* * *
В полицейском участке Ипфорда обстановка была тоже отнюдь не благостная.
– Что ты мне подсовываешь? – возмущался Флинт. Он только что возвратился из психбольницы. Проездил он туда зря: какой-то пациент объявил, что он и есть Неуловимый Сверкач. На поверку вышло – болтовня. – Передай это дело Роджеру. Наркотики по его части. А у меня Гуманитех вот где сидит.
– Инспектора Роджера нет на месте, – оправдывался сержант. – А в Гуманитехе просили поручить дело вам. Лично.
– Ищи дурака. Прикалывают они тебя. Кого-кого, а меня в Гуманитехе не жалуют. Как и я их.
– Нет, сэр, это не розыгрыш. Звонил сам проректор. Его фамилия Эйвон. Я его знаю: у меня сын ходит в Гуманитех.
Флинт выпучил глаза:
– Сын учится в этом притоне? Ты что – спятил? Я своего на выстрел к этому бардаку не подпущу.
– Может, вы и правы, – сказал сержант. Из деликатности он не напомнил Флинту, что его сын мотает срок и попасть в колледж ему было бы затруднительно, даже если бы папа позволил. – Но мой работает подручным слесаря и, чтобы получить специальность, обязан заочно учиться. Таков закон.
– Будь моя воля, я бы издал такой закон, чтобы ребятня держалась подальше от прощелыг из Гуманитеха. Один Уилт чего стоит, – Флинт с горечью покачал головой.
– Мистер Эйвон сказал, что рассчитывает на вашу осмотрительность и тактичность, – продолжал сержант. – В колледже не знают, отчего наступила смерть. Вполне вероятно, что дело не в наркотиках.
Флинт встрепенулся:
– "Осмотрительность и тактичность". Ишь свистуны, – проворчал он. – А ну как там и взаправду произошло убийство? Ну, тогда это совсем другой коленкор.
С грохотом отодвинув стул, он встал и направился в служебный гараж. Скоро он выехал на Нотт-роуд и подкатил к Гуманитеху. Возле ворот стояла патрульная машина. Флинт лихо проскочил мимо и припарковал автомобиль на стоянке, предназначенной для машины казначея: знай наших! Но у дверей главного корпуса Флинт слегка оробел, что случалось с ним всякий раз при посещении Гуманитеха.
Проректор поджидал его возле стола справок:
– А, инспектор. Очень, очень рад.
Флинт взглянул на него подозрительно. Что-то раньше его в колледже с такой радостью не встречали.
– Так. Где тело? – отрывисто спросил он и с удовольствием отметил, что проректора при этих словах передернуло.
– Э-э-э… В котельной, – промямлил проректор. – Но я бы просил вас не придавать происшедшее огласке. Лишний шум вокруг этой истории ни к чему.
Инспектор Флинт сиял. Скверная, видать, история, раз прохиндей так боится огласки. Ну да Флинт и сам стал всеобщим посмешищем, когда однажды связался с Гуманитехом.
– Если в деле замешан Уилт… – начал он. Проректор покачал головой:
– Нет, он к этому отношения не имеет. По крайней мере, прямого.
– А косвенное? – упавшим голосом спросил Флинт. Снова Уилт, и снова он в тени!
– Видите ли, он первый узнал, что мисс Линчноул колет наркотики, но он перепутал уборную.
– Перепутал уборную? – Флинт притворно осклабился, но в тот же миг ухмылка соскочила с его лица. Он почуял неладное. – Как вы сказали? Мисс…
– Линчноул. Теперь понимаете, почему мы… э-э-э… почему огласка нежелательна? Видите ли…
– Чего уж тут не видеть. Не слепой, – оборвал его Флинт так грубо, что проректора покоробило. – Значит, у вас в колледже скапустилась дочка лорда-наместника, и вы не хотите, чтобы он… – Флинт умолк на полуслове и вперил в проректора испытующий взгляд.
– А как она вообще здесь оказалась? Только не говорите, что она путалась с вашими студентами, не к ночи будь помянуты.
Язвительный тон Флинта задел проректора за живое.
