Кротов отнес в лес старый бушлат, что был на морячке, закидал его лапами хвои, зашвырнул в кустарник бескозырку, потом взял топор, ударил морячка по шее, рубил яростно, пока голова не отвалилась; отрубил руки и ноги, затолкал туловище в мешок, завязал своим особым, быстрым узлом; топором же вскопал землю, бросил туда мешок, голову унес в лес, закопал глубоко. Только потом, отойдя уже к шоссе, вспомнил, что нож не вытащил, застрял нож в челюстной кости, а он и забыл про него. А что на ноже? Отпечатки пальцев? Нет, хуже, там инициалы его есть - "Н. К." А кто в земле-то найдет? Да и голова чья? Она ж сгниет, голова, с дождями сгниет, дело-то к весне. Нет, надо назад, надо нож забрать. "А где я его найду, когда уж стемнело и фонаря нет?! Все равно, возвращайся, Крот, чтоб следа не было". Он повернулся и увидел, как навстречу ему идет машина с синими щелочками фар. Шофер притормозил:
- Ты что, морячок, шатаешься? Задело, что ль? Садись в кузов, а то сзади стреляли, немец прорывался, садись… Там пять саперов за взрывчаткой едут, я тебя до санбата подброшу, тут недалеко… Подсобить или сам влезешь?
- Влезу, браток, спасибо…
- Если не влезешь - крикни, что-то больно у тебя морда белая, смотри, не помирай, пока не довезу…
11
- Нашел я трех милинковских знакомых, - сказал Жуков. - Друзей у него не было… Интересный человек, Милинко, ей-боженьки, интересный.
- Поговорили с ними? - спросил Костенко.
- Да разве во время вашего пребывания поговоришь? Как на экзамене - гляди в рот учителю, жди указаний, все в соответствии с традициями!
- Ну и зануда вы…
- А разве я спорю? Не склочник - и то хорошо по нашим временам. Один из знакомых особенно любопытен, Цыпкин Геннадий.
- Чем?
- Он один из всего таксопарка переписывается с Иваном Журкиным, который в Израиль уехал.
Костенко усмехнулся:
- А чего там Ивану Журкину делать?
- Жена повезла.
- Ну и что? - хмуро спросил Геннадий Цыпкин, пропуская Костенко в комнату. Жуков отправился в управление, туда вызвали двух других милинковских знакомых - Лыкова и Тызина, времени по квартирам ездить не оставалось: Москва торопила. - Переписываюсь. Запрещено, что ль?
- Никак нет, - ответил Костенко, снимая плащ, - наоборот, я считаю, что рвать с другом - некрасиво. Он ведь друг ваш был, Журкин-то?
- И остался им, - с вызовом ответил Цыпкин.
- А Милинко?
- При чем здесь Милинко?
- Я его ищу.
- Мне не пишет. Пишет Журкину. Молодец.
Геннадий говорил рублено, фразами. Они казались Костенко такими же тяжелыми, но верными, как руки шофера - большие, собранные.
- Молодец Милинко, - согласился Костенко. - Только как вы об этом узнали, если он и с вами связь прервал?
- Иван написал.
- Письмо не сожгли?
- Это вы, что ль, с Москвы прилетели?
- Я.
Цыпкин поднялся, открыл книжный шкаф, достал письмо, протянул Костенко.
"Здравствуй, дорогой Гена!
