
В доме напротив прокуратуры светились окошки, на качелях в скверике лежала бродячая собака и грустно рассматривала нас.
- Ребята, почему мы такие несчастные? - горько спросила я, не надеясь на ответ. - Вечер субботы, все дома, в уютных квартирках, с близкими людьми, ужинают и смотрят телевизор. А мы, как псы бродячие, даже еще и не обедали. За что?..
В ответ у Горчакова заурчало в животе, и он рванулся в сторону метро, помахав нам рукой. А Андрей достал сигареты, закурил и взял меня за руку.
- Устала? - спросил он, умудряясь не смотреть на меня даже в этот момент.
- Устала, - ответила я.
- Отвезти тебя домой? Или…
- Или что?
- Тогда "или". - Он бросил сигарету и, продолжая держать меня за руку, повел к машине. Сев за руль, он сказал:
- Хочешь, я тебя помирю со Стеценко?
- Не хочу, - ответила я.
- Не хочешь мириться? Или не хочешь, чтобы я мирил?
- Куда мы едем, Андрей? - задала я ему вопрос. В наших странных диалогах подтекста было больше, чем текста, и меня нервировало то, что я не могла понять - чего же он, собственно, хочет; зато он, как мне кажется, понимал про меня то, что я скрывала даже от самой себя.
- Поехали выпьем.
Поскольку я не возразила, мы двинулись, как я поняла - и не ошиблась, в направлении той самой забегаловки возле РУВД, с которой все и началось. На этот раз в ней вообще не было посетителей, кроме нас. Андрей усадил меня за самый чистый столик, а сам, даже не спрашивая меня, пошел к стойке и взял себе коньяк, а мне - какого-то белого сухого вина и несколько разнообразных салатиков, не вызвавших у меня отвращения.
- Потом будет мороженое, - пообещал он, усаживаясь рядом со мной. Второй стул стоял напротив, но он придвинул его к моему так, что сев, стал - уж не знаю, намеренно или нечаянно - касаться меня коленом.
- За тебя, - произнес он, подняв свой бокал, и, не дожидаясь, когда я присоединюсь к нему, выпил свой коньяк.
Мне вдруг стало ужасно жаль Синцова - умного, сильного, смелого, настоящего мужика, который спит на диване в кабинете, ест ночью какие-то салаты в забегаловке непонятно с кем в компании, и так проходит его жизнь. И что характерно, вместе с его жизнью так проходит и моя, и не имеет никаких шансов на то, чтобы называться личной.
- Андрей, - спросила я его, не торопясь выпить свой напиток, - тебе нравится, как ты живешь?
Мне показалось, что он ждал этого вопроса, потому что сразу ответил:
- Я - солдат, Маша.
- А тебе не надоела эта нескончаемая война до победного конца?
- Знаешь, надоела, но уйти домой я не могу.
- Когда-нибудь тебе захочется простых человеческих радостей - жены, теплого дома, пирогов, детей, наконец. Только будет поздно.
- Может быть. А может быть, и нет.
- Может быть, захочется? Или, может быть, не будет поздно?
- Я уже привык к мысли, что это не для меня.
- Но ты же нормальный, здоровый мужчина. Причем не мужлан какой-нибудь, а достаточно тонкий…
- Спасибо.
- Я серьезно. И у тебя наверняка есть если уж не душевные, то физиологические потребности.
- И что?
- Извини, конечно, если я лезу не в свое дело.
- Ничего-ничего. Я впервые с кем-то говорю на эту тему, даже интересно.
- Я не поверю, что ты в жизни никого не любил.
- Почему? Любил, конечно.
- И что? Она не выдержала твоей бесконечной войны? Или просто не хотела тебя понять? Он задумался:
- Черт его знает… Нет, она меня отлично понимала. Мне казалось, что все было очень хорошо.
- Неужели ты ее бросил?
- Я? Нет, конечно. Я бы ее не бросил никогда.
- А почему вы расстались? Извини, конечно. Все-таки я лезу не в свое дело.
Он закурил и надолго замолчал. Я медленно допивала свой остывший кофе, жалея, что заговорила на эту тему. Наконец он докурил и тщательно раздавил окурок.
