- Дора Сергеевна, если уж точно, - отчего-то обрадовался Журавлев, - не Семеновна, а Сергеевна.
- Она что - подруга ваша? - спросил Костенко Журавлеву.
- Нет. Знакомая. Раза два Миша - когда приезжал сюда с рудника погулять - приводил ее к нам.
- Они у вас ночевали? - спросил Жуков.
- У меня семейный дом, - ответила Журавлева, и глаза ее снова сузились.
- У нее, значит, спали? - уточнил Жуков.
- У нее нельзя, - ответил Журавлев, - одна комната, ребенок и мать ее первого мужа.
- А откуда вы все о ней знаете, если видели всего два раза? - спросил Жуков.
- Видите ли, я приезжал к ним на квартиру, когда щенилась их собачка, карликовый доберман… Тогда, кстати, Миша с нею и познакомился - он был у нас в гостях. Я предложил ему съездить со мною, помочь, если придется…
- А где Дора Сергеевна работает? - спросил Костенко.
- Вы меня спрашиваете? - снова уточнила Журавлева.
Костенко поднялся, сказал Жукову:
- Пойдемте, майор, вызывайте этих свидетелей на допросы, надоело мне в игры играть… А Миша, ваш знакомый, убит, разрезан на куски, расчленен, как мы говорим профессиональным языком, и только что - сгнившим - обнаружен недалеко от аэропорта…
- Ой, - прошептала Журавлева, - Рома, Рома, какой ужас…
Журавлев вскочил с кресла, обежал стол, схватил жену за руку:
- Диночка, что с тобой?! Дать валидол?! - Он обернулся к Костенко: - У нее ж порок сердца, зачем вы так?! Смотрите, как она побелела!
- Сами спрашивали, "что случилось", - ответил Жуков. - Завтра приходите к девяти, пропуска вам будут выписаны… Или повестку прислать?
- Погодите же, - сказала Журавлева. - Погодите… Дайте мне успокоиться, сядьте, пожалуйста. Хорошо, что вы сказали эту страшную правду… Присядьте же, сейчас я буду все вспоминать, вам же каждая мелочь важна… Рома, принеси воды…
Журавлев выбежал на кухню. Жуков посмотрел вопросительно на Костенко. Тот опустился на стул. Майор тоже сел, не скрывая неудовольствия.
- Это было осенью, в октябре, да, в октябре, - начала рассказывать женщина, - действительно, шел мерзостный снег с дождем. Когда я вернулась из парикмахерской, Миша собирался уходить. "Нет, нет, - говорил, - я полечу, мечтаю завтра в море выкупаться, может, кто другой передаст вашим посылочку, не сердитесь".
- В каком еще море? - спросил Жуков. - Он же в Москву летел?
- Нет, нет, у него было два билета: Магадан - Москва, а потом Москва - Адлер, в Весьегонск он должен был заехать на обратном пути или же отправить посылку из Москвы, отсюда очень дорого, только самолетом…
- У вас в доме телефоны провели? - спросил Костенко.
Журавлев, вернувшись со стаканом воды, который жена его, не пригубив даже, поставила на стол, ответил:
- На пятом этаже, в семнадцатой квартире, там заведующий овощной базой, ему протянули воздушку.
- Позвоните по поводу Доры, - сказал Костенко Жукову, - чтобы к нашему возвращению что-нибудь было уже.
- Сколько этой Доре лет? - спросил Жуков, по-прежнему не глядя на Журавлевых.
- Лет тридцать.
- Живет где?
- Не помню, - ответил Журавлев, - не стану вводить вас в заблуждение, где-то на окраине…
- Когда хотите, можете культурно говорить, - пробурчал Жуков, - а то ведь словно с нелюдями какими обращались…
- Но я не знала, в связи с чем вы пришли!
Костенко поморщился:
- Это изящная словесность. Мой коллега интересуется адресом Доры. Нам надо ее найти, обязательно найти сегодня же. Это, надеюсь, вам понятно?
- Да, да, а как же! - ответил Журавлев. - Она очень важный свидетель.
- А вы что - не важные? - заметил Жуков, поднимаясь. - Тоже важные. Вы его на другой день видали?
- Конечно. Он приезжал за посылкой, - ответила Журавлева.
