Своеобразная публика собралась в тот день в демонстрационном зале издательства "Теннисон и Теннисон". Владельцы ресторанов, винных магазинов, сотрудники издательств, дегустаторы, шеф-повары. Кое-кто приехал даже из других городов, правда, не очень издалека. Знакомились с Картеневым охотно, беседовали радушно, звали в гости. За каких-нибудь полчаса левый нагрудный карман пиджака Виктора распух от визитных карточек…
Дрейфуя по залу, Картенев приблизился с Аней к Теннисону и Киветту. Издатель широко улыбнулся: "Эмори, познакомься с моими новыми друзьями миссис Анна Картенева, мистер Виктор Картенев, первый секретарь, пресс-атташе русского посольства в Вашингтоне". "Рад, - осклабился сенатор. - Рад". "Мистер Киветт, - заговорила Аня, чуть размереннее, чем обычно. - Вы первый американский сенатор, с которым я встречаюсь очно. Пользуясь этим, хочу вам заявить…" "… что безудержная гонка вооружений, - подхватил "мистер Улыбка", - ставит мир на грань ядерной катастрофы. Я угадал? Нет, вы скажите, я угадал? Вы это хотели сказать?". Он снял фартук и колпак, взял рюмку водки, опрокинул содержимое в рот, причем сделал это лихо, и вновь спросил: "Так угадал?". "Вовсе нет, серьезно ответила Аня. - Я хотела заявить вам, как представителю высшей законодательной власти, что, как и многие мои друзья, я люблю Америку Твена и Сэлинджера, Уитмена, Хэмингуэя и Фолкнера. И не люблю Америку…" - Аня увидела умоляющее выражение лица Виктора: "Помолчи! Иногда молчание золото!". Незаметно подмигнув ему, продолжала: "И не люблю Америку Джона Берча и Джима Кроу!". "Мы с вами абсо-лют-ные единомышленники!", - воскликнул облегченно сенатор и поцеловал Ане руку - галантно, напоказ. Кто-то из фотографов успел поймать этот момент объективом. Вспышка. Еще вспышка сенатор поцеловал русской другую руку. "А ваша жена - отлично промаринованная штучка! - восхищенно прошептал на ухо Картеневу Теннисон. И сколько перца на кончике ее языка!". Тут же Виктор задал вопрос Киветту: "Как вы думаете, почему моя жена назвала имена только писателей?". "Хм… Действительно, почему?" - задумался сенатор на мгновение. И сам ответил: "Полагаю, их знает всякий. Книг, может, и не читал, а фамилию слышал. Поэтому?". "Ну, а Джейн Фонду, Стэнли Крамера, Дина Рида - их разве знает не всякий?". "Тогда… почему?". "Потому, - Виктор машинально взял наполненную рюмку, повертел ее, словно примериваясь, какой точкой ободка приложить ее к губам, поставил назад на поднос, - что у нас их знают не хуже (а иногда определенно лучше), чем на их родине". "Классиков - да. А современников?". "Знаю статистику, - бесстрастно сообщил Картенев. Нет ни одного даже среднего писателя США, который не переводился и не издавался бы в СССР". "Вон куда гнет этот супружеский дуэт, - отметил про себя Киветт. - Под третью корзину хельсинкских соглашений критическую мину подводит - мол, мы саботируем. Что ж, поговорим".
- Что из того следует?
- Как - "что следует"?! - воскликнул Виктор, может быть, несколько более горячо, чем он сам хотел бы. "Нервы, старик, нервы!" - Я на полках книжных магазинов Нью-Йорка и Чикаго и Вашингтона что-то не заметил переводы книг не только средних писателей, но даже лучших наших мастеров.
- У вас на первоклассную литературу голод, у нас пресыщение.
- Вряд ли это может служить убедительным объяснением, возразил Виктор. - Эмоционально, но бездоказательно.
- Тогда, может быть, точнее будет так: "Спрос рождает предложение".
- Но как может появиться спрос на то, чего потребитель не видит и не знает?
