Проходя в сопровождении конвоя по двору Управления милиции. Горюнов лихорадочно старался собраться с мыслями, понять, почему Коршунов вел себя сегодня так необычно. Спирина взяли! Неужели он все расскажет? Что тогда будет? Нет, этого не может быть. А почему? Ведь он и сам давно бы все рассказал, если бы не боялся Спирина. А тому кого бояться? Его, Горюнова? Уж кого-кого, а его-то Спирин не боится. И вообще в таком деле своя рубашка ближе к телу. А может, Коршунов врет, что Спирина взяли? Разве его возьмешь, да еще с пистолетом? Конечно, врет! И все-таки зачем, ну, зачем он только пошел на это дело? Вот теперь-то уже кончена его жизнь, все кончено, по-настоящему…
Когда вошли в здание тюрьмы, дежурный спросил у конвойного:
- Этот из пятнадцатой камеры?
- Так точно.
- Ведите в другую. В пятнадцатой дезинфекцию начали. Ну, в седьмую, что ли…
Занятый своими мыслями, Горюнов не обратил внимания на этот короткий разговор. Да и не все ли равно, куда его поведут?
В небольшой полутемной, очень чистой камере находился еще один арестованный.
Когда ввели Горюнова, он спал, укрывшись с головой одеялом, но при звуке открываемой двери приподнялся.
Ни на кого не глядя, Горюнов прошел к свободной койке и, повалившись на нее, уткнулся лицом в подушку.
Неожиданно над ним раздался чей-то голос:
- Колясь, ты?
Горюнов повернулся и от изумления в первый момент не мог произнести ни слова. Перед ним стоял Спирин.
- Вот это фартово! - продолжал тот. - Перепутали и сунули тебя сюда. Теперь живем!
Но в голосе его не чувствовалось никакой радости, говорил он снисходительно и насмешливо.
Горюнов наконец пришел в себя.
- Здорово! Вот здорово! - захлебываясь, прошептал он. - Что теперь делать будем?
- Меня слушай. Уж я теперь выскочу. Ну, и ты со мной, конечно. Давно замели?
- Неделю как сижу. Ничего им не рассказывал.
- Так. Теперь о чем будут спрашивать, все мне передавай. Понял?
- Ага. А ты мне. Ладно?
- Известное дело. Я уж тебя научу, что им лепить. Держись за меня.
Они еще долго шептались в темноте.
Спирин устроился на кровати основательно, как дома, и через минуту уже спал каменным сном. Горюнов же долго не мог заснуть. Его трясло, как в лихорадке; мысли скакали в голове, теснили друг друга; надежда боролась со страхом, иногда его вдруг охватывало отчаяние и острая, нестерпимая жалость к самому себе.
Он и сам не подозревал, как разбередил ему душу Коршунов.
На следующее утро, сразу после завтрака, Спирин был вызван на допрос.
Когда его ввели в кабинет, Коршунов был один. Он молча кивнул Спирину на стул. Тот сел. Коршунов равнодушным тоном задал ему обычные вопросы, касающиеся биографии, потом отодвинул в сторону бланк допроса и снова занялся своими делами: читал бумаги, делал пометки, говорил по телефону; к нему заходили сотрудники, шептались о чем-то, уходили. Спирин все сидел. Он терялся в догадках. Время шло, а допрос не продолжался. Коршунов как будто забыл о присутствии арестованного.
Наконец подошло время обеда. Только тогда Коршунов подписал полупустой бланк, дал его подписать Спирину и, вызвав конвой, отправил арестованного обратно в тюрьму.
Когда тот появился в камере, Горюнов, полный нетерпения и тревоги, бросился к нему.
- Ну, что говорили? Почему так долго?
- Ничего не говорили, - хмуро ответил Спирин, принимаясь за еду.
- Как так? Четыре часа там сидел и ничего не говорили?
- А вот так.
Не успел кончиться обед, как Спирина снова вызвали на допрос.
И опять повторилось то же самое: он сидел посреди кабинета, а Коршунов, задав два-три совершенно не относящихся к делу вопроса и записав ответы, снова занимался своими делами.
Спирин наконец не выдержал.
- Зачем вызывали? - резко спросил он. - Чего вам от меня надо?
