На лотке были стопками разложены всевозможные маски - от самых простеньких до довольно замысловатых. Против каждой стопки был приколот маленький ценник: 100 долларов, 350 долларов, 500 долларов… Пожилой гость быстро взял самую дорогую маску, отсчитал несколько сотенных ассигнаций, с поцелуем вручил их женщине. Молодой гость, напротив, выбирал долго, примерял то одну, то другую маску, ворчал, что никакая ему не подходит и, как бы между прочим, спросил: "А что, без маски никак нельзя?". "Положительно нельзя", - улыбнулась женщина. Молодой гость вновь стал недовольно перебирать маски. "Вот эта вам больше всего к лицу!", - проговорила, теряя терпение, женщина и протянула ему одну за триста долларов. "Вы так думаете?" - пробурчал раздраженно молодой гость, но маску взял и деньги выложил. Чтобы хоть как-то выказать свое неудовольствие, он не вложил их в руку женщины, а с досадливой небрежностью бросил на лоток. Женщина собиралась уже было направиться к другим гостям, но пожилой легонько удержал ее за руку: "Скажите, дорогая, у нас тут спор вышел из-за того, почему именно "Голубой Козленок"?" - Он смущенно улыбнулся, словно говоря: "Склероза пока еще нет, а вот ведь, поди ж ты, запамятовал".
- О, господа, - оживилась женщина, - эта история прямо в духе наших первых пионеров! Один из предков Маргарет Парсел, выйдя из фургона, увидел в двадцати шагах от себя козленка. Козленок рыл землю ногой и не обратил на человека никакого внимания. Тогда наш бравый пионер схватил винтовку и выстрелил. И что бы вы думали? Он был самым метким стрелком в экспедиции, а тут промахнулся. Подумать только, с двадцати шагов! Козленок исчез. Когда наутро пионер проснулся и вышел из фургона, он вновь увидел козленка на том же месте. При свете солнца пионер хорошо разглядел, что мех у козленка был светло-голубого цвета. И вновь он рыл копытцем землю. "Не знамение ли это свыше?" - подумал пионер. и стал копать землю там, где ему (как он считал) указал голубой козленок. И что бы вы думали, господа? В том месте оказалось столько золота, что оттуда и началось внезапное богатство предков Маргарет. Я не прощаюсь с вами, господа. Милости прошу к моему прилавку во время Базара Сувениров.
Пожилой с улыбкой провожал глазами женщину. Молодой, крепко сжав губы, устремил хмурый взгляд в пол.
Гости меж тем прибывали. Внутренняя стоянка была рассчитана машин на тридцать. Поэтому "кадиллаки", "роллс-ройсы", "мазератти", "мерседесы", бесшумно подкатив к центральному подъезду особняка и бережно высадив своих пассажиров, огибали фонтан и искали пристанища на близлежащих улицах. Стоявшие у въезда полицейские лениво обменивались краткими замечаниями, надменно разглядывали густую толпу зевак, собравшихся, как обычно, на тротуарах. Войдя в дом, вновь прибывшие попадали в довольно широкий и длинный вестибюль, из него - в малую гостиную и далее - по выбору - в одну из трех больших гостиных.
Хозяин и хозяйка встречали всех в малой гостиной. Они выстаивали там ровно четверть часа и затем отправлялись в длительный "вояж" по всем четырнадцати большим и малым залам и холлам первого этажа. За эти четверть часа они успевали поприветствовать лишь сто первых гостей. Поцелуи, рукопожатия, вопросы о здоровье, о том, как идут дела, о том, как здоровье близких родственников и лучших друзей, и ответы на все эти и подобные им вопросы занимали довольно много времени. Мелькали туалеты стоимостью в несколько десятков тысяч, ожерелья и колье, стоимостью в несколько сотен тысяч. Молодость и красота мешались со старческой дряхлостью и уродством, быстрота и энергия - с прозябанием и угасанием. Большинство гостей были представители хорошо известных в деловом мире фамилий. Однако было немало и нуворишей, разбогатевших после второй мировой войны, главным образом - на военных поставках или нефтяном буме. То там, то тут собирались небольшие группы. Собирались они по родственному или - что реже - по деловому признаку. некоторые группы были устойчивы, другие не успев еще как следует собраться - потихоньку рассыпались. Гости едва заметно двигались друг другу навстречу, смеялись, удивлялись, сочувственно кивали. Устав от разговоров, шли к многочисленным столикам и барам; устав от еды и питья, шли туда, где гремела музыка; устав от всей толчеи, выходили в сад. Пища и напитки были самыми изысканными, оркестры и комики - самыми знаменитыми. Однако все приглашенные были, разумеется, пресыщены всем самым лучшим, самым редким, самым из ряда вон выходящим. Поэтому главная прелесть для большинства заключалась в возможности - увы! - не такого уж частого общения. От года к году контингент гостей изменялся мало. Две-три смерти, два-три новичка. Остальные - лучше ли, хуже ли - знали друг друга.