- У вас издатель один - государство. Провал книги, даже многих книг, не ведет к трагедии. Частному предпринимателю иногда достаточно ошибиться один-два раза, и можно преспокойно заряжать пистолет и пускать себе пулю в лоб.
- Ваши издатели - народ закаленный. Верно я говорю, Артур? - Картенев повернулся к Теннисону.
- Если вы хотите знать, буду ли я стреляться в случае банкротства, ответил живо Теннисон, - то я смогу вас разочаровать, Виктор. Нет, не буду. Я слишком люблю, как образно выразилась миссис Картенева, "вкусную и здоровую пищу". разумеется, напитки тоже.
- Сейчас хочу сказать о самом главном, - сенатор выпил еще рюмку, почему-то вздохнул, надкусил пирожок. - Не кажется ли вам, что сегодня средний уровень на Западе - я имею в виду литературные произведения намного выше, чем ваш самый что ни на есть мастерский? И что причиной тому то, что вы называете "социалистический реализм" и пресловутая "партийность"? Нужно учитывать и еще один чисто психологический момент. Американец не проявляет особого интереса к зарубежным странам без особой на то нужды.
- И к России? - удивилась Аня.
- Россия - исключение. Россию он побаивается.
- Потому, что его со всех сторон десятки лет пугают "русской угрозой".
Киветт продолжал, словно он не слушал фразы Картенева:
- Но не настолько, чтобы читать однообразно-унылые "производственные" романы и надоевшие ему и давно вышедшие из моды повести о битвах Второй мировой войны. Для этого есть армия советологов, которым за чтение подобных произведений и за рецензии на них хорошо платят. Другое дело - книги диссидентов. Но вы же скажете, что это не литература вовсе.
- Нет, не скажу. Но я думаю, вы просто боитесь выпустить нашу литературу на массового читателя. Об этом говорит и все ваше "теоретическое обоснование".
- Сколько бы вы, господа, ни спорили, каждый из вас, скорее всего, останется при своем мнении, - сказал с легким смешком Теннисон. - А раз так, я предлагаю тост за виновницу сегодняшнего торжества - славную "Русскую кухню"!
К Ане подошел пожилой мужчина, пышуший здоровьем весельчак, представился: "Поль Микаельс, дегустатор вин из Сан-Диего, Калифорния. Меня всегда интересовал вопрос о питейных предпочтениях русских дам". Пока Аня пыталась систематизировать винные вкусы подруг, приятельниц, знакомых, Картенев откровенно влюбленным взглядом рассматривал жену. Гибкая, с длинными крепкими ногами, с мальчишеской прической, она была похожа на спортсменку, которой пришлось неожиданно сменить привычный тренировочный костюм и кеды на модное, чуть тесноватое платье и шпильки-лодочки. Лицо ее вряд ли можно было назвать смазливым. Но смеющиеся серо-синие глаза, но ровный нервный нос, но какая-то совсем детская припухлость губ заставляли встречных оборачиваться, запоминать это согретое радостью бытия лицо.
Ему вдруг захотелось, чтобы сейчас, сию же минуту исчезли все эти люди, вся эта никчемная суета, все эти нелепые шумы, голоса, звуки. Вот оно, солнечное, теплое утро где-то под Москвой, густой лес, ласковая лужайка, он несет приникшую к нему Анку на руках, спотыкается, падает, они хохочут вместе, он целует ее, он тонет, тонет, тонет в прозрачном, прохладном лесном озере. Вот и дно песчаное видно, и рыбки золотистые играют, и так светло, отрадно, трепетно. И вода, вода на щеках и ладонях. Или это смешались ее и его слезы радости, слезы любви, слезы легкие, как летний дождь? До этого озера ведь еще идти и идти…
- Господин Картенев, несколько слов для прессы.
Какой голос, какой очень знакомый голос! Виктор обернулся. Перед ним стояла Беатриса Парсел.
- Извините, если я разрушила ваше мысленное путешествие куда-то очень далеко, - она смотрела на него изучающе.