- Мне казалось, что все было очень хорошо. И претензий-то с ее стороны никаких не было. Просто в один прекрасный день она сказала, что не хочет жить со мной эместе. Вернее, не так: она сказала, что не хочет, чтобы я жил вместе с ней.
- И что же?
- Ничего. Она даже вещи мои собрала, и я ушел.
- Куда?
- Сначала пожил у друга, потом комнату снимал, потом притащил диван в кабинет. Так и живу.
- Ничего не понимаю. А ты ее любил?
Ход с дамы пик
- Любил, - ответил он, засунув в рот новую сигарету и ища по карманам зажигалку.
- Андрей… А почему она так сказала?
- Не знаю.
- Она не хотела объяснять тебе?
- Я не спрашивал.
- Ты же говоришь, что любил ее. Как же можно было не спросить!
- Маша, если бы ты жила с мужчиной в его квартире и он однажды сказал бы тебе - уходи. Ты бы стала выяснять отношения? Пыталась бы остаться?
- Не знаю. - Я задумалась. - Но ведь была какая-то причина? Неужели тебе самому не интересно? У нее что, кто-то появился?
- По-моему, у нее до сих пор никого нет.
- А у тебя?
- И у меня тоже.
- Тогда я ничего не понимаю. Ты ее любишь. Она тебя понимает, тебе с ней было хорошо. И ты вот так смирился? С потерей женщины, которая тебе нужна?!
- Что значит "смирился"? - вяло возразил Андрей, не глядя на меня.
- Отказался от женщины, с которой тебе было хорошо.
- Это она от меня отказалась.
- А ты согласился. Господи, как вы все похожи! - тоскливо сказала я. - Как у вас, мужиков, одинаково по-дурацки устроены мозги. Послушай, Синцов, а тебе не приходило в голову сказать ей, что ты ее любишь и не можешь без нее? Ты ей вообще когда-нибудь говорил такое?
- Нет, - пробурчал Синцов, отворачиваясь.
- А ты ей предлагал выйти за тебя замуж?
- Нет, конечно. Какой из меня муж?..
- Потрясающе! Значит, жить с ней ты мог, а замуж позвать - надорваться боялся?
- А какое это имеет значение? Эта печать в паспорте? Я же был все это время именно с ней, а не с кем-то…
- Поверь, что для женщины это имеет значение. - Я не переставала удивляться, насколько Синцов и Стеценко похожи в своем упертом мужском шовинизме.
- Сейчас это уже не важно, - сказал Синцов и посмотрел на меня так, что я смутилась. До чего же я все-таки не уверена в себе! Так нельзя. Будь на моем месте Регина, она бы уже на коленях у него сидела. А Синцов продолжал: - Послушай, я говорить-то особо не умею… В общем, не знаю, как и сказать… У меня сегодня есть ключи от квартиры моего приятеля. Это здесь недалеко…
Я заметила, как он сжал в руке бокал, и дотронулась до его плеча.
- Андрей… - сказала я, и вдруг отчетливо поняла, что я не могу так поступить с Сашкой. Если я сейчас поеду с Андреем, я сожгу все мосты. И быть с Сашкой уже не смогу.
- Я понял, - отозвался Синцов. - Нет, так нет. Поехали, отвезу тебя домой.
Я поднялась, так и не пригубив вина. Андрей отставил свой пустой бокал и, резко отодвинув стул, направился к выходу. Я еле успевала за ним.
До моего дома мы доехали молча. Так же молча, Андрей проводил меня по темной лестнице до квартиры, и когда я достала ключи, он развернул меня к себе и поцеловал. Потом на мгновение сильно прижал к себе и отпустил.
- Пока, - сказал он, по обыкновению не глядя на меня. Развернувшись на каблуках, он сбежал вниз по ступенькам.
- Андрей! - крикнула я, свесившись в лестничный пролет. - Подожди!
- Ну что? - отозвался он, не поднимая на меня головы.
- Ты куда?
Он не ответил.
- Что ты будешь делать?
- Напьюсь, - сказал он и хлопнул дверью парадной.