Коршунов поднял голову, внимательно посмотрел на него и, не отвечая ни слова, снова углубился в бумаги.
В кабинет вошел Лобанов и прошептал Сергею на ухо:
- Был. Горюнов места себе не находит.
Сергей удовлетворенно кивнул головой.
Так прошло время до ужина, и Спирин был опять отправлен в тюрьму.
В камере ждал его Горюнов, необычайно взволнованный, полный тревоги и подозрений.
- Опять ничего не говорили, - холодно сообщил Спирин. - В молчанку играем.
- Врешь! - взорвался Горюнов. - Такого не бывает!
- А я тебе говорю: факт, - невозмутимо ответил Спирин. - Сам в толк не возьму, зачем им это надо.
- Врешь, врешь! - задыхаясь от злости, повторял Горюнов. - Меня продать хочешь?
- Дура! - презрительно усмехнулся Спирин.
Но только закончился ужин, как дверь камеры отворилась, и надзиратель громко объявил:
- Спирин! Срочно на допрос!
И когда за Спириным захлопнулась дверь, Горюнов наконец не выдержал. Он в исступлении начал быть кулаками в стену и хрипло закричал:
- Эй, кто там!.. Я тоже хочу на допрос!.. Я тоже кое-что знаю!..
Через десять минут в пустом кабинете Коршунова Горюнов уже давал Сергею показания. Он говорил торопливо, почувствовав вдруг небывалое облегчение, почти счастье оттого, что кончилась наконец эта мучительная, изматывающая борьба с самим собой. Горюнов уже забыл, что заставило его давать показания; ему казалось, что это он сам решился, сам выбрал путь для своего спасения.
Это был такой искренний, от самой души идущий взрыв настоящих человеческих чувств, что Сергей, поддаваясь какому-то новому, необычному порыву, понимая, что он делает сейчас именно то, что надо, что совершенно необходимо и для него самого и для этого парня, еще не совсем потерянного, еще только тронутого гнилым ветерком преступлений, встал, в волнении прошелся по комнате и очень просто, доверительно, как другу, сказал:
- А знаешь, Коля, теперь я тебе признаюсь: ведь этот гад Спирин действительно ничего не сказал. Мы все эти часы молчали, и все эти часы я надеялся только на тебя, на твою совесть.
Горюнов ошеломленно посмотрел на него, потом опустил голову и долго молчал. Наконец он медленно, с усилием проговорил:
- Все равно. Будь что будет. Но уж если доведется жить, то как все люди. Со спокойной душой. Если только доведется…
И, закрыв лицо руками, он громко, навзрыд заплакал, уже не скрывая своих слез и не стыдясь.
Вот в этот-то момент Сергей и ощутил всю полноту счастья. И главное здесь было не в том, что Горюнов сознался и удался смелый, тонкий и рискованный замысел. Главное было в том - и это Сергей ясно понял, - что другим наконец стал этот парень, что он теперь спасен, окончательно спасен. Выигран куда более важный и трудный бой с ним самим и за него самого.
До конца? Да, конечно. Но только в отношении Горюнова. Однако за ним и даже за Спириным теперь выплыло новое имя - некоего Доброхотова. Это, оказывается, он, как потом уже сообщил Горюнову Спирин, посулил очень большие деньги за убийство Климашина. Это для него снял Спирин часы с убитого, чтобы подтвердить, что "дело сработано".
Горюнов видел Доброхотова только один раз, в субботний вечер, в ресторане "Сибирь". Спирин предупредил, что только по субботам и можно встретить там Доброхотова. Однако тогда не было разговора о "деле". Горюнова только поили водкой и настраивали против Климашина. Он и не думал, что все это может кончиться убийством, до последнего момента не думал, до самого того проклятого выстрела.
В этот день они со Спириным решили "проучить" Климашина. Горюнов, предварительно выпив "для храбрости", по приказу Спирина предложил Климашину помириться и под предлогом отметить это событие затащил в пивную. Климашин быстро опьянел, а к пивной в это время подъехал Спирин. Они усадили пьяного Климашина в машину, и там он сразу уснул. А Спирин погнал машину; куда, этого не знал и Горюнов. Потом, в лесу, у него завязалась драка с Климашиным, а Спирин, улучив момент, выстрелил.