Пишу я тебе из Тель-Авива, паспорта еще не получил, Розка бьется, но денег нет, чтоб уплатить за гарантию и расходы. Они тут насчитали х… знает сколько денег за то, что нас вывезли из Вены. Роза устроилась судомойкой, а куда мне в шоферы-то? Я ж по-ихнему ни-ни, да и Роза с грехом пополам два слова знает. Эхе-хе, Гена, а куда подашься?! Посольства нашего нету, а то б сжегся на пороге, если б обратно не пустили. Гринька-то был прав, когда говорил: "Там без денег - не человек, там только с золотом в люди выйдешь, оно не пахнет". Прислал мне письмо, только сказал, что адрес поменял, велел писать до востребования в Коканд, я ответил ему, он же умный у нас, самый вроде б умный, может, и посоветует чего. Писать много нельзя, потому что если письмо тяжелей одной страницы, на почте возьмут в три раза дороже, а это два рубля, полбутылки, понял? Ну, конечно, не пью, не на что, печенка не болит, с этим хорошо, а если заболит - тогда топись! Я загрипповал, так лекарство стало в семь рублей, если на наши перевести, то есть по-ихнему пять пар колготок или полкило мяса. Гена, Гена, всего не напишешь! А ты мне всё пиши. Про самую мелочь, мне ж это как праздник, я твои письма и открытку Грини каждый день перечитываю. Я хотел наняться на греческое судно, чего-то понимают, когда я говорю, но велят дать паспорт, а у меня выездного нет, а без этого ты нелюдь, никто и говорить не станет. Роза сказала, в Австралии наемные нужны, на полях работать, как вроде у нас осенью овощи сортировать, но туда тоже не выедешь без паспорта, да и на билет надо копить года три. Привет ребятам, поцелуй от нас твоих детишек.
Твой Иван".
- Вы мне позволите взять письмо? - спросил Костенко. - Я вам верну его попозже.
- Расписку оставите?
- Если вы не верите слову, тогда мы оформим изъятие вещественного доказательства. Это - хуже. Долго придется ждать, пока вернем, формалистики больше, мы в этом деле бо-ольшие доки.
Цыпкин покачал головой:
- Все ее костят, а она жива-живехонька, прямо даже смешно от вас это слышать.
- Почему именно от меня - смешно?
- Говорят - начальник вы…
- По-моему, начальники сейчас побольше вас критикуют многое, только им, начальникам, с рутиной бороться сложнее - с вас спрос, увы, не так велик: рабочий человек свои права знает… С обязанностями, правда, не всегда знаком…
- Упрек понимаю, - ответил Цыпкин. - Крикунов среди нашего брата хватает.
- Гринька-то, сиречь Милинко, тоже бранился? Или в словесах был аккуратен?
- У него в глазах слова. Ты говоришь, а он тебя не только слушает, но и поправляет, не только поправляет, но и вроде б подсказывает. Вы им интересуетесь, оттого что он с Иваном переписывается?
- Отнюдь. Пусть себе переписывается… Меня интересует, отчего он уехал в отпуск и не вернулся? Ни профсоюзный билет не забрал, ни трудовую книжку, ни вещи свои. В Коканде его адрес знаете?
- Так он же мне не писал…
Костенко повертел в руках письмо, точно зафиксировал дату на штемпеле, спросил:
- А Петрова вместе с Милинко уехала?
- Какая еще Петрова?
- Подруга его…
- Не было у него никакой подруги. Сыч, он и есть сыч. Ружье да лодка - вот его подруги. Как уйдет на два месяца в тайгу, так мы все потом до зимы и семгу едим, и вяленое мясо.
- Он с Минчаковым вдвоем промышлял?
- С кем?
- С Минчаковым?
- Не слыхал о таком… Я ж говорю - сыч, он всегда сам. Есть такие люди, которые сами по себе. Гриша - такой.
- Хороший человек?
Цыпкин снова пожал плечами:
- Хороший. Ни на кого телег не писал, не завидовал, не болтал лишнего.
- Ну а если на трассе у кого поломка - остановится?
Цыпкин вдруг поднял глаза на Костенко, и лоб его собрало морщинами:
- А почему он должен терять заработок?
- Потому, что вы назвали его "хорошим человеком". Вы б остановились?
- Это вы философию начинаете.
- Философия сложней, Цыпкин. Вот вы, лично вы, могли бы проехать мимо товарища, у которого поломка?
- Как же я остановлюсь, когда у меня пассажир сидит?
- Вдвоем с пассажиром быстрее б и помогли.
- Вы христову политграмоту не проводите, не надо, тут детей нет.
- Вы так задиристо говорите оттого, что я попал в точку: Милинко никогда не останавливался, он проезжал мимо, разве нет? Не злитесь. Вы не на меня и не на Милинко сейчас злитесь, вы на себя в досаде. Мы ведь Милинко в убийстве подозреваем, про трупик-то небось разрубленный слыхали?