- Один? - спросил Костенко.
- Один.
Жуков вышел из квартиры - звонить.
- Что из себя представляет эта Дора? Какая она? - рассеянно продолжал Костенко.
- Никакая, - ответила Журавлева, и что-то жестоко-презрительное промелькнуло в ее глазах.
- Как понять? - спросил Костенко.
- Пегая она… Крашеная…
- Минчаков с чемоданом пришел?
Журавлевы переглянулись.
- По-моему, без, - сказал Журавлев.
- Нет, с чемоданом, - возразила женщина. - Мы еще смотрели, не уместится ли там и наша посылка, ты что, забыл?
- Да, забыл, - сразу же согласился Журавлев.
- Что у него было в чемодане?
- Я не помню, - ответил Журавлев.
- Там были рубашки, - ответила женщина. - Белая и синяя. Бритва была, электрическая бритва, и новые черные туфли с длинным носком.
- Это все, что вы запомнили?
- Да.
- Вы первым браком женаты? - спросил Костенко.
- Да, - ответили Журавлевы одновременно.
- А Минчакова помните еще с Весьегонска?
- Да, - ответил Журавлев.
- Вы там дружили?
Журавлевы снова переглянулись.
- Он там был моим соседом, - ответила женщина, - очень услужливый человек Миша Минчаков. Подвезти, помочь - всегда готов.
- Вы знали его еще до знакомства с вашим мужем?
- Да, а что? - тихо спросила женщина.
- У него в Весьегонске никаких романов не было? Увлечений?
- Он же очень маленький, невероятно страдал от этого, как ребенок переживал, что не вышел ростом, - ответила Журавлева. - Он ведь очень красивый… Когда сидел за столом и не видно было, какой он маленький, просто глаз от него не отведешь - так он был мил…
- Понятно, - задумчиво протянул Костенко. - Теперь давайте подытожим… Пришел к вам Минчаков в середине октября, точную дату вы не помните, видимо…
- Это была середина месяца, - сказала Журавлева. - Погодите, я ж накануне получала аванс, да, да, это было пятнадцатого или шестнадцатого октября…
- Значит, по вашей просьбе Минчаков перенес вылет на шестнадцатое или семнадцатое, так?
- Да, - ответила женщина и сделала маленький глоток из стакана; рука у нее теперь чуть дрожала. - Он поехал за Дорой…
- А в день вылета Минчаков приехал к вам вечером, взял посылку, и больше вы его не видели?
- Нет, - сказала Журавлева. - Не видали.
- Как вы упаковали посылку?
- В сумочке. Обшили материалом, крепко перевязали, нести удобно, совершенно не громоздко.
- Теперь постарайтесь вспомнить, о чем вы с ним говорили во время последней встречи?
- Да ни о чем, - ответила Журавлева. - "Спасибо, Мишенька, как погулял с подругой, когда вернешься, может, ее с собой возьмешь в море купаться?" Посмеялись - и все…
- Вы ему задавали эти вопросы, а что он вам на них отвечал?
- Ответил, что хорошо погулял, - сказал Журавлев, не отрывая глаз от жены, - сказал, что Дору с собою не возьмет…
- С ней, сказал, самолет не взлетит, - усмехнулась Журавлева, - такая она стала толстая, не следит за собой, хлеба ест по батону за один присест…
- Какая у вас девичья фамилия? - спросил Костенко.
- Кузина.
- А отчество?
- Сергеевна.
- Сколько времени Минчаков пробыл у вас в последний вечер?
- Он даже в квартиру не зашел, - ответила Журавлева. - Мы обмолвились парой слов на пороге…
Вернулся Жуков, кивнул Костенко, но садиться не стал.
- Что-нибудь новое?
- Да.
Костенко поднялся:
- Вы постарайтесь сегодня вспомнить все, что можете, начиная с того дня, когда познакомились с Минчаковым, - хорошо? Завтра с утра вы должны быть готовы к разговору, нас интересует все, абсолютно все…
Спускаясь по лестнице к машине, Жуков пробурчал:
- Ваш помощник, грузин этот, только что доложил из Москвы - по минчаковским аккредитивам он же, Минчаков, получил двадцать третьего октября деньги, все пятнадцать тысяч, в Адлере и Сочи.
