– Хватит, – сказал он как-то искаженно, но поняв, что слово это получилось у него невнятно, повторил уже четче. – Хватит стонать. Рассказывайте, Илья Матвеевич.
Перед ним сидел человек, который, похоже, страдал, не меньше – лицо его было закрыто мокрым полотенцем, изредка он тихо, сквозь зубы не то постанывал, не то поскуливал. Голдобов пошевелился, подтянул к себе вытянутые ноги, распрямился в кресле, снял с лица полотенце. Было такое впечатление, что он сутки напролет рыдал – красные опухшие глаза, пятна на щеках, бесформенный нос. Но ночные страдания отразились не только на глазах Голдобова, он словно потерял уверенность в себе, выглядел слабым, почти беспомощным.
– Саша… Значит так… Все как договаривались. После двух я подошел к дому…
– Кого-нибудь встретил?
– Никого. Ни единой души.
– Дальше, – Заварзин снова откинул голову на спинку кресла, глядя на посверкивающую хрусталиками люстру. Колкие искорки отдались в голове новой болью и он прикрыл глаза.
– Вхожу. Что-то меня насторожило… То ли скрип какой, то ли шорох, не знаю. Включил в прихожей свет – все спокойно. И тут увидел возле туалета, у самой двери… Вроде, как мусор, набросано, беспорядок, коробки валяются. Подумал, может быть, кот… Но у тебя нет кота. Дверь в туалет прикрыта не полностью, коробки не позволяли. Заглядываю в туалет… И тут мне в глаза струя какой-то гадости… Боль дикая… Я закрываю глаза и чувствую, что струя бьет мне в нос, в рот. Рванул в комнату, упал на пол, катаюсь по ковру… Сколько это продолжалось – не знаю, не могу сказать.
– А дальше?
– Вдоль стен пополз в ванную. Знаешь, было такое чувство, что если они еще в квартире – пусть добивают.
– Сколько их было?
– Не знаю. В какой-то момент я пробрался к двери и убедился – заперта. Значит, ушли. Чемодан исчез. Когда в глаза плеснули, я стоял с чемоданом. И выронил. Наверное, они и прихватили, уходя.
– Так… Значит, знали, что вы придете? Получается, что попросту поджидали вас?
– Не знаю, Саша… Не знаю.
– Утечку информации допустили, Илья Матвеевич. Нехорошо.
– Заткнись, Саша… Подумай лучше, кому проболтался ты… Ведь они знали, что тебя в эту ночь не будет? Откуда? Только от тебя самого, – голос Голдобова окреп, в нем появилась привычная властность.
– Неужели знали? – Заварзин неосторожно опустил голову и тут же снова откинулся на спинку кресла. – Неужели знали? – с сомнением проговорил он.
– Вот и подумай, – Голдобов сидел с красными, распухшими глазами, в мокрой майке, со всклоченными волосами и смотрел на Заварзина зло и ненавидяще. – Из-за тебя я подзалетел, Саша. Еще хорошо кончилось. Могли и чем потяжелее ударить. Так что поприкинь – кто мог знать? И заодно подумай – у кого могли быть ключи от твоей квартиры. Когда я входил сюда – замки сработали четко. Они не были взломаны. Окна заперты изнутри. Думай, Саша, думай. Тебе вообще не мешает почаще думать, а то, я смотрю, ты как-то расслабился.
– Никак полегчало? – усмехнулся Заварзин в потолок.
– Да, мне стало легче. Но не думаю, что тебя ждет такое же облегчение, Саша. Подумай, что они могли искать, что могли найти. Про мой чемоданчик никто не знал, это точно. Только в последний момент я решил забросить его сюда. В последний момент.
– Я знал об этом раньше, – неуверенно проговорил Заварзин.
– Вот это меня и смущает. Там у тебя в холодильнике что-то есть… Похмелись, не страдай.
– Не могу, – жалобно сказал Заварзин. – Похмеляться не могу… Хуже будет.
– Значит, еще не спился. Это хорошо. Глядишь, сгодишься на что-нибудь… Не очень ответственное.
– Ладно, не добивайте, – Заварзин поднялся с кресла. – К вечеру буду в норме.