Беатриса появилась с Раджаном, не предупредив отца. Бал "Голубого Козленка" был ее семейным праздником и она считала, что вправе пригласить на этот праздник любого, кого сочтет нужным. О неприятном разговоре с отцом за ленчем Раджану она не рассказала. Надеялась, что время на их стороне, что отец в конце концов смирится. Они приехали минут через сорок осле объявленного начала и вместе с другими запоздавшими гостями прошли в дом. Лишь в малой прихожей их поприветствовал Маркетти. Ни Джерри, ни Рейчел, конечно же, там уже не было. Они встретились час спустя на одной из больших веранд, выходивших в сад. Вконец запыхавшись после какого-то сумасшедшего модного танца, Беатриса попросила Раджана принести ей чего-нибудь попить. Она полулегла на небольшой темно-бордовый диванчик и смотрела через распахнутое окно в сад, погруженный в полутьму. Мелькали какие-то таинственные тени. Слышался чей-то мягкий шепот. Где-то, наверное в самой дальней беседке, едва слышный, раздавался сдержанный женский смех. Закрыв глаза, Беатриса чувствовала, как ее тело словно колышется на больших теплых волнах. Слышались удары, ритмичные удары прибоя. Она, все так же не открывая глаз, прижала ладони к вискам. Удары сделались заметно слабее. Беатриса усмехнулась: "Пьяненькая! Немного пьяненькая! Но позволителен вопрос: когда мне быть пьяненькой, если не сегодня? Мне так хорошо, так чудесно хорошо. Только вот мамы рядом нет…". Мама. Из одного из этих залов Беатриса и провожала ее в их фамильный склеп. Мама. Беатриса вспомнила, как она когда-то невольно подслушала разговор между мамой и отцом. Девочке едва исполнился шестой год, но разговор этот она запомнила на всю жизнь.
Маргарет: Тебе мало этих девок на стороне. Ты и в дом притащил одну из своих потаскушек под видом гувернантки.
Джерри: Ты всегда преувеличиваешь, Мардж. Луиза - невинное дитя.
Маргарет: В вестибюле сидят полицейские. Они просят разрешения обыскать комнату, в которой проживает это "невинное дитя".
Джерри: Какая наглость! У нее были рекомендательные письма от самого графа Кутурье.
Маргарет: Не имею чести знать этого графа, но представляю, какие прелести и способности Луизы он расписал тебе в своих рекомендациях. Дело, однако, серьезнее, чем ты думаешь. Это "дитя" подозревается в соучастии в ограблении и убийстве.
Джерри: Боже милостивый! не иначе как это роковое недоразумение.
Маргарет: Роковое недоразумение заключается в том, что ты уже в который раз связываешься с бездарной актрисой и беззастенчивой авантюристкой. Я молю Бога, чтобы наша дочь никогда не узнала о той ужасной двойной жизни, которую ведет ее отец.
Джерри: Мардж! Клянусь Всевышним, не стоит так волноваться по столь незначительному поводу. (Кивок слуге). Пусть полиция займется своим делом. будем надеяться, что мир сделается чуть чище, чуть лучше, чуть честнее. Ах, Мардж! Какие все это, право, пустяки!
