Брунетти прекрасно помнил, что Мышка был напарником сержанта более семи лет, и что Вьянелло даже хотел сам уволиться, когда Мышку выпихивали на пенсию, и что лишь активное его, Брунетти, сопротивление заставило его подчиненного изменить решение. Гвидо был твердо уверен, что Мышка не тот человек, которого стоило так рьяно защищать, вооружившись высокими моральными принципами.
- Нет, больше ничего. Вот только не могли бы вы по пути к себе зайти к синьорине Элеттре и попросить ее связаться с телефонной компанией: может, ей удастся раздобыть у них список внутренних звонков Тревизана.
- Бар "У Пинетты" как-то не вяжется с образом преуспевающего адвоката, - заметил Вьянелло.
"И с образом успешного бухгалтера тоже не вяжется", - подумал Брунетти, но вслух говорить не стал.
- Поглядим списки - узнаем, - мягко произнес он.
Вьянелло помедлил, но поскольку Брунетти не сказал более ни слова, он оставил шефа размышлять о том, зачем богатому и успешному человеку могло понадобиться звонить на общественный телефон, да еще в такую жалкую дыру, как бар "У Пинетты".
Глава 13
В этот вечер семейный ужин неожиданно обернулся яростным противостоянием - по-другому не скажешь - между Кьярой и ее матерью. Скандал вспыхнул, когда дочка сообщила, что делала домашнее задание по математике в гостях у девочки, которая была лучшей подругой Франчески Тревизан.
Закончить рассказ Кьяра не успела, поскольку Паола стукнула ладонью по столу и выкрикнула:
- Я не потерплю, чтобы ты становилась шпионкой.
- Никакая я не шпионка, - огрызнулась Кьяра, - я работаю на полицию. - Она повернулась к Брунетти: - Правда же, пап?
Брунетти не стал отвечать и потянулся за полупустой бутылкой "Пино Нуар".
- Нет, ну ведь правда? - не унималась дочка.
- Это не имеет значения. Работаешь ты на полицию или нет, нельзя вот так выуживать информацию из собственных друзей.
- Да? А вот папа всегда так делает! Что ж, он, по-твоему, тоже шпион?
Брунетти сделал небольшой глоток вина и взглянул на жену поверх бокала. Интересно, как она вывернется?
Паола проговорила, глядя на него, но обращаясь при этом к Кьяре:
- Дело не в том, что он добывает информацию, общаясь с друзьями, а в том, что они прекрасно знают, кто он такой и зачем он это делает.
- Но мои друзья тоже знают, кто я, и вполне могут догадаться, зачем я это делаю, - настаивала Кьяра, постепенно заливаясь краской.
- Это совсем не одно и то же, и ты это понимаешь.
Кьяра пробормотала что-то вроде: "Да, как же!", но Брунетти не расслышал толком, поскольку она низко опустила голову над пустой тарелкой.
Паола повернулась к нему и сказала:
- Гвидо, ты не мог бы объяснить своей дочери, в чем тут разница?
Как всегда в пылу спора, Паола, словно бессовестная кукушка, отказывалась от бремени материнства и спихивала проблемы на него.
- Твоя мама права, - проговорил он, - если я задаю людям вопросы, они в курсе, что я полицейский, и учитывают это, когда на них отвечают. Они понимают, что в случае чего я могу заставить их нести ответственность за все, что они скажут, - получается, я даю им шанс быть осторожными, если они сочтут нужным.
- Но разве ты никогда не хитришь? - спросила Кьяра. - Ну, или пытаешься, - добавила она поспешно.
- Бывает, конечно, - признал он. - Но ты не забывай, что бы ни рассказали тебе, это не будет иметь юридической силы. Они могут в любой момент начать отрицать все, что тебе говорили, и тогда твои слова будут иметь не больше веса, чем их.
- Но мне-то зачем врать?
- А им зачем? - отозвался Брунетти.