– До вечера еще много чего случится, – Голдобов снял с дивана рубашку, надел ее, пытаясь приобрести вид если не бравый, то хотя бы приличный, прошел в ванную.
Оставшись один, Заварзин закурил, подошел к окну. Рядом стояла небольшая табуретка, видимо, для того и предназначенная – он встал на нее и лицо его оказалось как раз на уровне открытой форточки. Так и курил – вдыхая свежий воздух и выпуская дым на улицу. Услышав, что Голдобов вышел из ванной, он положил окурок на палец и щелчком послал его в верхушки деревьев которые раскачивались под окном.
Направляясь на кухню, Заварзин невольно задержался у туалета. Увидев два латунных патрона, поднял их, взвесил на ладони, раздумчиво подбросил несколько раз, словно не зная, как с ними поступить – что-то его озадачило. Поколебавшись, опустил желтые цилиндрики в карман пиджака.
Решив позвонить Подгайцеву и уже начав набирать номер телефона, Заварзин остановился, что-то сдерживало его, что-то все время настораживало. С подозрением посмотрев на телефонную трубку, он медленно положил ее на рычаги. Его небольшие глазки, обрамленные короткими жесткими ресницами, еще раз обежали квартиру. На крутом лице Заварзина застыло выражение злости и беспомощности. Взломай ночные гости дверь, все было бы ясно – грабеж. За каждой добротной дверью этой мелюзге вонючей мерещатся видики, магнитофоны, кассеты и прочая дрянь. Если бы остались следы на форточке, на подоконнике, тоже ясно – забрались с крыши. Но ведь здесь, в квартире, шел самый настоящий обыск – вот что более всего смущало Заварзина. Вывернутые ящики, ссыпанные на пол коробки, пакеты говорит только об одном – что-то искали.
Но как они могли попасть сюда, как проникли? С выражением полнейшего недоумения Заварзин еще осмотрел замки – они уже не вызывали в нем ощущения неуязвимости. И, выглянув во двор, он ничего подозрительного не заметил. Никто не следил за ним, никто не поджидал. И "мерседес" стоял на обычном месте, призывно сияя на солнце. Впервые Заварзин поймал себя на том, что не испытывает при виде этой машины ни радости, ни волнения и не хочется ему сесть за руль на зависть всем прохожим. А ведь еще вчера каждая поездка была для него маленьким праздником…
Все-таки подошел Заварзин к телефону, пересилил себя. Позвонил в приемную Голдобова.
– Привет, – сказал он краснокудрой Жанне. – Какие новости? Илья Матвеевич интересуется.
– Был звонок из прокуратуры.
– Анцышка?
– Нет. Следователь. Его фамилия… только не смейся – она сверилась с записью, – его фамилия Пафнутьев.
– И что он?
– Мне кажется, он приглашал Илью Матвеевича на допрос.
– На допрос, Жанна, не приглашают. На допрос вызывают. Или приводят. Смотря по обстоятельствам. Но причем здесь Илья? Его же не было в городе! Он был за тысячу километров отсюда! – и, не дожидаясь ответа, Заварзин положил трубку.
Голодобов сидел в низком кресле, положив сжатые кулаки на подлокотники и глядя исподлобья прямо перед собой. Когда Заварзин вошел, он невольно наткнулся на этот его тяжелый невидящий взгляд.
– Поздравляю, Илья Матвеевич… Вас ждет большая радость – следователь Пафнутьев желает с вами познакомиться.
Но тот то ли не слышал Заварзина, то ли не считал нужным ответить, то ли не было в его словах ничего такого, на что стоило бы отвечать.
– Где ты ночуешь? – произнес наконец Голдобов. – Где тебя черти носят по ночам? Ты ведь знал, что я должен подойти?
– В кооперативе задержались с ребятами.
– Нажрались?
– За упокой невинной души пригубили, – попытался улыбнуться Заварзин, но Голдобов шутки не принял.
– Дерьмо! – произнес он.
– Кто?
– Ты.
– Да? – усмехнулся Заварзин, – Не надо так, Илья Матвеевич, не стоит, – он опустился в кресло, сжав на подлокотниках побелевшие ладони, словно боясь, что они выйдут из подчинения. – Не надо, – повторил он чуть слышно. – Чего не бывает в жизни… Все может случиться… Сегодня со мной, завтра с вами…
– Может, или уже случилось? – с тихим бешенством спросил Голдобов. Он, кажется, окончательно пришел в себя.