- Нет, я вполне здесь, с вами, и очень рад встрече. Сейчас я познакомлю вас с женой. А где Раджан?
- Раджан по заданию своей газеты знакомится с Гарлемом.
Я по заданию своей - с таинственной русской душой, путь к которой лежит через желудок.
- Этот путь к сердцу, по-моему, - вступила в разговор Аня. - С душой посложнее.
Задание редакции являлось предлогом. Беатриса была расстроена неудачей поиска следов заговора против Джона Кеннеди в Чикаго. Тэдди Ласт ее успокаивал: "Такие дела конспирируют знаешь как? Под десятое дно прячут и ключи в океан выбрасывают".
"Флюгер" шепнул ей, что тот же парень из ФБР мимоходом назвал имя сенатора Эмори Киветта. "Он будет сегодня у Теннисона, - "Флюгер" приблизил к ней вплотную свое лицо. - Прощупай его как следует". "Попробую", загорелась Беатриса. "Учти, в случае удачи - дюжина поцелуев", заторопился "Флюгер". "Две", - пообещала Беатриса.
Ее разговор с Киветтом не сложился. В ответ на любой вопрос о Джоне Кеннеди сенатор возносил президента до небес.
"Или этот сенатор слишком хитер и осторожен, - раздраженно думала Беатриса, - или он так же далек от заговора, как созвездие Близнецов от Полярной звезды. Или… а что, если этот "Флюгер", этот Тэдди Ласт умышленно наводит меня на ложный след вместе со своим мифическим агентом ФБР?". Последняя мысль едва не привела Беатрису в бешенство. "Не теряй расудка, Беата! - заставляла он себя хоть как-то успокоиться. Это был бы прелюбопытный вариант. Это был бы уже успех. Еще бы!".
- Аня Картенева - еще в Индии мне о вас рассказывал Раджан. Именно такой обаятельной я вас себе и рисовала. И как старую заочную знакомую, да к тому же одногодку - ведь верно?
- Я хотела бы звать вас Энн, а вы меня - Беата. Согласны?
Женщины отошли к окну.
- Сейчас все расскажу о ваших похождениях в Чикаго, Виктор, - лукаво прищурилась Беатриса, глядя с расстояния в несколько ярдов на Картенева. Помните клуб любителей Изящной Словесности? "Джошуа! Коте-но-чек!".
И тут же она вновь, как и тогда, подумала: "Как хорошо, что я одна попала в эту Бухту Тихой Радости". Картенев рассмеялся. исподволь наблюдая за Аней и Беатрисой, он обнаружил у них много общего: обе высокие, стройные, порывистые; обе в меру говорливы; обе знают себе цену, врожденно женственны и кокетливы. "А если взять понимание счастья - сколь же разным оно у них, видимо, будет. действительно, как понимает его Аня? Ты-то знаешь?" - спросил он сам себя требовательно и насмешливо. И с издевкой ответил: "Где тебе о Беатрисе гадать? Ты о своей-то жене ничегошеньки не знаешь". И Виктор пристально вглядывался в лицо Ани, словно на нем надеялся прочесть ответ на свой вопрос. Вспоминал с горечью, что при нем вслух она никогда не мечтала. Или он забыл? Нет, такое не забывается. Тогда почему, почему она не пускала его в тайники души? Боялась быть непонятой, показаться смешной, сглазить, наконец. Правда, она очень хотела защитить диссертацию.