- Да не в этом вообще дело, будут эти слова иметь юридическую силу или нет! - снова ринулась в бой Паола. - Речь не о юридических тонкостях, а о предательстве. И, с позволения здесь присутствующих, - она посмотрела по очереди на мужа и на дочь, - о чести.
Брунетти заметил, что Кьяра скорчила гримасу в духе "ну вот, опять начинается" и повернулась к нему, ища моральной поддержки, но она ее не получила.
- О чести? - переспросила Кьяра.
- Да, о чести, - сказала Паола. Голос ее теперь звучал спокойно, но в такие моменты она бывала ничуть не менее опасной. Нельзя выведывать информацию у собственных друзей. Нельзя выслушать их, а потом взять и использовать то, что они сказали, против них же самих.
- Но Сусанна ведь не сказала ничего такого, что можно было бы использовать против нее, - перебила ее Кьяра.
Паола на мгновение прикрыла глаза. Потом, взяв ломтик хлеба, принялась крошить его на мелкие кусочки, - она частенько так делала, когда бывала расстроена.
- Кьяра, не важно, как ты используешь эту информацию и используешь ли вообще. Дело в том, что нельзя, - начала она по новой, - нельзя вызывать друзей на откровенность, когда они общаются с нами один на один, а потом пересказывать или использовать услышанное, ведь они, когда говорили, не рассчитывали, что мы можем так поступить. Это называется предательством. Это значит, что ты злоупотребляешь доверием.
- Ты так говоришь, будто это преступление, - проговорила Кьяра.
- Это хуже, чем преступление, - это зло.
- А преступление не зло? - подал голос Брунетти.
Паола перекинулась на него:
- Гвидо, если мне не почудилось, на прошлой неделе к нам два дня приходили работать три сантехника. Ты можешь показать мне квитанцию? Есть у тебя доказательства, что они внесут этот доход в декларацию и заплатят с него налоги?.. - Он промолчал. - Нет, ты скажи, - настаивала она, но он так и не вымолвил ни слова. - Так вот, Гвидо, это - преступление. Но пусть хоть кто-нибудь - ты или эти вороватые боровы в правительстве - назовет это злом!
Он снова потянулся за вином, но бутылка была уже пуста.
- Еще хочешь?
Брунетти знал, что ее вопрос относится совсем не к вину. Он-то вполне обошелся бы без продолжения, но знал по опыту, что раз уж Паола села на своего конька, то не слезет с него, пока не закончит. Жаль только, что вино закончилось.
Краем глаза он заметил, что Кьяра поднялась и направилась к шкафу. Через минуту она вернулась к столу, держа в руках две рюмки и бутылку граппы, и тихонечко поставила все это прямо перед ним. Нет, мать могла обзывать ее как угодно - предателем, шпионом, чудовищем, для него это был не ребенок, а ангел.
Паола задержала на дочери взгляд, и Брунетти обрадовался, отметив, что взгляд этот, пусть на долю секунды, смягчился. Он налил себе немного граппы, сделал небольшой глоток и вздохнул.
Паола протянула руку, взяла бутылку, налила и тоже отпила чуть-чуть. Это означало, что наступило перемирие.
- Кьяра, я не хотела ругать тебя за это.
- Не хотела, но отругала, - отозвалась дочка со своей обычной непосредственностью.
- Знаю. Прости. - Она сделала еще один глоток. - Ты же знаешь, я серьезно отношусь к таким вещам.
- Это ты все в своих книгах вычитала, да? - простодушно спросила Кьяра. Очевидно, она считала, что профессиональная деятельность матери в качестве преподавателя кафедры английской литературы пагубно сказалась на ее нравственном развитии.
Оба родителя попытались уловить в ее тоне нотки сарказма или пренебрежения, но в нем не было ничего, кроме любопытства.
- Думаю, ты права, - признала Паола. - Они знали, что такое честь, те, кто писал эти книги. Для них это был не пустой звук. - Она замолчала, обдумывая то, что сказала. - Причем не только писатели, все общество полагало, что есть вещи непререкаемо важные: честь, доброе имя, данное слово.