- Слыхал, - ответил Цыпкин и вдруг явственно вспомнил, как однажды Милинко - было это накануне Нового года, ночью - рубил топором мороженое мясо.
- Отчего задумались?
- Да так…
- Захотите что рассказать - загляните к майору Жукову в угро…
- Было б чего рассказывать.
- Про хорошего человека всегда есть что рассказать…
- Ну и нет! Мы про дрянь - от всего нашего сердца, все вывернем, с-под ногтей грязь выколупаем, а хорошие - они и есть хорошие, чего их трогать, и так - наперечет.
- Меланхолия вас одолела. Плохо. Милинко, кстати, пил?
- Рюмашку. Пригубит - и все.
- Это как - "пригубит"?
- А разве непонятно?
- Непонятно. Можно сделать глоток и передать другу, можно отставить рюмку, сделав глоток, а можно выпить рюмку маленькими глотками, не закусывая…
- Вот я про это и говорю.
- Маленькими глотками, без закуси? - уточнил Костенко.
Цыпкин хмуро улыбнулся:
- Без закуси, это точно.
- Так у нас редко пьют…
- А вообще-то - да, он пил водку странно, будто смаковал…
- Топор у него был какой?
- Топорик - чудо, им бриться можно, в руке лежал что надо.
- Наш?
- Нет. Заграничный. У кого-то из моряков, видать, подфарцевал.
- А карабин?
- На такие вопросы я не отвечаю, - отрезал Цыпкин.
- Вы уже ответили. Если у Милинко карабина не было, вы б так и сказали. Тем более что мы имеем данные из отделения милиции.
- Чего ж тогда спрашиваете?
- Потому что вы помните, как он разбирал карабин и в чем возил его в тайгу, - ответил Костенко.
- У него красивый ящик, алюминиевый, внутри с поролоном, а сверху вроде б пробка, чтоб не утонул, если лодка на пороге перевернется… Карабинчик-то у него именной, с фронта, на планочке все честь честью сгравировано…
- Не помните текст?
- Что-то за геройство в борьбе против немецко-фашистских захватчиков…
- А подписал кто?
- Командование… Вроде бы командование воинской части… А неужели вы Гриню серьезно подозреваете?
- Не стоит?
- Да нельзя просто-напросто… Он человек тихий, калымил прекрасно - зачем ему на себя горе брать? Нет, нет, вы его зря подозреваете, точно говорю…
12
Жуков покачал головой:
- Нет, он никогда карабин не регистрировал - официально заявляю.
- Вы как на кавказском застолье, - усмехнулся Костенко, - "официально заявляю"…
- А что? Хорошие люди и отменно застольную выспренность чувствуют, а я не против.
- Я - против.
- Как же так? За чувство и против выспренности? Корни ведь одни.
Костенко молча снял трубку и заказал Тадаву.
Тот ответил сразу же - Костенко показалось, что он и ночевал в кабинете.
- Ну что у вас? - спросил Костенко.
- Владислав Николаевич, полный мрак. Все то, что вы мне передали в прошлый раз, - в работе. Результатов пока никаких. Очень жду писем или записок Милинко - эксперты без его почерка как без рук.
- Думаете, я его писем не жду? Не меньше вас жду. Нет писем. Нет. Только в Израиле…
- Что, что?!
- В Израиль он пишет, нам не хочет, - ответил Костенко. - Карандаш у вас под рукой?
- В руке.
- Записывайте: срочно связаться с Кокандом. Там в одном из отделений связи Милинко получал письмо из Тель-Авива от Ивана Журкина. Смотреть надо начиная с ноября по март - апрель и далее. Теперь: можно ли установить, кто, когда и кому вручал на фронте именные карабины, очень небольшие по размеру, хорошо укладывающиеся в чемоданчик, сделанный из металла, по виду похожий на алюминиевый, но сверху забран пробкой, чтобы не тонул. Посмотрите по аналогам, перелопатьте данные "Интерпола" и немедленно выходите на связь.