Ну, защитила. Дальше-то что? При чем тут счастье? А, может, денег накопить, дачу приобрести, машину. Тьфу, пакость, мыслишки какие мелкие ползут. Хотя жизненные, вполне. Зная ее, скорее другое думается. Спасти человечество от рака - от всех видов и разновидностей. Это, пожалуй, ближе к ее мечте. Или открыть такой вид энергии, который будет в миллион раз действеннее атомной. Уничтожить голод, спасти землю от загрязнения, открыть планету с разумной цивилизацией - да мало ли что еще, наконец! незаметно для себя Картенев делился с Аней своими мечтами о счастье, делился щедро…
Перед Виктором остановился невысокий худой человек: одет в старый, но вполне приличный еще костюм, воротничок рубашки ветхий, умело заштопанный, галстук широкий, старомодный, ботинки изрядно потрепанные, начищенные до зеркального блеска, жидкие волосы на прямой пробор, гладко выбрит, усики старательно подстрижены. Лицо серое, под блеклыми маленькими глазками крупные синюшные мешки. Держа в одной руке рюмку водки, в другой - тарелку с пирогами, он поклонился и заговорил очень тихо, глотая окончания и глядя при этом на верхнюю пуговицу на пиджаке Картенева:
- Пресс-атташе советского посольства? Мистер Картенев Виктор? Вы-то мне и нужны. десять месяцев без работы. Сын уехал к моим родителям. жена ушла к первой любви менеджеру бродячего цирка. Один, как перст.
- Чем могу… помочь? - спросил Виктор.
- Сплю в ночлежке в Бауэри, - продолжал тусклым голосом человек. Питаюсь по талонам. Было три сердечных приступа.
Виктор ждал, что последует дальше. Человек замолчал, освободил руки, стал рыться в карманах. Долго не находил того, что искал. Наконец вынул узкую, плотную карточку, затянутую в прозрачный целлофан, протянул ее Виктору:
- Пропуск. Работал в закрытой лаборатории.
На пропуске четко выделялись слова: "Министерство обороны США".
Человек выпил рюмку, стал быстро жевать кусок пирожка.
Выпил еще.
- Свяжите с вашим резидентом, - зашептал он. - есть важные секретные документы. Они у меня здесь, в кармане. Могу сразу же вам передать. Сейчас. Знаю также лабораторию, которая подчинена Лэнгли. Есть подходы к копировальщику. И надежные контакты в Объединенном комитете начальников штабов. нужны деньги. Выведите на резидента. Не пожалеете.
Молча слушая неожиданного собеседника, Картенев пытался спокойно оценить обстановку и решить, как поступить. Что это - провокация? Почему в Нью-Йорке? Почему не в Вашингтоне? Допустим, не на что приехать.
Почему на приеме? Откуда ему известно о приеме? В присутствии толпы народа? Почему ко мне, когда здесь еще пять-шесть наших ребят из представительства? Откуда знает мою фамилию и должность? Слишком много "почему", слишком. Все решают мгновения. Внезапно могут подойти двое и "дело о вербовке" будет состряпано.
На счастье Картенева Теннисон и Киветт шли прямо к нему.
Виктор шагнул к Теннисону и громко сказал: "Артур, этот человек разыскивает тебя. Говорит, у него к тебе дело". Теннисон с удивлением разглядывал неопрятного субъекта: "У вас ко мне… дело?". Тот держал в руках рюмку и тарелку и вид имел крайне смущенный. "Нет, я, собственно, случайно, - пробормотал он наконец, метнув на Картенева злобный взгляд. Здесь ли регистрируются случаи встреч с летающими тарелками?". "Извините, ледяным тоном произнес Теннисон. - Мы на четвертом этаже. А вам нужен восемьдесят четвертый". Человек еще раз с ненавистью взглянул на Виктора, невнятно извинился и поплелся к выходу. За ним потянулся еще кто-то.
- Сколько на свете любителей выпить и закусить за чужой счет! - хохотнул Теннисон.
Виктор тоже засмеялся - громко, отрывисто:
- По-нашему на халяву.