- На экспертизу подпись взяли?
- Этого он не сказал.
- Взяли наверное… Теперь надо ваших в аэропорт отправлять, поднимать архивы билетных касс, что с минчаковским билетом сталось.
- Журавлевы дату точно назвали?
- А бог их знает. Надо смотреть начиная с четырнадцатого октября, день за днем…
- Нахлебаемся, - вздохнул Жуков. - Темное дело, просвета не вижу. Кобозевых этих самых Дор двенадцать…
- "Бульдозер" один, - усмехнулся Костенко. - Надо, чтоб ее сегодня же установили… А Журавлева покойника к Доре ревнует… И по пьянке он Спиридону не Дору называл, а Дину… И по инициалам одинаковы: ДСК.
3
Жена Жукова выглядела старше майора. В ней, однако, было заключено какое-то умиротворенное спокойствие - это сразу бросалось в глаза. Весь облик женщины как бы располагал к тишине и отдыху.
- Молодцы какие, что вырвались, - сказала она, и не было в ее голосе ничего наигранного. Она, конечно же, знала, что Костенко из Москвы, большой начальник, но встретила его просто, как, видимо, положено было в этом доме встречать мужа и его гостей.
- Пирожки со счем? - поинтересовался Жуков. - Лук с яйцом?
- "Лук с яйцом", - женщина добродушно передразнила мужа. - Сегодня мясо выбросили, говядину.
- Праздника вроде бы никакого не предвидится, а тут говядина, - Жуков пожал плечами.
Костенко тихо спросил:
- Как супругу величают, вы нас не представили.
- Она знает, как вас зовут, у всех сейчас на языке. А она - Ирина Георгиевна…
- Врач?
Жуков улыбнулся:
- Учительница. Замечали, у большинства сыщиков жены врачи или учителя?
Когда вернулись из ванной, Ирина Георгиевна уже разлила борщ по тарелкам, поставила на стол пирожки и горячую картошку, присыпанную луком.
- По рюмочке выпьете? - спросила она.
- Нет, - ответил Жуков, - в сон потянет, а у нас работы невпроворот.
- А ты чего за гостя говоришь? - сказала женщина. - Мильтон, одно слово!
Костенко рассмеялся:
- Ирина Георгиевна, второй мильтон тоже, увы, откажется - работы действительно много.
- Наше дело предложить, - сказала она. - Угощайтесь, пожалуйста.
- Борщ отменный, - сказал Костенко, - как украинец свидетельствую.
- Будто у нас борща не варят, - заметил Жуков. - Было б мяса поболее да сала, русские борщ вкуснее сделают…
- Тебе б все спорить, Леня…
"А я и не знал, что его зовут Леня, - отметил Костенко. - Бурею помаленьку".
- Еще подлить, Владислав Николаевич?
- С удовольствием. Вы, простите, что преподаете? Литературу?
- Нет. Математику.
- Всегда боялся математики, - вздохнул Костенко. - До сих пор страшные сны снятся - будто завтра надо сдавать тригонометрию, а я ее ни в зуб ногой.
- Сейчас программа невероятно усложнилась, мне ребят жаль…
- Ты себя лучше пожалей, - сказал Жуков и пояснил гостю: - До трех часов ночи готовится к уроку…
- Ну уж и до трех… А вообще, мне кажется, зря мы так жмем ребят… У меня, знаете, мальчик есть в девятом "А", Коля Лазарев: и в самодеятельности талантливый, и стихи прекрасные пишет, а в математике тоже, как вы, слаб. Вот мне и кажется, надо бы специализацию вводить смелее, больше прав давать ребятам - еще в начальной школе выявлять себя, а то мы их стрижем под одну гребенку…
- А может, разумно это? Хоть и жестоко, слов нет, - задумчиво, словно бы себя спрашивая, откликнулся Костенко. - Мы хотим - причем всем, везде и во всем - наибольшего благоприятствия. И поэтому растим безмускульное поколение. Уповаем на мечтание, надеемся на помощь со стороны. Словом, ежели этот ваш Коля Лазарев - сильный, то выбьется; учителя помогут, да и потом, районо вам второгодника не простит, перетащите в следующий класс, на экзамене подскажете, шпаргалку не заметите… Если только он не развлекается, а действительно пишет стихи, то есть работает свое дело до кровавого пота, - непременно выбьется.