– Она сама была нашей студенткой, – гордо ответствовал он. – Училась на третьем курсе факультета сексоцобеспечения.
– Сексоц… это что еще за факультет, а? То у вас мясофак какой-то. Оказалось, – факультет мясников. А теперь еще это. Вы что – завели курсы для шлюх? И дочь лорда Линчноула там училась?
– Это факультет секретарш для сферы социального обеспечения, – залепетал проректор. – Очень приличный факультет. Готовит прекрасные кадры.
– Для морга, – добавил инспектор. – Ладно, пойдем посмотрим на вашу последнюю жертву.
Убедившись, что он совершенно напрасно остановил выбор на Флинте, проректор повел инспектора по колледжу. Дорогой инспектор продолжал расспросы:
– Говорят, вы предполагаете, что причина смерти – ПД?
– ПД?
– Передозировка.
– Разумеется. Неужели вы подозреваете другую причину?
Инспектор Флинт подергал ус:
– Я ничего не подозреваю. Пока. И все-таки, с чего вы взяли, что она отравилась наркотиками?
– Понимаете, миссис Бристол видела, как в туалете для сотрудниц какая-то девушка делает себе укол. Она позвала Уилта…
– Почему именно Уилта? Нашла кого позвать.
– Миссис Бристол – секретарша Уилта, – пояснил проректор и продолжал живописать путаные события дня. Флинт слушал хмуро. Больше всего ему понравилась история про то, как мисс Зайц отметелила Уилта. Сразу видно – бабец что надо. Все прочее свидетельствовало о том, что насчет нравов Гуманитеха Флинт не заблуждался.
Выслушав рассказ до конца, инспектор заметил:
– Пока ясно одно: с выводами лучше не спешить. Сперва я должен провести тщательное расследование. Слышите? Тща-тель-но-е. А то у вас концы с концами не сходятся. Ну кололась неизвестная девица в уборной, ну в котельной нашли труп мисс Линчноул. Но почему вы решили, что это одно и то же лицо?
Проректор удивился: это же очевидно.
– А мне – нет, – сказал Флинт. – Что она делала в котельной?
Проректор уныло посмотрел, на ступеньки перед дверью, хотел было снова ответить "умирала", но поостерегся. Гусей дразнить ни к чему: Флинт – не ректор.
– Ума не приложу, – сказал он. – Может, ей захотелось посидеть в тепле, в темноте.
– А может, и не захотелось. Ничего. Это мы вмиг выясним.
– Я все-таки надеюсь, что вы воздержитесь от огласки, – всполошился проректор. – Дело-то уж больно щекотливое.
– Заладили: "огласка", "огласка". Для меня главное – установить истину.
* * *
Ректор приехал через двадцать минут и сразу понял, что в поисках истины Флинт размахнулся не на шутку. Дело осложнилось тем, что миссис Ракнер вздумала привести пострадавшую в чувство. Но, поскольку искусством оживлять покойников она владела хуже, чем искусством народной вышивки, все ее усилия привели к тому, что тело свалилось за бойлер. Бойлер работал вовсю, поэтому труп представлял собой зрелище не для слабонервных. Флинт распорядился оставить все как есть, пока фотографы не общелкают место происшествия с самых разных точек, нагнал в котельную криминалистов из отдела по расследованию убийств, вызвал полицейского хирурга.
На стоянке было не протолкнуться от полицейских машин, полицейские заполонили корпуса. И все это на глазах у студентов, пришедших на вечерние занятия. Ректору показалось, что Флинт вздумал во что бы то ни стало ославить колледж.
– С цепи он что ли сорвался? – спросил ректор, переступая белую ленту, протянутую на земле у входа в котельную.
– Он говорит, пока нет доказательств, что это случайное отравление, расследование будут вести, как при убийстве, – устало ответил проректор. – А в котельную заходить не советую.
– Что за вздор?
– Во-первых, там мертвое тело…
– Ну и что? – нахмурился ректор. Во время войны он был на фронте и напоминал об этом кстати и некстати. – Подумаешь – труп.