- Я тоже считаю, что это важно, мамочка, - сказала Кьяра и сразу показалась моложе своих лет.
- Я знаю, детка. И ты, и Раффи, и мы с папой тоже так считаем. Вот только мир, похоже, об этом забыл.
- И поэтому ты так любишь свои книги, мама?
Паола улыбнулась - Брунетти показалось, что она слезла-таки со своего конька, - и ответила:
- Да, милая, наверно, поэтому. И потом, благодаря этим самым книгам у меня есть работа.
Брунетти, прагматизм которого вот уже более двадцати лет сталкивался с самыми причудливыми формами идеализма жены, конечно, ей не поверил. Он-то знал: "эти самые книги" были для нее куда большим, чем просто работой.
- Кьяра, у тебя, наверное, еще много уроков? - спросил Брунетти, понимая, что вполне может выслушать ее рассказ о том, что еще она разузнала у подруги Франчески, чуть позже вечером или завтра утром. Поняв, что ее наконец отпускают восвояси, дочка сказала, что уроков и правда много, и ушла в свою комнату. А родители пусть себе обсуждают вопросы чести, раз уж им так хочется.
- Паола, я не думал, что она воспримет мое предложение настолько серьезно, что примется расспрашивать об этом своих знакомых, - начал объяснять Брунетти, пытаясь одновременно извиниться за то, что случилось.
- Я не возражаю, чтобы она добывала информацию. Мне только не нравится, как она это делает, - сказала Паола и отпила еще немного граппы. - Как ты думаешь, она поняла то, что я пыталась ей втолковать?
- Думаю, она понимает все, что мы ей говорим, - ответил Брунетти. - Не уверен, что соглашается, но понимает наверняка. А какие еще примеры ты хотела привести - я имею в виду примеры того, что является преступлением, но не грехом? - спросил он, возвращаясь к прерванному разговору.
Она задумчиво покатала рюмку между ладонями.
- Пример найти - дело нехитрое, особенно в стране с такими дурацкими законами. Куда сложнее понять, что есть зло, хотя преступлением и не является.
- И что, например?
- Например, разрешать детям смотреть телевизор, - проговорила она, смеясь. Эта тема явно ее уже утомила.
- Нет, серьезно, Паола, приведи мне какой-нибудь настоящий пример. - Ему и правда стало интересно.
Прежде чем ответить, она провела пальцем по стеклянной бутылке с минеральной водой.
- Я знаю, тебе надоело это слушать, но я считаю, что пластиковые бутылки - зло, хотя это, конечно же, не преступление, - сказала она и поспешно добавила: - Пока не преступление. Но через несколько лет, надеюсь, это будет уже незаконно. Разумеется, если у общества хватит на то здравого смысла.
- Я думал, ты приведешь пример помасштабнее, - заметил Брунетти.
Она снова задумалась и ответила так:
- Если бы мы воспитывали в наших с тобой детях уверенность в том, что состоятельность моей семьи дает им какие-то особые привилегии, такое воспитание несло бы в себе зло.
Брунетти удивило, что Паола привела такой пример: за годы их совместной жизни она редко упоминала о богатстве своих родителей, разве что в пылу политических споров ссылалась на их благополучие как на вопиющий пример социальной несправедливости.
Они переглянулись, но Брунетти так и не успел ничего сказать, поскольку Паола продолжила:
- Не знаю, покажется ли тебе этот пример более масштабным, но если бы я имела привычку говорить о тебе гадости, эта привычка тоже была бы злом.
- Так ты же только этим и занимаешься, - проговорил Брунетти, заставляя себя улыбнуться.
- Нет, Гвидо! Я могу говорить гадости тебе. Это совсем другое дело. А о тебе я никогда не позволю себе сказать ничего дурного.
- Потому что это бесчестно?
- Вот именно, - сказала она, улыбаясь.
- А говорить гадости мне в лицо, стало быть, не бесчестно?