Беатриса очень хорошо помнила, что ее охватило тогда чувство обиды на Луизу. Но не была она довольна и тем, как говорила и как вела себя мама. Отец, отец - другое дело. Он всегда, несмотря ни на что, вызывал у нее чувство симпатии, осознанной и инстинктивной. При одном виде его она уже радостно улыбалась. А ведь он был с ней достаточно строг, и пока ей не исполнилось четырнадцати лет, все подарки, все экстравагантные и созданные по особому заказу торты, шоколады, огромные наборы конфет, она получала из рук матери. Когда же она стала старше, она внутренне всегда была на стороне отца в его легкомысленных "проказах" и "проделках". Временами, когда она задумывалась над этим, ей самой все это казалось странным, плохо объяснимым. Ведь она обожала маму. И не была по натуре ни особенно страстной, ни хоть чуточку распущенной. "Я - папина дочка, - говорила она сама себе с тихой усмешкой. Не знаю почему, но я готова простить моему папке все, что бы он ни сделал. за его силу. За его ум За его широту. Что может быть прекраснее в мужчине, чем эти три качества? Ни-че-го!". Те страдания, с которыми отец перенес потерю мамы, лишь возвеличили его в глазах Беатрисы. "Если очень сильный человек не испытал в жизни ни разу приступа слабости, - думала она, значит, он не человек вовсе, а машина. Слава Богу, мой отец человек, и еще какой!"
Когда Беатриса открыла глаза, она увидела, что перед ней стояли трое: Раджан протягивал высокий стакан ледяного лимонада, смешанный пополам с пивом - ее любимый шэнди; Рейчел и Джекки Кеннеди, обнявшись и улыбаясь, внимательно разглядывали ее прическу.
- Клянусь Озирисом, - воскликнула Джекки, - перед нами сама Клеопатра Великолепная!
- Антоний, - в тон Джекки проговорила Беатриса, обращаясь к Раджану, - дай мне утолить жажду слезами лотоса!
- О да, - вступила в разговор Рейчел, - слезы лотоса единственные сладкие слезы во Вселенной.
- Это и понятно, ведь это слезы разделенной любви, - к беседовавшим присоединился дик Маркетти, который привел за собой официанта с подносом, заполненным напитками. Каждый, не спеша, со знанием дела наливал себе свое - виски, джин, вино, коньяк - или делал нехитрую, но приятную смесь, добавлял тоника, содовой, простой воды. И льда.
- Вы бы только посмотрели, господа, каким смешным выводком выглядят Вандергольды, - смеялась Джекки. - Впереди чинно выступает папа Вандергольд, за ним Вандергольд-мама, а за нею - в порядке старшинства все братья и сестры Вандергольды соответственно с мужьями и женами.
- А поскольку в семье Вандергольдов неизменной традицией является то, что служат как женщины, так и мужчины, - продолжала Рейчел, - то получилось нечто вроде выездного заседания правления банка "Вандергольд и К".
- Как я завидую вашему предку, Беатриса! - вздохнула Джекки. Романтика, поэзия, свист пуль и грохот каменных обвалов, засады краснокожих и непрерывные стычки с ними. жизнь!
- И не без чудес! - заметила Беатриса. - Какой-то голубой козленок находит горы богатств и правит, нежно и сладостно, судьбой огромной семьи вот уже более двухсот лет.
Слушая разговор женщин, Раджан думал о своем. Он знал, что Джерри Парсел - один из самых богатых людей Америки. Но, признаться, не ожидал встретить такую роскошь в его доме. Роскошь, не скрытую от глаз других, а, напротив, кричащую о себе во весь голос. Он видел роскошные дворцы и у себя в Индии. Но такого, чтобы целый зал был инкрустирован затейливыми золотыми пластинами, искусно врезанными в плитки разноцветного мрамора, весь зал и потолок и пол, и стены - такого он не видел еще никогда. И эти туалеты, и драгоценности, и яства, все это коробило его. Роскошь как бы кричала: "Я правлю всем светом! На остальное мне наплевать!".