– И то, и другое, Илья Матвеевич, – Заварзин чаще, чем требовалось, называл Голдобова по имени и отчеству, и была в этом подчеркнутом почтении непокорность, вызов. – Поговорим спокойнее, Илья Матвеевич.
– Ты знаешь, что было в чемоданчике?
– Догадываюсь.
– Ты догадываешься, а я знаю.
– Никак зелененькие? – усмехнулся Заварзин.
– Не только. И доллары – не самое ценное, что там было.
– Что же, Илья Матвеевич? Что может быть дороже и желаннее? – Заварзин явно шел на нарушение сложившихся отношений. Когда Голдобов соблюдал нормы вежливости, Заварзин терпел. Он знал, кто главный, но оскорбления прямого и сознательного не прощал.
– Там была компра, – негромко и внятно произнес Голдобов.
– На кого? – задал Заварзин вопрос и сразу понял – ответа не будет.
– Там были документы, которые позволяли мне, а значит и тебе, чувствовать себя спокойно. Что бы ни случилось. Теперь понял, что мы потеряли?
– Как не понять, Илья Матвеевич, – вздохнул Заварзин. – Как не понять.
– Кто мог забраться к тебе в квартиру?
– Официальное правосудие так не действует. Ночью, тайком… Им нужны протоколы, свидетели, понятые, акты изъятия, постановление на обыск. И так далее. Здесь все было иначе.
– Это был обыск или ограбление?
– Кое-что, конечно, похищено. Но так, по мелочам. Однако же, есть и признаки обыска. Что-то искали. Причем, явно нервничали, взламывать было не обязательно, поскольку рядом, в соседнем гнезде торчали ключи от этих ящиков. Такое впечатление, что они нарочно хотели оставить следы, нашкодить… Или же действовали в панике, в спешке, не зная, куда ткнуться.
– Откуда у них твои ключи? – Голодобов изменил направление разговора, изменил и тон. Заварзин понял, что его подозревают. – Скажи мне, дорогой Саша, откуда у шелупони подзаборной оказались ключи от твоих финских, шведских и прочих замков? Ведь не было взлома, не было отмычки, у таких замков не может быть отмычки. Не было отжатия, потому что твоя дверь, изготовленная в моих мастерских, не поддается отжатию. Там были использованы ключи от этих замков. Именно от этих, Саша! – прокричал Голдобов прямо в лицо Заварзину. – Как ты это объясняешь?
– Вы так спрашиваете, Илья Матвеевич, что мне даже показалось…
– Плевать я хотел на то, что тебе показалось!
Заварзин помолчал, наливаясь обидой и гневом, потом полез в карман и с силой припечатал к столу связку ключей.
– Вот! Они всегда при мне. К ним пристегнут автомобильный ключ, поэтому я шагу не могу ступить без этой связки. Кольцо спаяно, ни один ключ отстегнуть невозможно. Вы сами на этом настояли, Илья Матвеевич! Это ваш совет – спаять кольцо.
– Да, был такой разговор, – неохотно согласился Голдобов.
– Должен вам напомнить, дорогой Илья Матвеевич, что такие же ключи есть и у вас.
Голдобов молча поднялся, пошарил в карманах и положил перед Заварзиным ключи на тонком блестящем колечке. Потом, ни говоря ни слова, снова сунул их в карман.
– Понял? – спросил он. – И никто, ни одна живая душа не знает, откуда эти ключи, куда можно проникнуть с их помощью, где замки, которые можно отпереть этими ключами. Я пользовался ими только два или три раза.
– Знаю, – кивнул Заварзин. – Когда одна красотка никак не могла найти место для ночевки.
– Чем они плеснули мне в глаза? – спросил Голдобов, немного успокоенный тем, что у Заварзина ключи оказались в порядке.
– В туалете стоял небольшой баллончик дихлофоса… Жара, в комнате комары летают… Иногда перед сном я выпускаю в воздух немного этой отравы. Скорее всего они приняли вас за очень большого комара.
– Да так удачно, что я всю ночь глаза держал под проточной водой.