- Про безмускульность верно, - осторожно согласился Жуков. - Но и тому, чтобы поколение умело наращивать мускулы, надо помогать. Вот я из деревни родом, да? Так я еще мальчишкой застал время, когда с дедом на базар ездил, сливы продавал - доволен был, за прилавком стоял, зарабатывал! А теперь? Считается, что, мол, детям зарабатывать ни к чему. Неверно это, баловнями растут, на родительских шеях сидят. Надо б сказать громко и открыто: "Валяйте!" Вон семнадцатая статья Конституции - открывай себе, дедушка с бабушкой, пенсионеры дорогие, домашнее кафе или пошивочную мастерскую - прекрасно! И пусть внуки, сделав уроки, бабушке с дедушкой помогут, мускулы порастят… А подите-ка в финотдел, спросите разрешения? Затаскают по столам, замучают, пропади это кафе пропадом! А как бы нам всем жить стало легче, открой таких кафе в городе штук пятьсот! Семейное кафе, собираются, как правило, люди друг другу известные, там хулиганство как-то в схему не укладывается, в семейном кафе и стены добру помогают…
- Заберу я вашего благоверного в Москву, - сказал Костенко хозяйке. - Говорит так, будто мои мысли читает.
- Слишком уж разошелся, - сказала Ирина Георгиевна, - сейчас все такие смелые стали…
- Разве плохо? - удивился Костенко. - По-моему, замечательно, что стали смелыми…
- Поди выпори смелого, - вдруг улыбнулась Ирина Георгиевна. - А пороть еще надо… У меня в прошлом году кончил десятый "В" Дима Романов, пришел через три месяца на вечер в школу и говорит: "Я теперь на заводе работаю, больше вас получаю, Ирина Георгиевна, сто шестьдесят!" А от него винищем несет, от чертенка! Я ему говорю: "Как же можно в школу приходить пьяным?" - а он мне: "Я теперь рабочий, гегемон, нам все права, Ирина Георгиевна, ваше время кончилось".
- Я б такого гегемона за чуб оттаскал, - сказал Жуков. - Дрянь экая!
- За чуб таскать - старорежимно, - хмыкнул Костенко, - а вот гнать с работы за пьянство - давно пора, иначе поздно будет.
- Поди прогони, - сказал Жуков. - Мастера с директором по инстанциям затаскают: "Должны воспитывать!" А как алкаша воспитаешь? Он социально опасен, он разлагает все окрест себя, а уволить - не моги! И все тут! И со школой вы правы - обстругиваем всех под одно полено: может, Пушкин родился новый, а его заставляют алгебру по особой программе штудировать… Таланты надо нежить, а мы их дрыном по шее, утилитарностью школьной программы… Хотя вы правы - сильный пробьется. Но он станет жестоким. Разве можно представить себе, чтобы сельский врач или учитель - со своими ста двадцатью рублями зарплаты - пришел на работу с похмелья или в перерыв поправился махонькой?!
Когда Ирина Георгиевна принесла чай, Костенко спросил Жукова:
- Заметили, что сейчас, когда три человека собираются, сразу начинают говорить о том, что наболело?
- Толк каков?
- Есть толк, - убежденно ответил Костенко. - Количество говорящих о том, что болит, не может не перейти в качество - то есть в открытую борьбу против тех очевидных глупостей, которые нам мешают, словно гири на ногах волочим. А вообще, проблема "думского дьяка" - родоначальника нашей бюрократии - область, еще социологами не изученная, от него, от бюрократа, идет постепенность, а она не всегда угодна прогрессу. Я не могу взять в толк, - и ни один директор завода в толк взять не может, - отчего нельзя пьяницу и лентяя прогнать, а его зарплату передать другим членам бригады? Ну почему? Где логика? Дьяк не может позволить, чтобы произнеслось слово "безработный". "Как это так, а где завоевания революции?!" В том они, завоевания-то, что рабочих на каждом предприятии с распростертыми объятиями ждут, все права и блага им предоставлены, а гнать надо тех, кто пьет, а не работает, но при этом рубашку на груди рвет: "Я - гегемон!"