Из дневника Ани Картеневой:
"… Из издательства Беатриса поехала в свою редакцию, мы - в генконсульство. Вечер провели у Раджана и Беатрисы. Он приехал в девятом часу. был усталый, разбитый, чем-то удрученный. Я его знала веселым, беззаботным, а тут… Беатриса проста, мила. Я без ума от нее. Только недоверчива, мнительна сверх меры. Весь вечер ее мучила какая-то мысль. незадолго до нашего ухода она увела меня в спальню. Смущалась, настраивалась, наконец спросила: "Можете вы сказать мне, Энн, что вам лично хочется больше всего на свете? Я жажду вас понять. Нет, не так. Не только вас, но как можно больше людей, разных людей. Для меня это очень важно. Есть ли она, как вы думаете, людская единая мечта?". Я уверила ее, что скорее всего единая людская мечта - это мечта о счастье. Но беда в том, что сколько людей, столько и пониманий счастья. Один грезит о том, чтобы накопить миллион, другой - чтобы прославиться навеки, третий - чтобы наесться хоть раз досыта… "А у вас, у вас лично?" - настойчивости ей не занимать. Я сказала, что у нас есть шутливая, но в основе своей верная присказка: "Главное - чтобы было здоровье, все остальное купим". Если же серьезно, то самое, самое главное - это любимая работа. Еще точнее - это ощущение твоей нужности людям.
- А как же любовь, муж, дети? - вырвалось у Беатрисы.
- То само собой разумеется, - сказала я. - Без этого вообще говорить о счастье бессмысленно. И потом еще одно, без чего все мы… я не мыслю себе счастья. Уверенность в будущем, в том, что будет завтра, что оно будет и через год, и через сто лет. И что в этом завтра будет легко и радостно.
Солнечно будет во всех отношениях.
Я замолчала. Молчала и Беатриса, глядя на меня ласковым взглядом. Я улыбнулась ей, закончила со вздохом: "Не так уж много я и хочу, правда? А то, что я желаю себе, я желаю всем людям - добрым и злым. Я верю, что именно среди злых пребывают такие, которые "не ведают, что творят""."
Часть II
ГОРЕЧЬ ИСПЫТАНИЙ
Глава 15
Брат, сестра
Гарлем надвигался постепенно. Сначала чуть неказистее стал вид домов. Во дворах и на балконах появились веревки с висевшим на них бельем. Потом заметно грязнее стали тротуары. Повсюду валялись обрывки газет, пустые пакеты, банки из-под пива и битые бутылки. Наконец, изменился самый воздух. В нем теперь густо висели запахи гнилых фруктов, несвежего варева, плесени. Раджан шел медленно, словно задумавшись, на самом же деле чутко улавливал все. что происходило вокруг. Над улицей стоял детский плач, крики и свист подростков, ругань взрослых. Уличные торговцы, разложив свой нехитрый товар на лотках, а то и прямо на тротуаре, азартно его расхваливали. "А вот зонтики из Гонконга, зажигалки из Сингапура! А вот трусики и лифчики из Сеула!" - горластые зазывалы хватали прохожих за рукав, истово торговались. Парень уговаривал молоденькую женщину, норовил тискать маленькую грудь. Женщина увертывалась. На тротуаре, сложив ноги по-турецки, сидел старик. закрыв глаза, он раскачивался и пел что-то заунывное.
За Раджаном уже довольно долго неотступно следовал какой-то мужчина. Раджан обернулся раз-другой, чтобы разглядеть преследователя. Тот ухмылялся, строил рожи, закатывал глаза. Невысокого росточка, худенький, с шарообразной прической, он был лет сорока пяти. Лицо гладкое, без единой морщины, усики жиденькие, но черные, как и шевелюра - без проседи. И лишь глаза - усталые, мутноватые, постоянно настороже - выдавали человека в летах. Но эти глаза надо было рассмотреть, чтобы определить более менее верно возраст их владельца. А он их прятал, вольно или невольно, отводил в сторону.
У очередного перекрестка Раджан остановился.
- Эй, человек, - услышал он за своей спиной веселый ба ритон. Раджан пошел дальше, не оборачиваясь. И через несколько шагов увидел шарообразную прическу чуть впереди своего левого плеча.
- Для полноты и глубины, ха-ха, бездонной глубины счастья вам ведь нужен не кто другой, а именно я. - Веселый Растрепа, ха-ха! Понял, человек?
Раджан внимательнее, чем прежде, взглянул на парня:
- Веселый растрепа, говоришь? Ну что ж, веди к самому бездонному счастью. Именно оно мне сейчас и надобно.