Ну, а скрыться Горюнову велел все тот же Спирин. Такой приказ он получил от Доброхотова.
Горюнов дал и приметы Доброхотова: высокий, худощавый, молодой блондин, щегольски одет, узкий розовый шрам за правым ухом на шее, на левой руке не хватает двух пальцев.
Обо всем этом Сергей доложил в тот же вечер на совещании у комиссара Силантьева, где присутствовали еще только Зотов и Гаранин.
- Поздравляю, Коршунов! - сказал под конец Силантьев. - Но теперь ищите Доброхотова. Всю Москву обшарьте, все пригороды. Но найдите. Это очень опасный человек. И потом… - Силантьев на минуту задумался, - мне кажется, что не ему нужно было это убийство. Ведь он и не знал Климашина. Тогда кому же? Ниточка тянется дальше. Вопрос только - куда?
ГЛАВА 6
ДЕЛА ЛЮБОВНЫЕ, СЕМЕЙНЫЕ И ПРОЧИЕ
Из окна кабинета был хорошо виден почти весь заводской двор - широкая аллея тополей, ведущая от проходной, слева - кирпичное двухэтажное здание раскройного цеха, справа - спортивная площадка, опоясанная лентой кустарника.
Плышевский, не отрываясь, смотрел в окно, на асфальтированную дорожку, ведущую от раскройного цеха к зданию управления. Сейчас по ней должен пройти Чутко. Он только что звонил, сказал, что зайдет по какому-то делу к Плышевскому. По какому? Вообще-то дел хватает. Но тон у Тараса Петровича был какой-то необычный. Он говорил на этот раз сухо, даже сердито. Не нравился Плышевскому новый парторг, очень не нравился. С первого дня своего появления на фабрике. "Прикидывается простачком, а сам хитер, как черт. И во все щели нос сует. Опасный человек…"
Ну, вот он, Чутко, идет - в своей старенькой меховой безрукавке, надетой на пиджак, в серой шапке - "гоголе".
Через минуту Чутко уже входил в кабинет Плышевского.
- Привет, Олег Георгиевич! - Он протянул руку и, как всегда, без особого вступления, сказал: - Слухай, голуба, что ж это за порядки в раскройном, у Жереховой, а? Выделила двух-трех любимиц, им и самую выгодную работу и самый наилучший товар? И странное дело. Скажем, Голубкова, как стала хуже вести себя, сразу в любимицы попала. А мне ребята говорили, что Голубкова на руку не чиста, даже попалась раз. Только акта про то у охраны почему-то нема. Ну, это я с Дробышевым выясню. А вот с Жереховой как быть?
- Разберусь, Тарас Петрович, - кивнул головой Плышевский, делая пометку в календаре. - Сегодня же.
- Попрошу, - строго проговорил Чутко и остро взглянул на Плышевского из-под насупленных, лохматых бровей. - Теперь так. Готовлюсь к докладу. Нужны данные о производственной работе. И вот я обратил внимание, голуба, на одну деталь. Обратно с Жереховой. Чем объяснить, скажи ты мне, что летом, когда ее начальником цеха выдвинули, цех три месяца план срывал? А до прихода Жереховой процентов на двести выгонял. И вдруг - на тебе. Издергали бабу вконец, изругали по-всякому, а через три месяца все пошло нормально. Картина, а? И як же це понимать прикажешь? Попрошу: справочку мне по этому вопросу составь и завтра в партком пришли. Бо це дило треба разжуваты.
- Да я тебе сейчас все объясню, - улыбнулся Плышевский. - Дело простое.
- Нет, - покачал круглой головой Чутко и упрямым движением расправил сивые усы. - Ты уж письменно. Разок хочу бюрократом быть.
- Как угодно. Что-то раньше за тобой это не водилось.
- Ох, голуба, - вздохнул Тарас Петрович, - раньше за мной много чего хорошего не водилось!