– Значит, пригодилась моя отрава. Вам еще повезло. Не окажись дихлофоса, неизвестно до чего бы дело дошло… Так что вы хорошо отделались.
– Никто еще не отделался, Саша, – тихо проговорил Голдобов, снимая остроту разговора и как бы извиняясь за обиду. – Никто. Говоришь, звонил следователь, который занимается Пахомовым? Вызывает на допрос?
– Похоже на то, Илья Матвеевич.
– А! – Голдобов досадливо махнул рукой. – Он, видишь ли, был моим водителем… Мы, видишь ли, давно знакомы… Его жена, видишь ли… Анцышка заверял меня, что поручил дело последнему дураку. Если этот Пафнутьев у них последний дурак, то могу себе представить, как работает первый дурак. Уж больно цепким оказался. Слышишь? Я говорю, что Пафнутьев оказался слишком цепким.
– Отстранить от дела! Пусть Анцышка и займется.
– Нельзя. Пока нельзя. Но вот если с ним что-то случится… Тогда другое дело, – Голдобов бросил быстрый взгляд на Заварзина, и тот опустил голову, чуть заметно кивнул. – Жехова он расколол так быстро, что… Пришлось принимать срочные меры. Колов в штаны наделал, а это с ним бывает нечасто.
– Еще повезло, что успели.
– Да, вроде, сошло. Дело не возбудили, уже хорошо. И Колову легче – отчетность будет лучше, все-таки несчастный случай. Но Пафнутьев… Он и на тебя вышел. Ты это должен знать – на тебя он вышел. Мне доложили ребята из автоинспекции. С этим зеленым лимузином мы погорячились. Жди вызова.
– Пока не вызывал.
– Теперь этот ночной визит… Не нравится мне это, ох, не нравится. Полная неизвестность – вот что плохо.
– Выясним, – заверил Заварзин.
– Чувствую свежий ветерок за спиной, – вздохнул Голдобов, – чувствую холодный сквознячок последнее время. Это нехорошо.
– Может, написать заявление в милицию? Пусть поработают, пусть поищут моих ночных гостей, а?
– Не надо, – Голдобов нервно постучал короткими толстыми пальцами по подоконнику, – не надо. Все-таки не надо… Чемоданчик больно… Чреватый. Ах, как жаль чемоданчик, как жаль! Опять же Пафнутьев…
– Утрясем, – сказал Заварзин.
Голдобов промолчал и этим как бы дал согласие. Более того, молчание прозвучало почти требованием. Заварзин лишь усмехнулся про себя, он понял хитрость Голдобова – тот вроде ни о чем не просил, ни на чем не настаивал, но приказ отдал.
– Ты все понял?
– О чем вы?
– Ночные гости висят на тебе. Мы не сможем работать дальше, если не будем знать все. Сейчас даже не знаем, как понимать, как к этому относиться. И меня беспокоит этот придурочный следователь.
– Может быть, поговорить с Анцышкой?
– Пока говорю с тобой. И больше ни с кем. Ты понял? Никто, кроме нас с тобой, об этом разговоре не знает. Никакой Колов, никакая Анцышка. И шантрапу свою приструни. Ложимся на дно. Никаких пьянок, сделок, разборок. Честно зарабатывайте свой хлеб ремонтом машин. И старайтесь ремонтировать качественно. Заведите книгу благодарностей. Просмотрите свои карманы, ящики столов, склады, номера телефонов. Ложимся на дно, Саша.
– Я понял, Илья Матвеевич. Думаете, есть опасность?
– Опасность всегда есть.
– Но если ложимся на дно… Как быть с Пафнутьевым? – спросил Заварзин, зная заранее, что не произнесет Голдобов ничего внятного.
– Думай, Саша. Решай. Как сказал классик – твори, выдумывай, пробуй, – он с силой хлопнул Заварзина по плечу.
* * *
До кооператива "Автолюбитель" Пафнутьев добрался на попутном "москвиче" – пыльном, дребезжащем, щелястом. Похоже, хозяин давно использовал его для хозяйственных нужд – картошка, удобрения, строительство дачи.
– Спасибо, дорогой, – и Пафнутьев с облегчением шагнул из машины на прожженную солнцем обочину. Даже ворота были приоткрыты и он свободно прошел во двор. К нему же направился длинноволосый сутулый парень с маленькими узко поставленными глазками.
