– Видишь ли, – ответила Мария, – это, наверное, зависит от того, как ты собираешься провести время.
– Я могу придумать как.
– Можешь? – Она подняла кокетливо бровь и облизала губы.
– Да, могу.
– Очень любопытно, – сказала Мария, включаясь в игру, которую надо было вести так, чтобы не отпугнуть клиента. – Если бы сейчас действительно было рано, хотя это и не так, то что бы ты сделал?
– Я бы трахнул тебя, Мария, – сказал он.
– Фу, какая грубость, – фыркнула Мария.
– Грубость? А как насчет двадцати долларов? – спросил он, и Мария сразу же потеряла всякий интерес к игре. Ей очень хотелось получить двадцать долларов, к черту игру.
– Хорошо, – сказала она быстро. – Я поищу комнату.
– Поищи, – согласился он.
Мария собралась уже было идти, но вдруг остановилась.
– Я глупостями не занимаюсь, – предупредила она.
– Ладно.
– Пойду договорюсь о комнате.
Мария понимала, что время позднее и за обычную трешку комнату можно и не найти. Но, учитывая обещанные двадцать долларов, есть смысл рискнуть и пятеркой.
О двадцати долларах можно было только мечтать. Она поднялась на второй этаж жилого дома и постучала в одну из дверей. Ответа не последовало, она снова начала стучать, пока не услышала: "Basta! Basta!" Мария узнала голос старой Долорес и улыбнулась, представив, как та выбирается из постели. Через несколько мгновений послышалось шлепанье босых ног на полу.
– Quien es? – спросил голос.
– Я, – ответила она. – Мария Эрнандес.
Дверь открылась.
– Puta! – закричала Долорес. – Почему ты ломишься в дверь в... que hora es?
Мария посмотрела на часы.
– Son las tres. Послушай, Долорес, мне нужна... Долорес стояла в дверях – маленькая худая женщина в выцветшей ночной рубашке, в вырезе рубашки торчали острые ключицы, спутанные седые волосы свисали в беспорядке. В ней закипала злость, которая наконец взорвалась потоком ругательств.
– Puta! – завизжала она. – Hija de la gran puta! Pendega! Cahapera! Ты смеешь приходить сюда в три часа ночи и...
– Мне нужна комната, – торопливо вставила Мария.
– Bete para el carago! – выкрикнула Долорес и стала закрывать дверь.
– Заплачу пять долларов, – сказала Мария.
– Me cago en los santos, – продолжала ругаться старуха, но вдруг остановилась. – Cinco? Ты говоришь, пять?
– Да.
– Комната внизу свободна. Пойду за ключом. Глупая шлюха, почему ты сразу не сказала о пяти долларах? Заходи, а то схватишь воспаление легких.
Мария вошла в квартиру. Ей было слышно, как в кухне, ругаясь, Долорес искала в ящиках ключ. Вскоре старуха вернулась.
– Пять долларов, – напомнила она.
Мария открыла кошелек и дала ей пять долларов. Долорес протянула ключ.
– Доброй ночи, – сказала Долорес и закрыла дверь. Он терпеливо ждал ее на улице.
– Я взяла ключ у Долорес, – сказала Мария.
– У кого?
– У Долорес Фауред. У старухи, которая... – Она замолчала и ухмыльнулась. – Пошли.
Мария повела его в заднюю комнату на первом этаже. Как только захлопнулась дверь, он потянулся к девушке, но она отошла в сторону со словами:
– Кто-то обещал двадцать долларов.
Ухмыляясь, он вынул бумажник. Мария смотрела, как этот большой человек отсчитывает купюры большими пальцами. Мужчина протянул ей деньги, а она, не желая ронять себя, положила их, не пересчитав, в кошелек и сняла плащ.
– В прошлый раз, когда я видела тебя, – сказала Мария, – ты не очень-то мной интересовался. Тебя карты больше занимали.
– То было в прошлый раз.
– Не подумай, что я жалуюсь.
– Я искал тебя весь вечер.
– Честно? – Она подошла к нему, призывно виляя бедрами. Теперь, когда двадцать долларов лежали у нее в кошельке, можно было возобновить игру. – Ну что ж, ты нашел меня, малыш.
– Я хотел поговорить с тобой, Мария.
– Иди сюда, малыш, мы поговорим лежа.