* * *
На следующее утро я проснулась от телефонного звонка, причем долго не могла понять, что это за звук, где я нахожусь и какой сегодня день. Мне казалось, что еще не рассвело. Сообразив, что звонит телефон, я взяла трубку. Это был мой бывший муж. Язвительно поинтересовавшись, что это я вдруг ночую дома, он сообщил, что ему в два часа надо уходить, поэтому хотелось бы, чтобы я до этого времени забрала ребенка.
- О Господи, - простонала я, - и ради этого ты звонишь ни свет ни заря!
- Швецова, ты пьяная, что ли? - ледяным тоном осведомился он.
- Почему это? - От обиды я почти проснулась.
- Так посмотри на часы. Пять минут первого… Я охнула.
- Не волнуйся, я приеду, - ответила я Игорю, и вскочив с постели, лихорадочно начала собираться.
Умываясь, одеваясь делая зарядку, я старалась не встречаться глазами со своим отражением в зеркалах. Оно меня не радовало. Синяки под глазами, а главное - такое напряженное выражение лица, что даже мне становилось не по себе, когда я наталкивалась на него в зеркале, а что уж о других говорить…
Перед уходом я сняла телефонную трубку, чтобы позвонить Синцову и узнать, не нашелся ли Антоничев, начала набирать номер телефона его кабинета, но передумала и некоторое время стояла с трубкой в руке. Потом позвонила на мобильный Кораблеву.
- Пока вы спите, - начал он с места в карьер, - я вам уже все раскрыл…
- Что ты раскрыл, Леня? - не поверила я. - Антоничева, что ли, нашел?
- Антоничева сами ищите, я вам связь нашел вашего вчерашнего трупа.
- А что, его уже установили?
- Дождешься от уголовного розыска, как же. Установят его, ага.
- А как же ты связь нашел?
- Если очень захотеть… В общем, надо ехать задерживать…
- Леня, давай по порядку, - взмолилась я, - кого и за что задерживать?
- В общем, пишите бумагу на поощрение.
В конце концов он рассказал, что у него включено прослушивание телефонных переговоров одной группировки, и по технике прошло, что они знают о нашем вчерашнем трупе, и что у убитого парня есть близкий кореш, с которым они вместе подрабатывали, причем явно не разгрузкой вагонов. Кореш этот в розыске за убийство, и есть данные, что он отсиживается в одном областном поселке. Надо ехать туда. Причем я тоже должна ехать.
- А я-то зачем? Поезжайте с Синцовым и привезите его.
- Вряд ли это получится. Лучше вы с нами съездите, сразу и допросите.
- А что, вы не можете его по розыску задержать? А я подъеду хоть в главк, хоть в РУБОП и допрошу его.
- И не просите. Надо ехать. Колоть его нужно тепленького. Мы его возьмем, а вы уже с протоколом…
- Леня, я сегодня не могу, у ребенка музыка.
- Во сколько?
- В три…
- Ну и отлично. Ехать надо к вечеру. Я часов в семь за вами заеду.
- Леня!.. - Но он уже отключился. Я перезвонила Горчакову.
- Лешка, ты что-нибудь знаешь?
- О чем?
- О том, что Кораблев установил связь нашего вчерашнего покойника.
- Первый раз слышу.
- Леш, у меня к тебе просьба: позвони Кораб-леву, он тебе все расскажет, а потом свяжись с Синцовым.
- С Синцовым? А я думал, он у тебя ночевал…
- Ты о чем-нибудь другом думать можешь? Почему он должен был у меня ночевать?
- Мне так показалось.
- Ой, Лешка! Пока я исполняю материнские обязанности, узнай, чего там с кровавым отпечатком из парадной, которую ты осматривал. Я надеюсь, труп дактилоскопировали?
- Не учи ученого. Дактилоскопировали, и я все отправил криминалистам.
- Узнай, что там у криминалистов.
Мы договорились созвониться, и я помчалась за ребенком.
Вся в переживаниях по поводу вчерашних событий, в том числе и по поводу объяснения с Синцовым, я даже не поскандалила с бывшим супругом, да и вообще словом с ним не перемолвилась, к его большому разочарованию; схватила в охапку ребенка, и мы поехали на музыку.
По дороге ребенок стряс с меня страшную клятву, что после музыки мы пойдем в зоомагазин покупать жабу.
- Я узнавал, зоомагазин работает без выходных и без обеда.