Он быстро поднялся. Плышевский проводил его до двери, потом прошелся по кабинету. Что это с Тарасом Петровичем? Куда копает? А уж и лукав, старый черт! Ну, насчет любимиц у Жереховой - это ясно. Кто-то нажаловался. А вот почему Чутко историей занялся? Странно. И потом, Голубкова… До чего еще он там с Дробышевым докопается! Вот ведь попался секретарь! То ли дело раньше, до него был! Душа в душу жили. Но тогда директор мешал. Теперь директора, слава богу, нет, так вот Чутко появился на нашу голову! Как осенью его выбрали, так пошли неприятности. И все с шуточками, с прибауточками. Да и Дробышев этот тоже заноза. Взяли на свою голову. Вчера пришел к Свекловишникову и потребовал снять Перепелкина. Он, видите ли, какие-то там инструкции нарушил. Тихон его еле-еле пригасил. Но что он еще выкинет? Упрямый мужик. А тут еще комсомольцы… Теперь Осокин у них в вождях, да и Привалов очень уж активным стал.
Плышевский нахмурился. Много лишних людей появилось на фабрике, беспокойных, опасных. Слишком много!
И что-то делается еще там, в МУРе? Правда, Доброхотов предупрежден и, конечно, принял меры. Все-таки надо будет при случае узнать, через кого он действовал, кого пустил на это… убийство. Как он вообще посмел это сделать, как решился? Ведь Плышевский ему только рассказал, что Климашина завербовать не удалось. Ну и что? Выгнали бы с фабрики - и делу конец. Кто бы поверил всяким там его подозрениям? А этот Доброхотов… Тьфу, мерзость какая! И с таким подонком приходится иметь дело! Вообще-то Свекловичников, конечно, прав: нельзя связываться с такими. Вообще… А в данном случае? Тихон не знает, что он, Плышевский, ведет через Доброхотова и другие свои дела. Как раз сегодня должен прийти от него Масленкин. Два дня назад Плышевский ездил в Ленинград, встретился с Вурдсоном, получил валюту… Теперь очень нужен Доброхотов.
И еще вопрос: куда девался Козин? За две недели только раз звонил Гале по телефону. И девочка заметно грустит. Неужели увлеклась серьезно? Этого еще не хватало! А впрочем, что здесь плохого? Иметь такого зятя даже полезно.
Плышевский устало провел рукой по лбу, поправил очки и с хрустом потянулся. Надо заняться делами.
День прошел в привычных хлопотах.
А вечером в квартире Плышевского раздался неуверенный, короткий звонок. Олег Георгиевич в халате и теплых меховых туфлях сам открыл дверь. На пороге стоял тщедушный человечек в железнодорожной форме, с опухшим, угреватым лицом - Масленкин. Они уединились в кабинете.
Масленкин еще не ушел, когда в передней снова прозвенел звонок. На этот раз дверь открыла Галя. По ее радостному восклицанию Плышевский догадался: пришел Козин.
Через полчаса, незаметно выпроводив Масленкина, Плышевский вошел в столовую. Козин что-то с увлечением рассказывал Гале. Перед ним на столе стоял стакан чая, в блюдце лежал нарезанный кекс.
- Ну, дочка, дай-ка нам что-нибудь посолиднее! - весело сказал Плышевский, здороваясь с Козиным. - Дорогой гость у нас.
Галя с заметной неохотой выполнила его просьбу, и на столе появилась бутылка коньяка.
Первую рюмку выпили молча, жестом пожелав друг другу здоровья и удачи. Вторую - за Галю. Только после третьей или четвертой рюмки, когда щеки Козина заметно порозовели, взгляд стал веселым и дерзким, Плышевский спросил:
- Ну-с, так как наши дела, Михаил Ильич?
- Дела? - загадочно улыбнулся Козин и покосился на Галю. - Могу вас обрадовать, все в полном порядке. Преступники арестованы и в убийстве сознались.
- Что?! - Плышевский опешил от неожиданности.
- Представьте!
- Это Миша сделал! - с наивной гордостью заметила Галя.
- Ну, положим, не я один, - скромно возразил Козин. - У меня тоже начальники есть.
Плышевский пришел в себя быстро. "Ты, - язвительно подумал он, - ты, брат, осел. Здесь работала рука поопытней и поумней".
- У вас, вероятно, очень опытный и знающий начальник? - поинтересовался Плышевский.