– О Болто, – сказал он.
– Болто? – повторила она озадаченно. – Ах, ты все еще зовешь его этим глупым именем.
– Мне оно нравится. А теперь давай поговорим о твоем уговоре с Болто.
– У меня не было с ним никакого уговора, – сказала она и начала медленно расстегивать блузку.
– Нет, был.
– Слушай, ты что, ради этого сюда пришел? Чтобы поговорить? За это мне двадцать долларов платить не надо.
Она сняла блузку и повесила ее на спинку стула. В комнате из мебели были только стул, кровать и комод с зеркалом. Он внимательно следил за ней и наконец сказал:
– А ты маленькая.
– Я, конечно, не Джейн Рассел, – ответила она, – но фигура у меня все равно хорошая. За двадцать долларов кинозвезду, сам понимаешь, не получишь.
– Я не жалуюсь.
– Так за чем задержка?
– Еще не все сказано.
Мария вздохнула.
– Так мне раздеваться или нет?
– Подожди минуту.
– В комнате не очень-то жарко. Какой бы маленькой я ни была, я не хочу все отморозить.
Она усмехнулась, пытаясь вызвать ответную усмешку. Он не улыбнулся.
– Давай поговорим о Болто, – повторил он.
– Болто, Болто, какое он имеет к тебе отношение?
– Большое. Это я попросил Болто договориться с тобой.
– Что? – Она смотрела на него расширенными от удивления глазами. – Ты? Ты попросил его?..
– Я, – подтвердил он, снова ухмыляясь. Она устало спросила:
– Какой уговор ты имеешь в виду?
– О Болто и твоем брате.
– Говори яснее. Я не понимаю.
– Ты разве не пообещала Болто, что подтвердишь под присягой, будто видела, как твой брат ссорился с младшим Бернсом?
– Вот как? – спросила она подозрительно.
– Именно так, – ответил мужчина. – Болто действовал по моему поручению. Ты ведь получила от него двадцать пять долларов?
– Получила.
– А он пообещал тебе еще, когда подтвердишь, что видела их ссору?
– Да, – сказала Мария. С дрожью в голосе она продолжала: – Мне холодно. Я залезу под одеяло. – Сняв юбку привычным движением, она пробежала по полу в трусиках и бюстгальтере и нырнула в кровать, натянув одеяло до подбородка. – Б-р-р-р-р, – вырвалось у нее.
– Тебе Болто рассказал, зачем все это нужно?
– Он сказал только, что это будет выгодное дельце, и что мой брат в нем участвует.
– А после смерти брата? Болто говорил тебе что-нибудь?
– Он сказал, что мой брат запутал все дело. Послушай, я замерзла. Иди сюда.
– А твое отношение к уговору не изменилось после смерти брата? – спросил он, направляясь к ней. Он снял свой плащ и положил его на кровать.
– Нет, – ответила она, – с чего это вдруг? Он покончил жизнь самоубийством. Так почему...
Мужчина ухмыльнулся.
– Хорошо, – сказал он. – Правильно думаешь.
– А как еще? – откликнулась Мария, задетая его ухмылкой. – Ведь уговор никак не связан со смертью Анибала.
– Никак, – согласился он. – А теперь забудь об этом, слышишь? Ты знаешь только, что твой брат и мальчишка Бернса поссорились, и все. Поняла? Если кто-нибудь спросит тебя – полицейские, репортеры, кто угодно, – ты говоришь только это.
– Кто этот мальчишка Бернса? – Он уже сидел на кровати. – Ты не собираешься раздеваться? – спросила она.
– Нет.
– Боже, я...
– Я не буду раздеваться.
– Ладно, – сказала она тихо. Потом взяла его руку и положила себе на грудь. – Кто этот мальчишка Бернса?
– Не важно. Он ругался с твоим братом.
– Да, да, понятно. – Она помолчала. – Они ведь не такие маленькие?
– Нет, – сказал он.
– Нет, – повторила она. – Не маленькие. Они помолчали. Он лег рядом с ней.
– Запомни, – сказал он снова. – Кто бы тебя ни спросил – полицейский или кто угодно.
– Я уже с одним полицейским говорила.
– С каким?
– Фамилии я не знаю. Симпатичный такой.
– Что ты ему рассказала?