- Конечно нет. Особенно если это чистая правда. Потому что это ведь остается между нами, Гвидо, и ни один посторонний ничего об этом не узнает.
Он протянул руку и взял бутылку с граппой.
- Знаешь, а мне все трудней проводить эту грань.
- Между чем и чем?
- Между преступлением и злом.
- А почему так происходит, как ты думаешь?
- Точно не знаю. Может, потому, что, как ты сказала, мы уже перестали верить в старые ценности, а новых пока не нашли.
Она кивнула, обдумывая его слова.
- Все старые правила больше не действуют, - продолжал он. - Все пятьдесят лет, с тех пор, как кончилась война, мы не слышали ничего, кроме лжи. Врали все: правительство, Церковь, политические партии, промышленники, бизнесмены, военные.
- А полиция?
- И полиция тоже лгала, - ответил он, ни на секунду не задумываясь.
- И несмотря на это, ты хочешь в ней служить?
Он пожал плечами и плеснул себе граппы. Она ждала ответа.
- Кто-то же должен попытаться, - выговорил он наконец.
Паола подалась вперед, приложила ладонь к щеке мужа и слегка развернула к себе его лицо.
- Гвидо, если я когда-нибудь снова затею лекцию на тему чести, стукни меня бутылкой, договорились?
Он повернул голову и чмокнул ее в ладонь.
- Только если разрешишь покупать пластиковые.
Часа через два, когда Брунетти сидел, зевая над "Тайной историей" Прокопия, раздался телефонный звонок.
- Брунетти слушает, - сказал он и взглянул на часы.
- Комиссар, это дежурный Алвизе. Он сказал, надо вам позвонить.
- Кто "он", Алвизе? - спросил Брунетти, выуживая из кармана старый билет на катер, чтобы использовать его в качестве закладки. Разговоры с Алвизе, как правило, оказывались либо долгими, либо страшно путаными. Либо и то и другое.
- Сержант, господин комиссар.
- Какой сержант, Алвизе? - Брунетти захлопнул книжку и отложил ее в сторону.
- Сержант Мышка.
Брунетти насторожился:
- А почему он попросил вас мне позвонить?
- Потому что он хочет с вами поговорить.
- Почему же в таком случае он не позвонил мне сам? Мое имя есть в любом телефонном справочнике.
- Потому что не мог, господин комиссар.
- А почему не мог?
- Потому что это против правил.
- Каких еще правил? - спросил Брунетти с уже нескрываемым раздражением.
- Да наших.
- Наших - это чьих?
- Ну как, наших, в квестуре. Я тут на ночном дежурстве.
- И что же там делает сержант Мышка?
- Он под арестом. Ребята из Местре его задержали, а потом выяснили, кто он такой, ну в смысле, кем служит. То есть служил. Что сержантом, в общем. И они тогда его сюда отправили, только сказали, чтобы он сам шел. Сюда позвонили, сказали, что отправили его к нам и что разрешили самому идти, без охраны.
- Выходит, сержант Мышка сам себя арестовал?
- Ну, как бы да. Я вот не знаю теперь, как оформлять-то его, чего писать в графу "фамилия офицера, осуществившего задержание".
На мгновение Брунетти отвел трубку от уха.
- За что его арестовали? - спросил он чуть погодя.
- За драку, комиссар.
- Где это произошло? - Ответ на этот вопрос был ему заранее известен.
- В Местре.
- С кем он подрался?
- С каким-то иностранцем.
- И где же сейчас этот иностранец?
- Скрылся. Они подрались, а потом иностранец убежал.
- Откуда вам известно, что это был иностранец?
- Мне сержант Мышка сказал. У него, говорит, акцент был.
- Если иностранец скрылся, кто же тогда подал жалобу на Мышку?
- Я так решил, что ребята из Местре потому его к нам и отправили. Думали, мы лучше знаем, что со всем этим делать.
- Это полицейские из Местре сказали вам, что нужно оформить бумаги об аресте?