– Что ж, вам виднее. И все-таки…
Но ректор уже спускался в котельную. Через несколько минут его вывели оттуда под руки. Лица на нем не было.
– Силы небесные, – бормотал он заплетающимся языком. – Вы бы хоть предупредили, что там проводят вскрытие. Как ее угораздило так изувечиться, а?
– По-моему, это миссис Ракнер…
– Миссис Ракнер? Миссис Ракнер? – хрипел ректор. Он тщетно напрягал фантазию, силясь увязать ужасы котельной с образом хрупкой преподавательницы-почасовика, обучающей премудростям народной вышивки. – Что за черт? Какое отношение имеет миссис Ракнер к этому… к этому…
Яснее он выразиться не успел: к коллегам подошел инспектор Флинт.
– Теперь вы в своем Гуманитехе не соскучитесь. Вот уже и первый труп появился, – инспектор умел выбрать время для шуток.
Ректор посмотрел на него с неприязнью. Он явно не разделял мнение Флинта, будто жизнь в колледже станет веселее, если там на каждом шагу будут валяться трупы. Ректор вознамерился приструнить Флинта:
– К вашему сведению, инспектор…
– К вашему сведению, вот что я там обнаружил, – перебил его Флинт и открыл какую-то картонную коробку. – Вы по таким журнальчикам студентов обучаете?
Ректор заглянул в коробку. Сердце у него замерло от восторга и ужаса. В коробке действительно помещалась стопа журналов. На обложке верхнего красовались две дамочки, дыба, женоподобный субъект, закованный в цепи, и… такое непотребство, что ректор не знал, с чем его и сравнить. Студентам такую грязь даже показывать негоже.
– Что вы, что вы, наши учащиеся подобную литературу не читают, – всполошился ректор, – это же настоящая порнография.
– Да, порнушка крутая, – согласился Флинт.. – А знаете, сколько там такого добра? Вот ведь какая скверность получается.
И Флинт засеменил прочь.
– Господи, ну что за наказание? – прошептал ректор. – А этому скоту и горя мало. Так и сияет.
– Должно быть, он все еще помнит то гадкое происшествие с Уилтом, – догадался проректор.
– Я его тоже не забыл, – буркнул ректор, угрюмо озирая корпуса колледжа в коем он некогда думал снискать славу. Славу-то он снискал, да только не ту, которую хотел. И все из-за Уилта. Размышляя об Уилте, ректор приходил к тому же выводу, что и Флинт: этакому мерзавцу место за решеткой.
Оба как в воду глядели. В тот же вечер Уилт оказался в тюрьме. Дело обстояло так. Уилт тщательно скрывал от Евы, что по пятницам читает лекции на авиабазе в Бэконхит. Чтобы найти предлог для отлучек из дома, он вызвался давать платные уроки некоему мистеру Малкалему, заключенному Ипфордской тюрьмы. С ним Уилт занимался по понедельникам, но Еве внушил, что наведывется в тюрьму два раза в неделю – по понедельникам и по пятницам. Уилт и сам понимал, что обманывать жену нехорошо, но ведь он для семьи старается: компьютеры и школа, в которую Еве вздумалось устроить близняшек, семейству не по карману, не спасал и приработок в тюрьме, поэтому Уилту и приходилось читать лекции на авиабазе. Да, Уилт лгал жене, однако он вполне мог зачесть общение с мистером Маккалемом во искупление греха. Тем более что подопечный изо всех сил старался усугубить его чувство вины и немало в этом преуспел. Благодаря преподавателю из Открытого университета Маккалем изрядно поднаторел по части общественных наук, и когда Уилт пытался подогреть его интерес к Э.М. Форстеру и роману "Хауардз-Энд", заключенный неизбежно сводил разговоры к тяжелым социально-экономическим условиям, по вине которых он и угодил за решетку. Он довольно складно рассуждал о классовой борьбе, о необходимости революции, лучше всего кровавой, и о полном перераспределении богатств. Чтобы заполучить свою долю богатств, он использовал средства противозаконные и весьма гадкие – например, увещевал недобросовестных должников при помощи паяльной лампы. После таких увещеваний четыре человека отдали Богу душу, Маккалем получил прозвище "Гарри-Поджигатель" а судья, зараженный социальными предрассудками, закатал его на двадцать пять лет. По этой причине доводы Маккалема в пользу социальной справедливости казались Уилту малоубедительными.