Раджан вспоминал свои недавние встречи и наблюдения в Гарлеме. И содрогался. Ведь это же совсем рядом. Это же здесь, на одном ничтожном клочке земли. Вспомнив о Гарлеме, он внимательнее, чем раньше, осматривался вокруг. Эти бутафорские маски и полумаски не могли скрыть от него факта, который был так естествен и, тем не менее, так поразил его: среди всех, кто присутствовал на этом балу, не было ни одного человека с небелым цветом кожи. Не считая, конечно, его самого. Но разве он получил формальное приглашение на этот бал? Его привезла дочь хозяина безо всякого на то разрешения, уверенная, что она вправе делать все, что ей хочется. Он не знал наверное, так ли это на самом деле. не знал он и истинного отношения ее отца, мистера Джерри Парсела, к их роману. И отношения всех этих людей, собравшихся сегодня здесь. Однако, прожив в Америке около полугода, он имел определенный опыт, кое-что ему подсказывали коллеги-журналисты (дружественные, нейтральные, откровенно враждебные), многое он чувствовал интуитивно, еще о большем смутно догадывался. Он был представителем древней и мудрой цивилизации, человеком умным и тонко чувствующим. Он мгновенно читал наспех скрытое презрение в глазах неуча и дилетанта, умел разглядеть и глубоко спрятанную ненависть за приветственными словами вышколенного эрудита. В его стране были сильны, сомненья нет, сословные барьеры. Но разве там кому-нибудь могло бы прийти в голову ставить человека вне закона, руководствуясь при этом исключительно одним соображением - цветом его кожи?
Перед поездкой в Штаты, помнится, Раджан лишь однажды задумался о том, что в этой стране судьба его может сложиться совсем независимо от воли его и его любимой. Это произошло в американском посольстве, когда он приехал туда за въездной визой. Нет, его встретил весьма учтивый консульский работник, который был воплощением вежливости, радушия, остроумия. Они проговорили о культурной жизни Нью-Йорка минут двадцать, и время для Раджана бежало так незаметно. Когда вдруг его взгляд упал на развернутую полосу "Лос-Анджелес таймс". На полосе синим карандашом небрежно была отчеркнута какая-то заметка. Раджан без труда прочитал заголовок: "Насильник и убийца черной девочки все еще не найден". Американский дипломат, перехватив его взгляд, оборвал фразу об очередной театральной премьере на Бродвее на полуслове. Сложив газету, он сунул ее в средний ящик своего стола; словно бы извиняясь, заметил: "Джорджия. Юг. Традиции. Туда на первых порах ездить я бы вам, говоря откровенно, не рекомендовал". "Что же вы и через двести лет после революции и через сто лет после Гражданской войны все еще не можете отказаться от таких традиций?" - подумал он тогда. И оказался во власти гнетущих, тяжелых сомнений, которые, правда, рассеялись, как только он ступил на борт самолета "Пэнэм", который должен был доставить его в Нью-Йорк к его мечте, к его возлюбленной, к его Беатрисе.
И вот он здесь, в ее доме, на балу в обществе избранных. И с ним все ласковы и предупредительны. А ему от этой ласковости, от этой предупредительности и неловко, и неуютно, и пасмурно. Беатриса внешне спокойна, уверенна, тверда. Но Раджан изучил Беатрису достаточно для того, чтобы понять, что она нервничает - и, пожалуй, не нервничала так уже очень давно. Раджан не думал о том, что в этот вечер на карту была поставлена судьба его и Беатрисы, их любовь. Но он понимал, что подавляющему большинству собравшихся в тот день в особняке Джерри Парсела людей противна была сама мысль о том, что белая женщина может быть счастлива с темнокожим. "Но может же быть такое, - думал Раджан, лаская взглядом Беатрису, - что ее отец, могущественный Джерри Парсел, мыслит иначе, чем это так привычно мыслящее большинство? Ведь чем-то должен же он от них отличаться, он, сам Джерри Парсел? Да не просто Джерри Парсел, а еще и знаменитый писатель Уайред!".
- Я всегда с радостью прихожу на ваш ежегодный бал, улыбаясь под маской, говорил Джон Кеннеди. - Всегда у вас получается как-то по-семейному, без излишних церемоний. Некоторые физиономии, разумеется, до того осточертели, что лучше бы их не видеть вовсе, не говоря уж о таких семейных торжествах, как это. Зато многие другие и приятны, и веселы, и беззаботны!
- Скоро, как обычно, будут разыгрываться призы, - вполголоса произнес Джерри. - Мне хотелось бы сделать маленький подарок Джекки, но так, чтобы она и сама не подозревала. Ведь у нее послезавтра день рождения, не так ли?
