Начиналась новая, интересная жизнь, сплошные перемены. Чаще всего они доставляли массу неудобства, но Эберман не жаловался. Например, начали уплотнять квартиры. Странная это была процедура - народ из Питера уезжал, а жилплощади становилось все меньше. К Эберману подселили: в гостиную - многодетную семью с четырьмя детьми мал мала меньше, крикливой мамашей и размазней-мужем, который только тогда и становился мужиком, когда напивался. В другую комнату, гостевую, поселили каких-то совсем древних стариков, от которых пахло квашеной капустой и мочой. Старик был совсем глухой, поэтому старуха разговаривала громким дребезжащим голосом. Особенно ночью. Они через месяц оба померли с голодухи, их вывезли и подселили других стариков, чуть покрепче, но смерть оказалась заразной, и эти тоже протянули только месяц. С тех пор больше, чем на четыре недели, в гостевой никто не задерживался - либо умирали, либо сами съезжали, либо забирали чекисты.
Деньги практически сразу потеряли ценность. Процветал натуральный обмен - шило меняли на мыло, коня на гуся, люстру на сапоги, драгоценности на еду. Вот здесь тритон и пригодился. Все кочерги Леннарт Себастьянович поменял очень быстро, даже пришлось изготовить еще с десяток. Хорошо шли граненые стаканы, сковородки, гвозди, скобы - все то, что было цельным. Как ни пытался Эберман копировать составные предметы - ножницы, например, или молоток, - ничего не получалось. Так же неудачными оказались попытки преумножать дерево, бумагу, жидкости. Зато уголь получался преотлично, и за лето на одном только угле дядя Леннарт запасся крупами, мукой, чаем и сахаром.
Помогал и Скальберг. Он переселился в дом напротив, договорился о тревожном сигнале. Помогал поначалу таскать телегу старьевщика по дворам, на рынок сопровождал. Когда нагрянули Куликов и Сеничев - спас от ограбления. Сокровища в шкафу начинали Эбермана немного нервировать. В окружающих домах ходили слухи о перепланировках квартир для дальнейшего уплотнения. Что, если придут из домуправления и решат сломать стену с камином? Это будет не скандал, это будет полный крах, и к стенке встанут многие. По счастью, сразу после дележа сокровищ Скальберг сделал умную вещь - сдал опасное богатство на Гороховую. И сам стал чекистом, что тоже было мудро - теперь он получал паек и перестал одалживаться у Эбермана. Кроме этого у Леннарта Себастьяновича появился свой человек в чека и всегда предупреждал о возможных облавах. Конечно, сам Эберман облав не боялся, он ведь не держал дома ничего компрометирующего, но попадать под горячую руку властям тоже не хотелось.
Так прошел почти весь восемнадцатый год. А в первую годовщину переворота на пороге появился Эвальд.
1920 год. Визит дамы
Об этой хазе на Лиговской не знал вообще никто. Однако с самого утра в дверь раздался настойчивый стук.
- Ждешь кого-то? - настороженно спросил у Тоськи Белка.
- Кого мне ждать? - Тоська продрала глаза и посмотрела на часы. - Офонарели, что ли? Десяти еще нет!
- Тс, дура! Легавых навела?
- Ты че, Ванюрик? Я сама под мокрым делом, забыл?
Скальберговского стукача кончала Тоська. И выпытывала, что мент знает о банде, тоже она. И даже лоб расписала тоже она. Очень ей понравилась ментовская кликуха Шкелета - Лев.
- Лежи тихо, щас уйдут.
Сам Белка аккуратно встал с постели и подкрался к окну. Внизу никого не было - ни машин, ни людей.
- Может, ошиблись?
Эта квартира в мансарде была совершенно пустой, снаружи как будто заколоченной крест-накрест двумя досками.
- Конечно, ошиблись.
- Или у них тут домуправ сменился?
- Тот же домуправ, я на днях справлялась.
- Но ведь кто-то стучал?
- Ты сам говорил, что ошиблись!
Но Белку уже охватила тревога. Блин, неужели нашли? Суки краснопузые! Ничего, он им живым не дастся.
- Иди, проверь.
- Ты че, Ванюрик?! Куда я пойду такая?
- Одевайся и иди, быстро! А то распишу так - свои не узнают.
Тоська стала, ворча, облачаться. Взяв в руки финку, она на цыпочках подошла к двери и прислушалась. Снаружи было абсолютно тихо. Тогда Тоська аккуратно повернула ручку замка и выглянула наружу.
- Никого, - сказала она и захлопнула дверь.
- А если проверю?
- Да иди, е-мое!
Белка взвел курок нагана и подошел к двери. Открыл, не снимая цепочки, выглянул в подъезд. Никого. Снял цепочку, распахнул дверь.