Не нравились Уилту и перепады настроений его ученика. Маккалем то хныкал от жалости к себе и твердил, что тюрьма его застебала: не мужик, а сморчок занюханный, то вдруг на него нападало религиозное исступление, то, рассвирепев, он грозил поджарить на медленном огне ту гниду, которая его заложила. Больше всего Маккалем устраивал Уилта в роли сморчка. По счастью, во время занятий ученика и учителя разделяла надежная металлическая сетка и присутствовал еще более надежный надзиратель. Уилт едва оправился от трепки, которую задала ему мисс Зайц, и разноса, который учинила Ева, поэтому такие меры предосторожности были весьма кстати. Тем более что к сегодняшнему настрою Маккалема грибные метафоры никак не подходили.
– Хоть вы и считаете себя шибко умным, а главного не просекаете, – хрипел Маккалем. – Где вам: в тюряге-то не сидели. И Форстер тоже. Козел он, ваш Форстер. Оно и понятно – средний класс.
– Возможно, вы и правы, – согласился Уилт. Маккалем то и дело отвлекался от темы занятия, но чутье подсказывало Уилту, что сегодня лучше ему не перечить. – Форстер действительно принадлежал к среднему классу. Однако не исключено, что именно по этой причине он обладал тонким вкусом и проницательностью, которые…
– Ни хрена себе тонкости! Да этот пидор спал с боровом. Вот вам и тонкий вкус.
Такой отзыв о личной жизни классика смутил Уилта. Надзирателя, как видно, тоже.
– С боровом? – спросил Уилт. – Быть не может. Вы точно знаете?
– А то как же. С Бэкингемом, у-у, боров.
– Ах, вот вы про кого, – Уилт уже клял себя за то, что посоветовал этому жлобу изучать не только творчество, но и биографию Форстера. Даже упоминание о полицейском – для Гарри-Поджигателя – нож острый. – И все же, если мы обратимся к произведениям Форстера с их социальной проблематикой.
– Мотал я эту социальную проблематику! Ничего он, кроме собственной задницы, не видел.
– Что ж, если понимать ваши слова в переносном смысле…
– Кой черт "в переносном"! – рявкнул Маккалем и принялся листать книгу. – Смотрите сами. "Второе января… показалось, что я красив и обаятелен… напудрил бы нос, если бы не… анус зарос волосами". И все это ваш разлюбезный Форстер писал в дневнике. Самовлюбленный педик – и больше ничего.
– Наверно, при помощи зеркала разглядел, – промямлил Уилт, ошарашенный этими откровениями. – И все-таки его романы отражают…
– Наперед знаю, что вы скажете. Дескать, романы Форстера имели для своего времени огромное общественное значение. Ни фига подобного! Как его еще не замели за шуры-муры с приспешником власть имущих. А в смысле общественного значения, что Форстер, что Барбара Картленд – один черт. Чего стоят ее книжонки, всем известно. Розовые сопли.
– Розовые сопли?
– Чтиво для кухарок, – с наслаждением пояснил мистер Маккалем.
– Любопытный взгляд, – заметил Уилт, у которого от рассуждении ученика голова пошла кругом. – Мне лично казалось, что писания Барбары Картленд – чистейший эскапизм, в то время как…
– Я вам охальничать не позволю, – вмешался надзиратель. – Чтобы я этого слова больше не слышал. Пришли о книгах разговаривать – вот и разговаривайте.
– До чего же Уилберфорс языкастый, – сказал Маккалем, пристально глядя на Уилта. – Такие слова знает, что мое почтение.
Надзиратель за его спиной насупился:
– Я тебе не Уилберфорс. Ты прекрасно знаешь, как меня звать.