- Понятно, жаботорговля нон-стоп…
И вот настал этот волнующий миг, когда мы приступили к выбору жабы. В принципе, к рептилиям я отношусь спокойно и даже могу их потрогать. Напрягшись и вспомнив школьные уроки биологии, я просветила ребенка на тот счет, что у жаб температура тела ниже, чем температура окружающей среды, а у человека - выше, поэтому прикосновение человеческих рук причиняет им ожог.
Но когда я воочию увидела зоофобусов, я чуть не заплакала. Жаба была уже оплачена, выбран и упакован террариум, и пути назад не было. Напрасно меня увещевали продавцы, показательно беря в руки этих мерзких желтых червяков и уверяя меня, что они совершенно не страшные и никакого вреда причинить мне не смогут. Я тряслась и отвечала, что переоценила свои возможности. Логике эти мои ощущения не поддавались. Наконец я позволила ребенку забрать жабу, втайне надеясь, что она окажется нежизнеспособной и сдохнет еще до первого кормления.
Бортики террариума выглядели низкими, и я справилась, не будет ли жаба вылезать.
- Что вы, - сказала милая девушка, ведавшая в зоомагазине этой пресмыкающейся живностью, - жабы не вылезают.
- То есть я не найду ее невзначай в своей постели? - уточнила я.
Меня торжественно заверили, что этого не произойдет ни в коем случае. Для полноты впечатлений мы купили еще и брошюрку о содержании земноводных, в которой меня заинтересовала фраза о том, что для многих натуралистов выбор жаб в качестве домашних животных обусловлен жабьей неприхотливостью и приятными манерами (так и было написано в книжке).
Мы торжественно принесли жабу домой, причем мне была доверена переноска гитары, так как Гошкины руки были заняты террариумом.
Первое, что сделала жаба, когда террариум был установлен на приготовленное для него место, - вылезла из него на пол. В панике я бросилась звонить в зоомагазин.
- Вы же мне обещали, что они не вылезают! - истерически взывала я.
Работники магазина были в растерянности.
- Но они действительно никогда не вылезают! - удивлялась та самая милая девушка. - У вас какая-то нетипичная жаба, если хотите, приносите ее обратно, мы вам поменяем.
Но я отказалась от обмена. Жаба начинала мне нравиться. За то время, что я разговаривала по телефону, она успела пропрыгать до журнального столика, и Гошка посадил ее на столик. Жаба отдохнула и со столика спрыгнула прямиком в стоявшую на полу вазу с цветами. Цветы стояли уже три дня, вода, наверное, попахивала болотом, и жаба погрузилась в нее по уши, чувствуя себя в безопасности и выпученными глазами наблюдая, как мы с Гошкой ломаем руки над вазой.
- Мама, - ныл ребенок, - надо ее вытащить, а то она утонет…
Я, честно говоря, и сама побаивалась, что она утонет в вазе. В этот самый момент очень кстати позвонил журналист Старосельцев с вопросом, что новенького происходит в моей жизни. Я ответила, что у меня жаба в вазе с цветами, и он даже испугался, но все быстро разъяснилось. Журналист успокоил меня и сказал, что сейчас приедет и поможет укрощать жабу.
Он действительно приехал довольно быстро, и не один, а с приятным молодым человеком, таким молодым, что я его квалифицировала как старшеклассника, но оказалось, что это сотрудник зоопарка. Он осмотрел обустроенный нами террариум и признал, что мы создали жабе идеальные условия. Он ловко выловил ее из вазы и водрузил на ее законную территорию, особо отметив, что мы соблюли основной принцип - предоставили ей достаточно места для пеших прогулок (так он выразился). Из своей спортивной сумки он достал специальную решетку, ловко согнул ее и накрыл ею террариум.
- Вот, больше она никуда не денется. Как ее зовут? - спросил он у Гошки.
- Как-как… Василиса, - ответил Гошка. Молодой человек серьезно кивнул.
- Корм есть? - продолжал он расспросы.
Тут вступила я и пожаловалась, что кормить жабу зоофобусами я не могу, это для меня слишком тяжкое испытание.
- А ваш сын? - спросил он, но я объяснила, что я в принципе возражаю против присутствия в моем доме зоофобусов, хотя бы даже и в качестве корма для жабы.