Зазвонил телефон.
Жуков затянул галстук, поднялся:
- По нашу душу, полковник, едем.
4
- По-моему, именно эта дама и есть Дора-"бульдозер", - сказал Костенко, отложив одну из двенадцати фотографий, привезенных из районов сыщиками. - Вам не кажется?
- А бог ее знает. Поедем, выясним.
В машине Костенко, зябко закутавшись в плащ, спросил:
- Кстати, по отчеству вас как?
- Иванович.
- Леонид Иванович?
- Алексей Иванович. Леней меня только жена называет.
- Ну, значит, с Мишей Минчаковым я познакомилась у меня дома, - сказала Дора, - он с ветеринаром Журавлевым приезжал… А потом я его к Григорьевым пригласила, он им после языки с рудника привозил, оленьи. Брал не дорого, по пять рублей за кило… Ну, значит, слово за слово, он деньги получил, говорит, может, сходим в кино, а это в субботу было, ну, я и согласилась, мы "Гамлета" смотрели и мультики, а потом он говорит, может, посетим ресторан, но там мест не было, в кафе тоже очередь стоит, поговорить, значит, негде, ну, он и говорит, может, к Григорьевым зайдем, и зашли, конечно. Посидели, поговорили, выпили немножко… Он потом как приезжал в город, всегда меня через Григорьевых находил. А в чем дело-то?
- Сейчас объясним, - сказал Жуков. - Только сначала давайте уточним: вам тридцать три года, родились в Иркутске, сюда приехали семь лет назад, здесь развелись, работаете в ателье мод, живете с дочерью от первого брака и с матерью мужа. Верно?
- Верно.
- С Диной Журавлевой давно познакомились? - спросил Костенко.
- Ну, значит, точно сказать не могу, год, наверное. Миша меня с ней в магазине познакомил, когда мы брали вино и сырки, к Григорьевым шли гулять…
- Давно Мишу не видали? - спросил Жуков.
- Давно! С осени. Он как в отпуск улетел, так и не вернулся.
- Вы что, на аэродром его проводили? - поинтересовался Костенко.
- Нет, мы его в таксомотор посадили.
- Это кто - "мы"? - спросил Жуков.
- Григорьевы и Саков.
- Григорьевы где живут? - спросил Жуков.
- Григорьевы-то? Ну, значит, как с улицы Горького повернете, так второй дом, они на седьмом этаже, у них еще балкон с навесом, они там зимой мясо держат…
- Дом девять, что ль? - спросил Жуков. - Блочный, серый?
- Он, - обрадовалась Дора, - блочный!
Жуков вышел. Костенко предложил женщине сигарету, она закурила.
- Вспомните, пожалуйста, вашу последнюю встречу, Дора Сергеевна, - сказал Костенко. - Это когда было? Пятнадцатого октября? Или шестнадцатого?
- Я не смогу… Так точно-то… Вроде бы в октябре, дождь со снегом шел, а когда именно, не помню… Ну, значит, он приехал грустный, с похмелья, сказал Григорьевым, что летит на море, в отпуск, спросил, где я, они сказали, на работе. Ну, значит, он пришел, спросил, не хочу ли я с ним встретиться, я говорю, чего ж нет, давай. Он говорит, значит, у Григорьевых останемся, а я ответила, ладно. Ну, он купил плавленых сырков, печенья, вина, у меня смена пораньше кончилась, пошли к Григорьевым, выпили, закусили, остались у них. Высоцкого играли, Саков пришел, взяли посошок, ну, и распрощались…
- Он никуда не собирался заехать по дороге на аэродром?
- Нет, он только хотел какую-то металлическую мастерскую найти, у него замок на чемодане сломался, боялся, как бы чемодан в багажном отделении не раскрылся, а он туда аккредитивы сунул, чтоб с корешками вместе не держать, так все советуют - корешки от чеков поврозь.
- Когда у него был рейс, не помните?
- Да вроде бы ночью.
- А чего ж он в семь уехал?
- Ну, значит, во-первых, пойди, таксомотор поймай, а потом он в мастерскую же хотел…
- Телефона у Григорьевых нет?
- Они, значит, повара, на кой им?!
- А вы у Григорьевых потом долго сидели?