И тут же завопил, прижимая к глазам руки. В ту же секунду в квартиру ввалились трое здоровенных мужиков, двое из которых скрутили Белку, а третий молча пер на Тоську. За ними в квартиру вошла дородная рыхлая тетка, некогда очень красивая, сейчас же - просто миловидная.
- Не подходи! Не подходи! - истерично взвизгивала Тоська, размахивая перед собой финкой. - Попишу!
- Тоська, сука! Сдала, падла такая! Я ж тебя на куски зубами рвать буду, - орал от боли и страха ослепленный Белка.
- Ванюрик, это не я! Не я это, Ванюрик! - пищала Тоська.
- Брось нож, курица, - сказал угрюмый мужик, остановившись перед Тоськой.
- Не брошу. Ай!
Неуловимым движением бугай отвесил Тоське плюху и выхватил нож.
- Ванюрик! Что же это, Ванюрик! - запричитала Тоська.
Тетка заговорила:
- Васенька, Юра, спрячьте это недоразумение, в другую комнату и займите чем-нибудь, лишь бы только не орала. Федор, проводи хозяина на кухню, пусть промоет глаза.
Федор схватил Белку за загривок и поволок на кухню. Васенька и Юра сгребли визжащую Тоську в охапку и потащили в комнату с кроватью. Дверь за собой они скромно закрыли.
Пока Белка промывал глаза, тетка вещала:
- Меня зовут Эмма Павловна Прянишникова. Уверена, что ты, дружок, обо мне даже не слыхал. А вот про Федора ты хорошо все знаешь. Так вот: все, что ты про него знаешь, - правда, за одним лишь исключением. Ты думал, что страшней его никого не бывает, а я тебе скажу - бывает. И это я. Федор прекрасно все умеет делать, но у него недостаток фантазии. А у меня воображение живое, игривое, и я легко придумаю, что мне с тобой сотворить. Думаю, о твоей подружке нам придется забыть - Васенька и Юра бывают очень грубы с женщинами.
Из-за плотно закрытой двери раздался нечеловеческий визг, и снова все затихло.
- Вот что тебя ожидает, если ты вдруг заупрямишься и откажешься честно отвечать на мои вопросы. Все понятно?
Кряхтя и постанывая, Белка промывал глаза, но силы кивнуть в ответ нашел. Жгло нещадно, хотя большую часть соли уже удалось смыть.
- Итак, вопрос первый и самый главный - кто тебе рассказал о тритоне?..
Возможно, если бы Федор случайно не обмолвился за завтраком о тритоне, никакой бы трагедии и не вышло, но этим утром, намазывая на ситный хлеб сливочное масло, он как бы между прочим невпопад сказал:
- Я тут в шалмане на днях зависал, кой-какие слухи узнал.
- И какими же слухами полнится русская земля? - спросила Прянишникова.
- Ванька-Белка ищет какую-то редкую штуку, мол, стоит миллион золотом.
- Что за штука? Корона российской империи?
- Ага, вроде того. Амулетик какой-то, на ящерицу похожий. Как-то там название говорили, щас вспомню. Тритон, вот. Даже картинку дали.
Он порылся в кармане и достал сложенный вчетверо кусок папиросной бумаги.
- Полюбуйтесь.
Рисунок выполнен был, что называется, под копирку. Несмотря на неопытную руку и лишние украшательства, Эмма Павловна сразу поняла, что это за штука.
- Откуда это?
- Да бог знает. Говорит, купец какой-то разыскивает, он, наверное, и дал.
- Немедленно узнай, где этот Белка живет. Мне срочно нужно с ним поговорить.
Федор вышел из-за стола и отправился исполнять каприз хозяйки. Хозяйка же предалась воспоминаниям, полным ужаса и сладкой неги. Несколько лет назад, будучи владелицей артефакта, позволяющего ориентироваться в пространстве, что твой Чингачгук, Эмма Павловна сколотила приличное состояние, просто переставляя вагоны на железнодорожной станции. Правда, вскоре она его потеряла по причине неадекватности мужа. Он покончил с собой, полиция, хоть и подозревала мадам Прянишникову в преступном деянии, доказать ничего не могла, к тому же Эмма Павловна удачно изобразила апоплексический удар.
Помогал ей во всем именно артефакт. Он будто нашептывал, что и когда делать, а мадам Прянишникова просто плыла по течению и получала удовольствие от того, что происходит. Она даже не расстроилась, что потеряла все состояние, потому что это тоже пошло на пользу общему событию. Пока о ней все забыли, полагая, что Эмма Павловна прикована к постели, она заново сколотила капиталец, правда, состоял он в основном из товаров первой необходимости. Зачем ей столько мыла, спичек, круп, свечей, муки и прочего, она не понимала, пока однажды не прочитала в газете, что знаменитая коллекция туземных амулетов Булатовича будет передана Российским географическим обществом в дар Эрмитажу. Ей сразу припомнился разговор с неким Эберманом, который знал Булатовича; возник образ предмета - тритон. И почти сразу родился план, как добыть коллекцию.