– Ничего.
– А как же уговор?
– Болто предупредил, что надо ждать его сигнала. А до тех пор помалкивать. Этот полицейский... – Она нахмурилась.
– Что полицейский?
– Он сказал... он сказал, что Анибал, может, и не сам себя убил.
– А ты что ответила?
Мария пожала плечами.
– Что он, должно быть, покончил с собой. Разве нет?
– Конечно, да, – сказал мужчина. Он обнял ее крепче. – Мария...
– Нет. Подожди. Мой брат. Он... он не из-за этого уговора погиб? Ведь то, о чем мы с Болто договорились, не имеет... Я сказала – подожди!
– Я не хочу ждать.
– Он покончил с собой? – спросила она, пытаясь оттолкнуть его от себя.
– Да. Да, черт возьми, он покончил с собой!
– Тогда почему тебе надо, чтобы я врала полицейским? Может, моего брата убили? Может... О! Прекрати, мне больно!
– Заткни наконец глотку!
– Перестань! Перестань, пожалуйста, ты делаешь мне больно...
– Тогда заткнись и перестань ныть. Убили – не убили, какая разница? Что ты корчишь из себя, шлюха?
– Его убили, да? – спросила она. Боли теперь почти не было. – Кто убил его? Ты?
– Нет.
– Ты?
– Заткнись! Бога ради, заткнись!
– Ты убил моего брата? Если ты, я врать не буду. Если ты убил его ради своих делишек... – Неожиданно она почувствовала на щеке что-то теплое, но не придала этому значения и продолжала: – ...я сразу иду в полицию. Он, может, ничего собой не представлял, но он мой брат, и я не собираюсь врать...
На лице и на шее стало еще теплее. Она потрогала лицо, подняла руку и внимательно осмотрела ее. Когда она увидела кровь, глаза ее расширились от ужаса. "Он зарезал меня, – мелькнула у нее мысль, – Боже, он зарезал меня".
Мужчина, выгнувшись, оторвал свое тело от нее, в его правой руке она увидела нож с обнаженным лезвием. Он полоснул ее по груди, Мария отпрянула, но мужчина схватил ее за руку, вытащил из кровати и снова набросился на нее. Мария подняла руки, пытаясь защититься от ударов, но он продолжал полосовать ножом по рукам, плечам, ладоням. Она закричала, бросилась к двери и попыталась открыть замок, но израненные пальцы не слушались. Он рывком повернул ее к себе, отвел нож и всадил его со всей силы ей в живот чуть пониже грудной клетки. Мария стукнулась спиной о дверь, он ударил ножом по лицу и шее, а потом закричал:
– Тебе не придется врать ради меня, сука! Больше тебе вообще не придется говорить.
Он отбросил ее от двери, отпер замок, схватил плащ с кровати и остановился, уставившись на залитую кровью фигуру, которая была когда-то Марией Эрнандес, а затем с силой вонзил ей нож в грудь, не сомневаясь, что попал в сердце. Понаблюдав немного, как она оседает на пол, мужчина бросился прочь из комнаты.
Она лежала в луже собственной крови, в голове ее проносились мысли: "Он убил моего брата, а теперь вот убил и меня. Он убил брата из-за этого уговора, я должна была врать, что Бернс поругался с Анибалом, так велел Болто, он дал мне двадцать пять долларов и сказал, что даст еще, он убил брата".
И каким-то чудом она, голая, подползла к открытой двери, выползла в коридор, оставляя за собой кровавый след, и пока жизнь медленно оставляла ее, вытекая с кровью на коричневый пол, добралась до входной двери; она не кричала, потому что сил на крик не осталось, но, дотянувшись до ручки, сумела открыть парадное и упала ничком на тротуар.
Через полчаса ее обнаружил патрульный полицейский Альф Левин и немедленно вызвал "скорую помощь".
Глава 10
В ту ночь, когда зарезали Марию Эрнандес, в комнате следственного отдела было четверо полицейских.
За одним из столов пили кофе детективы Мейер и Уиллис. Детектив Бонджорно печатал отчет для хозяйственного отдела. Детектив Темпл сидел на телефоне.
– Не люблю кофе из автоматов, – сказал Мейер Уиллису.