Кеннеди подтвердил: "Именно послезавтра".
- Послезавтра я буду в Тель-Авиве, - продолжал Джерри. Так вот, один из главных призов сегодня будет вручен за ответ на вопрос: "Где был основан первый в истории человечества банк?".
- Признаться, и я не припомню - где, - смущенно сказал Кеннеди.
- В Эфесе, - спокойно, с трудом скрывая нотки превосходства, заметил Джерри. - У меня к тебе просьба, Джон. расскажи сейчас Джекки какую-нибудь историю, но придумай ее так, чтобы в ней обязательно фигурировал первый банк в Эфесе. Я уверен, она и станет победительницей.
- Спасибо, Джерри, - не переставая улыбаться, дружелюбно произнес Кеннеди. - Ты настоящий друг, но истина дороже. Я очень хотел бы, но не могу принять твое предложение. Даже маленькая неправда для меня неприемлема. И все же - спасибо!
"Чистюля, - хмыкнул про себя неприязненно Джерри. - Во всем чистюля. Во всем, что касается лично его или его семьи. И большую политику чистыми ручками делать хочет. А она вся на дерьме замешена. Вот поэтому-то, мой мальчик, ты мне и не годишься. Я так надеялся, что со временем ты переменишься… Ну, ничего, об Эфесе Джекки узнает из другого источника".
- Ты знаешь, Джерри, что составляет фактическую мощь нашей нации? - спрашивал Кеннеди, готовя для себя коктейль "дэкьюри". - Мощь американской нации составляет совокупность индивидуальных финансово-экономических инициатив. - Он попробовал светло-коричневую жидкость из стакана, добавил в него немного рома, льда. - Добрая половина этих "инициатив" собралась сегодня здесь и радостно чтит память Голубого Козленка.
Оторвавшись от стакана с крепким мартини, Джерри спокойным взглядом обвел тех гостей, которые в этот момент находились рядом с ним и Джоном Кеннеди.
- Теперь представь себе хоть на миг, что произошло нечто непредвиденное, непредсказуемое, непоправимое.
- Например? - Джерри изучающе смотрел на Кеннеди.
- Например, - почти с открытым раздражением, вызванным несообразительностью собеседника, нетерпеливо воскликнул Кеннеди, например, большевистские агенты подложили под этот ваш особняк мощную бомбу замедленного действия…
- Или русская атомная подводная лодка, - вторя Кеннеди, громко произнес Джерри, - ворвалась в нью-йоркскую гавань и расстреляла нас атомными снарядами чуть ли не прямой наводкой.
Какое-то мгновение Кеннеди пристально разглядывал Парсела сквозь глазные прорези своей маски: "Не иронизирует ли? Нет, пожалуй, не иронизирует", - наконец решил он.
- Великая кутерьма возникла бы в деловом мире!
- Да, великая, - согласился Джерри. Про себя добавил, усмехнувшись: "И только ли в деловом?".
- Сэр, - перед Джерри возник высокий брюнет в маске.
- Да… - рассеянно произнес Джерри, не узнавая брюнета.
- По точным подсчетам, - понизив голос, сказал брюнет, отведя на секунду маску от лица, так, чтобы Джерри узнал его, - прибыло двести сорок восемь гостей.
- Хорошо, Маркетти, - сдержанно улыбнулся Джерри. Не столько Маркетти, сколько Джону Кеннеди, на которого он в это время смотрел. Продолжайте веселиться.
- Двести сорок восемь, сэр, не считая мисс Парсел и господина Раджана.
- Ах, так! - громко воскликнул Парсел, однако ни Кенне- ди, ни Маркетти не поняли, с выражением одобрения или осуждения были произнесены эти два коротких слова.
- Я так давно, кажется, целую вечность, не видел Беатрисы, - оживился Кеннеди. - И, обращаясь к Маркетти: - Вы оказали бы нам любезность, сэр, если бы не сочли за труд проводить нас к ней. Не так ли, Джерри?
Джерри кивнул, и Маркетти, ежесекундно оглядываясь, стал прокладывать путь из одного зала в другой…