– Вы, простите, по какому вопросу?
– Следователь, – Пафнутьев привычно показал красные корочки удостоверения. – Прокуратура. Пафнутьев. Павел Николаевич.
– Подгайцев.
– Очень прятно.
– И мне очень прятно.
– Жара…
– Да, просто нечем дышать.
– Тяжелая у вас работенка!
– Да я смотрю, и у вас не легче.
– Вот и познакомились.
Пафнутьев ходил по гаражу, улыбчиво рассматривая хозяйство – от склада запасных частей, до ремонтных ям. Везде было ему любопытно, все вызывало неподдельный, почти детский интерес. Подгайцев охотно отвечал на несложные вопросы, но проскальзывало в его ответах и насмешливое ожидание – что, мол, дальше? Он понимал, что разговор впереди и приглядывался, привыкал к новому человеку, пытаясь понять его цель. Пафнутьев тоже не торопился с подозрениями. Помещение ему показалось достаточно просторным и неплохо приспособленным для ремонта машин. Однако, в то же время он отметил запущенность, какое-то пренебрежение к самой работе. Ремонтные ямы неплохо бы почистить, убрать лишние детали, промасленное тряпье, сваленное в углу гаража, можно вообще вынести на пустырь и сжечь, а запчасти – разложить на полках, чтобы все были под рукой, на виду, а то ведь нужно немало покопаться в этой куче, найти необходимую деталь.
Как ни сопротивлялся Пафнутьев, но не мог от этого отделаться – ему казалось, что многое в гараже как бы напоказ, словно кто-то спешно, на скорую руку стремился создать видимость ремонтных мастерских. Здесь почему-то курили, хотя пожар мог вспыхнуть от одной небрежно брошенной сигареты. Освещение внутри было явно слабое, работать при таком свете невозможно. И одинокий "жигуленок" с поднятым капотом не убеждал Пафнутьева. Сомнения его множились и он их уже не устанавливал, чувствовал, что его обманывают. Так бывает – еще вроде бы ничего не сказано, но в воздухе стоит запах обмана. И он сделал первый вывод – рабочее место не выглядело рабочим. Проходя мимо "жигуленка", мимоходом провел рукой по дверце, а отойдя, посмотрел на пальцы. Так и есть – густой слой пыли. Причем, пыли не дорожной. К машине последнюю неделю, наверняка, не притрагивались.
За Пафнутьевым, не отпуская его ни на шаг, плелся длинноволосый парень, назвавшийся Подгайцевым. Он несколько раз порывался что-то объяснить, Пафнутьев кивал благодарно, не прерывая его, но вопросов не задавал, и Подгайцев замолчал. Лишь изредка посылал ребятам, разбросанным по двору, какие-то сигналы – не то успокаивал, не то призывал к бдительности.
– Сколько вас здесь работает? – неожиданно повернулся к нему Пафнутьев как раз в тот момент, когда Подгайцев махал кому-то рукой.
– Четверо. Я и трое механиков. Они все здесь, кстати.
– Значит, вы и есть главный?
– Нет, я бригадир. Есть еще директор, или правильнее сказать, председатель кооператива.
– Как его зовут?
– Саша… Простите, Александр Заварзин.
– Это он по городу на "мерседесе" разъезжает?
– Кто его знает, – Подгайцев на всякий случай уклонился от ответа.
– Не понял? – повернулся к нему Пафнутьев. – Вы механик, ремонтируете автомобили, в своем деле профессионал… И не знаете, какая машина у вашего председателя?
– Видите ли, – Подгайцев понял, что слегка влип, – тут такое дело… Конечно, я знаю, на какой машине он ездит. Знаю, в каком она состоянии, сколько километров прошла, сколько литров бензина жрет. Но машина – это нечто личное, почти интимное, – он усмехнулся, – и говорить о ней без хозяина… Это все равно, что обсуждать прелести его жены. Мне так кажется.
– Надо же! – покачал головой Пафнутьев. – Забавно. Ну, а все-таки, зеленый "мерседес" – его машина?
– Я не знаю, какой "мерседес" вы имеете в виду.
– Плывете, гражданин Подгайцев, плывете, причем на ровном месте.
– Это в каком смысле?