Костенко положил трубку, спросил:
- Ну а что ваши милинковские знакомцы рассказали?
- Хороший, говорят, мужик.
- Полезная информация.
- Да уж… Один, Лыков, помянул Петрову: "Мол, какая-то баба у него есть, с образованием, очки носила, он ее раз подвез к магазину". Петрова-то как раз очки носила, хотя это ее не портило, наоборот, сослуживцы говорят, делало привлекательной, глаза казались большими, как у совы.
- Вы глаза у совы видали?
- Ну и въедливый вы…
- Это как? Хорошо или плохо?
- Хорошо. Так вот, изо всех опрошенных знакомых Петровой только одна подруга знала о ее романе с Милинко.
- Конспираторы…
- Мотивировка занятная: "Если хочешь, чтоб мы были счастливы, - говорил он, - молчи про нашу любовь, иначе она - как бельмо на глазу, зависть одолеет".
- А что? Лихо мужик заворачивал. Профессионально, сказал бы я. С точным учетом женской психологии: единственное, что может остановить их откровения, - боязнь потерять любимого. Долгий он парень, этот Милинко, о-очень долгий…
- Теперь по поводу Коканда… Вы сказали, что он там письмо получал?
- Получал.
- Петрова родом из Коканда - вот в чем штука-то…
- Адрес установили?
- Запрос передал во Всесоюзный адресный стол, ждем.
- Нет, вы лучше звоните в Коканд, так вернее будет.
Капитан Урузбаев из Кокандского угро приехал к Клавдии Евгеньевне Еремовой поздно вечером, извинился, перешел сразу к делу:
- Когда же племянница ваша вернется? Мне надо ей письмо передать из Магадана. Ей и Григорию Милинко.
- Кому, кому? - удивилась старушка. - Какому Григорию? Лапушка ко мне одна в январе приезжала. Погостила и отправилась на работу, она теперь в Сибири работает…
- Где?
- На БАМе… А что?
- Да нет, ничего, вы мне хоть адрес скажите, я ей письмо перешлю - и гора с плеч.
- Так она мне адрес не оставила… Молодежь… Обещала написать, да вот до сих пор и пишет. На БАМе, на северном участке, очень хорошие оклады, масса льгот, лучше даже, чем в Магадане.
- Она долго у вас гостила?
- Да что вы! Забежала - я ж у нее одна на всем белом свете, - сказала, что специально сделала остановку в Коканде, и - на Север.
- Это когда было? В конце или начале января?
- Это? - переспросила старушка. - Погодите, милый, погодите… Отчего ж я вам про январь сказала?! Ах, да, она меня спутала, говорит, отдохну на море, а с января переберусь на БАМ. Она у меня осенью была, в октябре или ноябре, что правда, то правда…
- Может, я не к вам пришел? - сыграл Урузбаев. - Она чуть прихрамывает, эта Петрова?
- Да что вы?! Уж такая нежная, такая голубушка…
- Покажите ее фото, - сказал Урузбаев, - а то еще чужому человеку письмо оставлю…
- Пожалуйста, - ответила старушка, поднялась с кресла, стоявшего возле окна, проковыляла к комоду, открыла ящик, достала альбом, протянула капитану. - Вот смотрите. Вы, кстати, откуда?
- Мой брат в Магадане с нею работал, она по приискам, а он ревизором… Где ж ее фото, матушка? Тут одни старухи…
- Какие ж старухи? - обиделась Клавдия Евгеньевна. - Вы смотрите пятую страницу. Вначале мы, сестры, потом наши мужья-покойники, а уж после - лапонька и внук Ирочки, Гоша…
Урузбаев протянул старушке альбом: все фотографии Петровой были аккуратно вынуты, все до одной.
- Боже мой! - всплеснула руками старушка. - Да как же так?!
- Вы из комнаты выходили, когда племянница к вам заезжала?
- Конечно! То на кухню, то к Заире - взять тмин, я ж пирог пекла, то в лавку, за лимонадом… Боже ты мой, что ж это такое, а?!