Козин подумал было, что отвечать на такой вопрос не стоит. Но взяло верх раздражение на Коршунова, да легкий хмель от выпитого коньяка уже туманил и будоражил мозг.
- О начальниках плохо не говорят! - желчно ответил он.
- Тем более, если они того не заслуживают, - как бы дразня его, заметил с усмешкой Плышевский.
- Мой-то? Это еще как сказать! - И, уже не скрывая своей неприязни, Козин добавил. - Прыткий, конечно, и неглупый.
- Ну, ну, это уж вы сгоряча, дорогуша, - посмеиваясь, ответил Плышевский.
- Не верите?
- Нет. Вот если бы самому на него посмотреть. Хоть издалека…
- Ну что ж, - распалился Козин. - Приходите в эту субботу в "Сибирь". Знаете? Даже познакомлю. Его фамилия - Коршунов.
Плышевский невольно вздрогнул.
- А что он там будет делать, ваш Коршунов?
- Папа! - неожиданно вмешалась Галя. - Может быть, об этом нельзя спрашивать?
В продолжении всего разговора девушка сидела молча, с беспокойством следя за разошедшимся Козиным.
- Ты права, дочка, - сухо согласился Плышевский. - В самом деле, бросим этот разговор.
- Галочка, ты зря беспокоишься, - самоуверенно возразил Козин. - Я-то уж как-нибудь знаю правила конспирации.
Вечер закончился весело и непринужденно. Уходя, Козин настолько осмелел, что в передней даже попытался обнять Галю.
- Ты меня очень удивляешь, Миша, - шепнула она, мягко отстраняя его руки.
И Козин вдруг почувствовал какой-то скрытый смысл в этих, казалось бы, простых словах. Ему снова почему-то стало не по себе, как тогда, когда он однажды перехватил ее взгляд. Он неловко простился и вышел.
Как только Козин ушел - это было около одиннадцати часов вечера, - Плышевский перенес телефон в кабинет и позвонил Фигурнову.
- Оскар Францевич, ты? - почему-то понизив голос, спросил он.
- Мое почтение, Олег Георгиевич, - проворковал в ответ Фигурнов. - Чем могу быть полезен?
- Повидаться бы надо. Новости есть.
- Душа моя! Второй день не выхожу. Голос сел. А мне в большой процесс входить. Трагическая ситуация, смею заверить. Каждый час полощу горло, сырые яички глотаю.
- Тридцать лет тебя знаю, и каждый раз перед большим процессом у тебя голос садится! - засмеялся Плышевский. - А потом соловьем разливаешься.
- Нет, нет! - энергично запротестовал Фигурнов. - Тут случай особый. Председательствующим по данному делу будет Кротов. Процесс исключительно трудный. Так что, Олег Георгиевич, душа моя, приезжай ко мне…
- Ладно уж! Жди.
Через полчаса он подъезжал в своей машине к дому на Молчановке.
Фигурнов встретил гостя в передней. Это был очень подвижной невысокий старик с седой гривой волос, хрящеватым, с горбинкой носом и глубоко запавшими черными, очень проницательными глазами на смуглом лице с выступающими скулами.
Плышевский по-хозяйски уверенно прошел в большой кабинет, уставленный массивной мебелью, и удобно расположился в мягком кресле у громадного письменного стола. Фигурнов, поджав под себя ногу, уселся напротив.
- Дело, Оскарчик, по-моему, осложняется, - начал Плышевский.
Фигурнов слушал подчеркнуто внимательно, склонив набок голову и полузакрыв глаза. В этот момент он чем-то напоминал большую сонную птицу.
Когда Плышевский кончил, Фигурнов еще с минуту сидел в той же позе, потом театральным жестом провел рукой по лбу и сказал:
- Этот самый Козин для вас, конечно, клад, но только на данном этапе. Надо тянуть дальше. Ведь он там, у себя, плотва. А надо бы подцепить щуку. Козин, смею заметить, - это только информация, не больше. А, к примеру, начальник его, Коршунов, что ли, - это уже опора, поддержка. Вот он, фигурально выражаясь, и есть щука.
- Гм… Соблазнительно. Но голыми руками такого, кажется, не возьмешь.