– Значит, не о вас и речь, – ответил Маккалем. – Конечно, вы мистер Джерард, а не какой-то олух царя небесного, который даже кличку победителя скачек не может прочесть без посторонней помощи. Так что вы там говорили, мистер Уилт?
Уилт задумался.
– Что, мол, книжки Барбары Картленд – забава для полудурков, – напомнил Маккалем.
– Ах, да. Из ваших слов получается, что романтические произведения оказывают на сознание рабочего класса более пагубное воздействие, чем… Что такое?
Маккалем за металлической сеткой зловеще ухмылялся.
– Ушел вертухай, – прошипел он. – Ловко я его сплавил. – Я ведь ему плачу. А его супружница от Барбары Картленд без ума. Каково ему было слушать? Держите-ка.
Уилт взглянул на свернутый в трубочку листок бумаги, который Маккалем просовывал через сетку.
– Что это?
– Сочинение.
– Но вы их обычно пишете в тетради.
– Ладно, считайте, что это сочинение, и быстренько припрячьте.
– Я не стану…
Маккалем люто сверкнул глазами:
– Станешь!
Уилт покорно сунул бумажку в карман, и Поджигатель мигом подобрел.
– А жалованье-то у тебя не ахти, – сказал он. – Что за тачка – твой "эскорт". И жить в одном доме с соседями – не в кайф. То ли дело – свой дом, чтоб ни с кем не делить. А во дворе – "ягуар". Клевяк, а?
– Не совсем, – произнес Уилт. У него к "ягуару" душа не лежала. Ева и на маленькой машине гоняет так, что только держись.
– Ладно. Считай, что пятьдесят тысяч у тебя в кармане.
– Пятьдесят тысяч?
– Ну да. Плачу наличными – Маккалем покосился на дверь. Уилт тоже. Надзиратель не появлялся.
– Наличными?
– Купюры мелкие, старые. Никто не докумекает. Лады?
– Нет, не лады, – решительно сказал Уилт. – Меня деньгами не…
– А ну не бухти! – грозно зарычал Маккалем. – Ты живешь с женой и четырьмя дочками в кирпичном доме, Оукхерст-авеню, 45. Машина – "Эскорт" цвета собачьего дерьма, номерной знак ХПР 791 Н. Номер счета в банке "Ллойдз" – 0737. Еще что-нибудь рассказать?
Уилту этих сведений было вполне достаточно. Он вскочил с места, но Маккалем остановил его:
– Сиди, покуда ноги целы. И дочки тоже. Уилт как подкошенный упал на стул.
– Что вам от меня надо?
– Ничего, – улыбнулся Маккалем. – Ровным счетом ничего. Езжай себе домой, прочти эту бумажку, а дальше все пойдет как по маслу.
– А если я откажусь? – Уилт был близок к обмороку.
– Хуже нету, чем лишиться всей семьи, – загрустил Маккалем. – Как после такого на свете жить? Особенно калеке?
Уилт как завороженный смотрел сквозь металлическую сетку и уже не в первый раз – а при нынешних обстоятельствах, может, и в последний – раздумывал: почему его на каждом шагу подстерегают чудовищные неприятности? Маккалем и впрямь чудовище и слов на ветер не бросает. Отчего так: что ни злодей – то человек дела?
– Я хочу знать, что это за бумажка, – сказал Уилт.
– Ничего особенного. Просто знак. А Форстер, по-моему, типичный представитель среднего класса. Жил со старушкой-мамой, кушал конфетки…
– К черту старушку-маму! С чего вы взяли, что я буду..
Но потолковать о будущем они не успели: вернулся надзиратель.
– Кончайте ваш урок, – объявил он. – Закрываем лавочку.
– До свидания, мистер Уилт, – с ухмылкой бросил Маккалем, когда надзиратель вел его к двери. – До следующей недели.
Но Уилт всерьез сомневался, что они увидятся на следующей неделе. Он вообще решил впредь держаться от жлоба подальше. Что за порядки: гангстеру, убийце дают всего-навсего двадцать пять лет! Совсем уж человеческую жизнь ни в грош не ставят.