(За давностью отпечатков пальцев на альбоме установить не удалось. Потом, однако, экспертиза уточнила: следы есть, но рисунок не читается, фотографии вынимали в перчатках.
Никаких других сведений о Петровой в Коканде собрать не смогли.
А Милинко действительно письмо "до востребования" из Израиля получил. Подпись, впрочем, неразборчива. Паспорт предъявил свой. Образец подписи отправили в Москву.)
13
…Жуков дождался, пока Костенко кончил заниматься утомительной гимнастикой, и, перед тем как тот отправился в душ, сказал:
- Вашу девушку выгнали с работы.
- Какую девушку? - удивился Костенко.
- А журналистку.
- Да вы что?!
Жуков достал из кармана газету, сложенную трубочкой, бросил на стол:
- За вашу информацию.
Костенко развернул газету, нашел в нижнем правом углу маленькую заметку "Ночи будут без страха", отметил, что под корреспонденцией стояло "Кира Королева". "Уроки "Комсомолки", - подумал он, - молодец, девчонка".
- А в чем, собственно, дело? - спросил Костенко. - Она не переврала ни одного моего слова, только добавила про нашу работу, мужество, закон и все такое прочее, красиво подала. В чем же дело?
Жуков пожал плечами:
- В нашем городе - и вдруг "кошмарные преступления"? Быть такого не может, потому что не может быть никогда… Первого секретаря нет, в Академии общественных наук защищает докторскую, председатель исполкома уехал по районам - заступиться было некому, сработала машина чиновной перестраховки.
- Исполком далеко? - спросил Костенко.
- За углом. Но нет смысла.
- Не надо бежать поступка, Жуков. Легче всего, когда "нет смысла". А вот правильнее будет поступить!
- Ну-ну, - усмехнулся Жуков. - Валяйте.
- Вам докладывали обстоятельства дела, над которым мы работаем?
- После статейки запросил, - ответил зампред исполкома.
- Значит, статья пошла на пользу?
- Нет, во вред! Вы думаете, противник не воспользуется этой статейкой! Думаете, не появится по разного рода "голосам" сообщение о росте бандитизма!
- Одна минута, - сдерживая себя, чтобы не сорваться, медленно произнес Костенко. - Кто где хозяин? Неужели эти самые "голоса" имеют хоть какую-то силу?
- Кто это сказал?! Я так не говорил!
- Нет, вы сказали именно так. И позвольте мне задать вопрос: какое имеют право - по советскому законодательству - увольнять с работы человека без каких-либо к тому оснований?
- Распространение панических слухов, по-вашему, не основание? Она - не пекарь, пекаря я б не уволил! Она, понимаете, работник идеологического фронта!
- Значит, работник идеологического фронта стоит на особом положении?
- А вы как думали?
- Я думал, что Конституция - одна для всех. Или ошибаюсь?
- Я, понимаете ли, позвоню в Москву, вашему начальству! Что это у вас за демагогические замашки!
- Нет, это я пойду к вашему руководству и напишу рапорт о возмутительном самоуправстве!
- Выбирайте выражения, товарищ, - перейдя на глухой полушепот, сказал зампред. - Не забывайтесь.
- И вы старайтесь.
Костенко резко поднялся и, не прощаясь, вышел из кабинета, обшитого панелями красного дерева.
…Секретарь обкома по пропаганде был молодым еще человеком, лет тридцати пяти, не больше.
- Неужели сняли? - спросил он, выслушав Костенко. - Ну это мы поправим. Накажем ее, конечно, что, не посоветовавшись, жахнула скандальную информацию, и редактора и ее накажем…
- Одна минута, - по-прежнему ярясь, не отойдя еще после первого визита, остановил собеседника Костенко. - А за что наказывать? Королева советовалась со мною. Она не переврала ни одно мое слово, а нам - в интересах операции - было важно, чтобы такого рода заметка появилась. За что ее наказывать? Если журналист будет ходить советоваться по поводу каждой своей заметки - тогда надо закрыть газеты.
Секретарь посмеялся:
- Знаете, как все дело развивалось?
- Дело ж не уголовное, - отошел, наконец, Костенко, - откуда мне знать?