Правда, Федор на ту пору испугался проникать в Зимний. Как ни давила, как ни заставляла мадам Прянишникова, никто не мог отважиться на такой отчаянный и дерзкий поступок. И тогда она стала рассказывать про общее событие сыновьям.
Со старшим, Кириллом, Эмма Павловна потеряла связь сразу после гибели мужа, Кириного отца. Кирилл все реже приходил в увольнительную домой и старался как можно меньше общаться с маменькой. Младший, Леша, очень тяготился этой размолвкой и готов был пойти на что угодно, лишь бы примирить маму и брата. Эмме Павловне ничего не стоило убедить его проникнуть в сокровищницу Эрмитажа и найти коллекцию. Чтобы все прошло гладко, муравья своего она передала Лешеньке, "на удачу". Муравей сам посоветовал ей так поступить.
Больше она мальчиков не видела. Через неделю томительного ожидания пришел однокашник Кирилла, Скальберг, и сказал, что во время штурма Зимнего дворца ребята попали в руки к пьяным матросам и погибли.
В этот момент Эмма Павловна поняла, что ее надули, что никакого общего события нет и ее мальчиков тоже нет. Она выгнала Скальберга взашей и долгое время сидела одна взаперти, переваривая свое горе. А потом начала мстить. Всем без разбору. Она собиралась заставить страдать весь мир, чем не общее событие?
За три года горе по мальчикам притупилось, если бы не фотография, она бы даже начала забывать их лица. Махинации, спекуляция, контрабанда - все это стало для нее отдушиной, и она уже смирилась со своим положением.
И вдруг - тритон. Получается, мальчикам тогда удалось выкрасть коллекцию? Получается, Скальберг ей все наврал? Может, это он убил мальчиков?
В это время Федор пришел и сказал, что знает, где находится Белка. Федор взял самых расторопных и жестоких своих подручных, и они поехали посмотреть на этого Белку, который держит в страхе весь город.
- Кто тебе рассказал о тритоне?
- Поручик! - шипя от боли, ответил Белка.
- Ах, пору-учик? - удивленно пролепетала Эмма Павловна. - Только не он! - Потом, немного помолчав, спросила: - А кто это?
- Не знаю.
Холодная вода на какое-то время давала облегчение, но стоило перестать промывать - вновь начинало жечь.
- Это неправильный ответ, - сказала тетка.
Белка почувствовал на затылке руку Федора - и тут же приложился лбом о водопроводный кран. Звон в ушах, кровь из рассеченной брови - и спокойный голос Эммы Павловны:
- Вспоминай, кто такой поручик.
- Мент.
- Вот как? А твои дружки знают, что ты с ментами якшаешься?
- Он ненастоящий мент. Шофером у них работает, все вынюхивает, нам потом рассказывает.
- Оборотень, значит, - поняла тетка. - Ну и что он тебе про тритона рассказывал?
- Ничего. Сказал, дорогая штука, купец какой-то может за нее миллион золотом дать. Предлагал сначала барыг опускать, думал, может, у них у кого-то есть эта штука.
- Вот как? А почему он так думал?
- Он не говорил. Он вообще почти ничего не говорил - придет, наговорит гадостей, даст совет какой-нибудь и сваливает сразу.
- Где вы с ним встречаетесь?
- Не встречаемся уже. Раньше по пятницам в шалмане, а потом он ко мне завалился, как вы сейчас, и права качать начал. Он подумал, будто это я велел мента замочить.
- Какого мента?
- Скальберга.
Если бы у Белки не слезились глаза, он бы увидел, что тетка изменилась в лице.
- А ты, значит, не убивал?
- Да не я это! Все уже знают, что это Шурка-Баянист со своими подпевалами!
- Так Баянист вроде под тобой ходил.
- Да тупой он, как валенок, накосячил пару раз, я и завязал с ним работать. Он уж год как сам по себе.
- Ладно, допустим, я тебе верю. А зачем этому поручику Скальберг нужен был?
- Говорю же - не знаю. Он мне вообще говорил легавых не трогать, чтобы, значит, они мстить не начинали.
- Умный, мерзавец. И где же мне его найти?
- Он хитрый, гасится ото всех. Мы его раз десять пытались пропасти, он все время уходил.
- Выглядит как?
- Ну, он такой... ничего в нем нет, только глаза.
- Что с глазами?
- Болят, - огрызнулся Белка и снова плеснул водой себе в лицо. - Цвет его глаза меняют. То обычные, а то голубой с зеленым.
- Глаза меняют цвет? - переспросила Эмма Павловна.
- Да. Я сам охренел, как увидел.
- А еще что?
- Ничего...