- Да нет, господин комиссар, - выдавил из себя Алвизе после долгого молчания. - Они велели сержанту Мышке приехать сюда и написать отчет о случившемся. А у меня на столе только бланки для отчета о задержании, вот я и решил ими воспользоваться.
- Скажите, Алвизе, а почему вы не разрешили Мышке мне позвонить?
- Так он уже жене позвонил. Я-то знаю, по правилам задержанным всего один звонок разрешается.
- Это только в телешоу бывает, офицер, в американских. - Брунетти сдерживался из последних сил. - Где сейчас сержант Мышка?
- Он вышел. Сказал, что купит себе кофе.
- Пока вы будете отчет об аресте писать, да?
- Да, господин комиссар. Неудобно как-то было при нем это делать.
- Когда он вернется? Ведь он должен вернуться?
- Ну конечно, господин комиссар. Я ему так и велел. Ну, то есть я его попросил вернуться, и он мне обещал.
- Когда вернется, попросите, чтобы подождал. Я выезжаю. - С этими словами Брунетти просто повесил трубку, не дожидаясь ответной реплики, поскольку знал, что продолжения разговора просто не выдержит.
Брунетти предупредил Паолу, что ему надо сходить в квестуру кое-что уладить, и через двадцать минут уже поднимался в комнату для младшего офицерского состава. Алвизе сидел за столом, а напротив расположился сержант Мышка, выглядевший точно так же, как год тому назад, когда ушел из полиции.
Отставной сержант был невысок, но чрезвычайно широк в плечах, свет от лампы над его головой отражался от его почти совсем лысой макушки. Он сидел, скрестив руки на груди и откинувшись, так что стул стоял на одних задних ножках. Когда Брунетти вошел, он поднял голову, пару мгновений его темные глаза изучающе глядели на комиссара из-под густых белых бровей; наконец он подался вперед, и стул с глухим стуком приземлился на передние ножки. Он встал и протянул Брунетти руку, - не будучи больше сержантом, он мог теперь держаться с комиссаром на равных, - и в этот самый момент Брунетти вновь почувствовал прилив неприязни, которую всегда испытывал к этому человеку: сержанта, казалось, переполняла жестокость, готовая выплеснуться наружу в любой момент, подобно поленте, обжигающей рот торопливому едоку.
- Добрый вечер, сержант, - сказал Брунетти, пожимая ему руку.
- Комиссар, - отозвался тот, но больше не произнес ни звука.
Алвизе замер, переводя взгляд с сержанта на комиссара и обратно и ничего не говоря.
- Может, поднимемся ко мне в кабинет, поговорим? - предложил Брунетти.
- Давайте, - согласился Мышка.
В кабинете Брунетти включил свет и сразу прошел к столу. Снимать плащ он не стал, давая понять, что не собирается тратить на всю эту историю слишком много времени.
- Ну, рассказывайте.
- Мне позвонил Вьянелло и попросил наведаться в этот бар "У Пинетты" - посмотреть, что там и как. Я о нем раньше слышал, но сам не бывал. И то, что я слышал, мне не больно-то нравилось.
- Что именно вы слышали?
- Что там много черных околачивается. И славян. Эти даже хуже, славяне, я имею в виду.
Брунетти, хоть и готов был согласиться с последним утверждением, предпочел промолчать.
Видя, что комиссар не собирается его подгонять, Мышка решил прервать свои рассуждения на расово-этническую тему и перешел к делу.
- Я пришел, выпил стакан вина. За одним из столов ребята играли в карты. Я подошел и стал следить за игрой. Никто вроде не возражал. Я взял еще вина и разговорился с мужиком, что стоял рядом со мной у стойки. Тут один из игроков ушел, я сел на его место и сыграл пару партий. Проиграл тысяч десять лир. Потом вернулся игрок, который уходил, так что я уступил ему место, опять сел к стойке и еще немного выпил.
Брунетти подумал, что Мышка мог гораздо веселее провести этот вечер дома перед телевизором.
- А драка-то из-за чего произошла, сержант?