У еврея Мейера был очень остроумный отец. И поскольку Мейер появился незапланированно, сыграла со старыми родителями злую шутку, немолодой отец тоже пошутил с сыном: он не мог придумать ничего остроумнее, чем дать сыну имя точно такое же, как фамилия, – Мейер. В те дни женщины рожали дома с повитухами, так что никакой роддом не торопил его давать имя ребенку. Отец Мейера помалкивал до обряда обрезания и сообщил имя ребенка в самый момент совершения операции, отчего у мальчика ненароком едва не отхватили лишнего.
К счастью, Мейер Мейер сохранил свою мужскую силу.
Такое имя, как Мейер Манер, – нелегкая ноша, особенно если живешь в районе, где мальчишки готовы перерезать тебе глотку только за то, что у тебя голубые глаза. Это кажется чудом, но, несмотря на имя Мейер Мейер и неудачу с цветом глаз, которые по несчастливой случайности оказались голубыми, он выжил. Свое выживание он сам объяснял исключительным терпением. Мейер Мейер был самым терпеливым человеком в мире. Но когда несешь ношу двойного имени, воспитываешься в ортодоксальной еврейской семье и избрал терпение своим кредо, потерь не миновать. Мейер Мейер, которому не стукнуло еще и тридцати восьми, был лыс, как бильярдный шар.
– Это по вкусу и на кофе-то непохоже, – продолжал Мейер Мейер.
– Нет? А на что же это похоже? – спросил Уиллис, прихлебывая из чашки.
– Если хочешь знать, то по вкусу это напоминает картон. Не пойми меня неправильно. Я люблю картон. Моя жена часто дает мне его на ужин. Она где-то достала несколько прекрасных рецептов.
– Должно быть, у моей жены, – вмешался в разговор Темпл.
– Да, – сказал Мейер, – жены часто обмениваются рецептами. Но я бы не хотел, чтобы у вас создалось впечатление, будто я имею что-то против картона. Ничего подобного. Должен честно признаться, что вкус картона любим гурманами всего мира.
– Тогда что же тебе не нравится в кофе? – спросил улыбаясь Уиллис.
– Несбывшиеся надежды, – терпеливо ответил Мейер.
– Не понимаю, – сказал Уиллис.
– Видишь ли, Хэл, когда моя жена собирается кормить меня ужином, я ожидаю вкус картона. Мы женаты уже, да хранит ее Господь, двенадцать лет, и она "и разу еще не обманула моих ожиданий. Я ожидал вкус картона и всегда получал именно такую пищу. Но когда я заказываю кофе в местном кафетерии, мои вкусовые рецепторы предвосхищают кофе.
– Ну и что?
– А то, что разочарование после больших надежд почти невыносимо. Я заказывал кофе, а вынужден вить картон.
– Кто же вынуждает тебя?
– По правде говоря, – сказал Мейер, – я начинаю забывать вкус настоящего кофе. Теперь все, что я ни ем, имеет вкус картона. Грустно.
– Слезы душат, – поддакнул Темпл.
– Бывают, конечно, утешения, – сказал Мейер устало.
– И какие же? – спросил Уиллис, все еще улыбаясь.
– У одного из моих друзей жена взяла за правило готовить так, что все блюда имеют вкус опилок. – Уиллис громко засмеялся, Мейер хмыкнул и пожал плечами. – Я думаю, что картон все же лучше опилок.
– Вам следует иногда меняться женами, – посоветовал Темпл. – Все не так скучно.
– Ты имеешь в виду только еду? – спросил Мейер.
– А что же еще?
– Зная твой грязный язык... – начал Мейер, но в это время на столе Темпла зазвонил телефон. Темпл снял трубку.
– Восемьдесят седьмой участок, – сказал он, – детектив Темпл. – Угу. Хорошо, я пошлю людей. Договорились. – Он повесил трубку. – Порезали человека на Южной Четырнадцатой, Левин уже вызвал "скорую". Мейер, Хэл, хотите поехать?
Мейер пошел к вешалке и стал натягивать на себя пальто.
– Отчего так происходит, – поинтересовался он, – что мне всегда выпадает ехать, когда на улице лютый холод?
– Какая больница? – спросил Уиллис.
– Городская, – сказал Темпл. – Позвони потом, хорошо? Похоже, дело серьезное.
– Почему так?
– Боюсь, что это убийство.