Эмма Павловна задумалась.
- И что, ты вот так легко отказался от миллиона? - спросила она после непродолжительного молчания.
- А где он, тот миллион? Он мне все уши тем миллионом прожужжал: миллион, миллион, миллион. Хоть бы копейку я с того миллиона увидел.
- И не увидишь. Федор, я сейчас уйду, ты здесь прибери...
- Стойте! Я знаю, как он выглядит! Могу на Лассаля с вами прийти, - заорал Белка.
- Зачем ты мне? Сама приду и найду этого твоего поручика, если ты мне не свистишь.
- Как ты его искать будешь, ты же не знаешь, какой он из себя! Только я с ним дело имел, больше никто!
- Какая разница? Найду шофера с разными глазами.
- Он же не всегда с разными!
Эмма Павловна усмехнулась:
- Жить хочешь?
- Кто ж не хочет?
- Подружка твоя.
Белка прислушался. Тоськи больше не было слышно.
- Так чем же ты можешь оказаться мне полезен?
- Хабар! Весь хабар отдам!
Эмма Павловна рассмеялась:
- На что мне твой помоечный хабар?
Крыть Белке было нечем. Он видел, как размытая фигура страшной Эммы Павловны растворяется в пелене слез, застивших глаза. Федор надавил Белке на плечи и поставил на колени.
- Ты не бойся, я быстро.
В это время в комнате, куда Васенька с Юрой увели Тоську, раздалось два негромких хлопка.
- Все, отмучилась, болезная. - Федор покопался в ящике с ножами и достал большой, для нарезания хлеба.
- Брось нож, петух, - послышалось из-за спины.
Федор и Белка обернулись. Белка почти не видел Тоську, слезы продолжали течь, но он догадывался, что выглядит она не лучшим образом.
- Э, лярва, брось пушку! - давящим голосом сказал Федор. - Добром прошу!
- Хрен ты угадал, - сказала Тоська.
Стреляла она, видимо, через подушку, потому что хлопало совсем негромко. Первые две пули ушли в молоко - Белка услышал, как лопнуло стекло в буфете и посыпалась битая посуда. Зато две другие попали в цель - Федор хрюкнул и упал рядом с Белкой на пол.
Тоська уронила револьвер на пол и запричитала:
- Ванюрик, не виноватая я! Не знаю, как они нас нашли!
- Заткни хайло.
Минут пять Белка еще отмачивал свои глаза и вроде проморгался. Хаза превратилась черт знает во что, но страшенней всего было смотреть на Тоську - вся в крови и синяках, левый глаз совсем затек, щеки распаханы бритвой, как и плечи, и руки, и все остальное.
Белка распорол наволочку, обильно смочил ее самогоном и попытался обработать раны. Тоська зашипела, как кошка, и оттолкнула его.
- Я сама.
Она взяла тряпку и велела:
- Лей.
Запахло сивухой. Тоська материлась, плакала, но смывала с себя кровь. Белка думал, что если сейчас чиркнуть спичкой, то они оба полыхнут, как факелы. Но было совсем не до курева, требовалось срочно остановить кровь.
Перевязав порезы всем, что только нашлось на хазе, Белка оделся, зарядил револьвер и натянул сапоги.
- Куда ты? - спросила Тоська.
- Не ты, а мы. Одевайся, надо валить отсюда.
На улицу они буквально выпали. Во время спуска по лестнице из раны в боку Тоськи хлынула кровь. Тоська завыла и запросилась обратно, но Белка взял ее на руки и потащил. Запнувшись за порог, он потерял равновесие, открыл дверь головой Тоськи, и они упали на мостовую. Выматерив друг друга и весь белый свет, они встали, и Белка вновь взял Тоську на руки. Они надеялись поймать какое-нибудь коляску или автомобиль.
Словно на заказ, за углом стоял грузовик. Белка подбежал к кабине и заорал:
- В Мариинку, быстро!
В кабине сидела какая-то здоровенная баба и щуплый шофер. Баба посмотрела на Белку и растерялась.
- Как вы здесь... - начала она. Белка сразу узнал голос Прянишниковой.
Он отпустил Тоську, вынул револьвер и направил ствол бабе в лоб.
- Выметайся.
Эмма Павловна, все еще в ступоре от неожиданного появления Белки, начала вылезать.
- Эй, ты, за баранкой, - предупредил Белка, - дернешься - пить не сможешь, все в дырки выливаться будет.
Эмма Павловна еле-еле вышла из кабины, едва не наступив на Тоську. Белка грубо отпихнул ее в сторону и помог подруге сесть в машину.
В это время Прянишникова побежала. Она бежала неуклюже, ее рыхлое тело тряслось, и казалось, что бежит не женщина, а студень... но бежала она достаточно быстро. И при этом орала:
- Помогите, убивают!
Белка выстрелил, не целясь, и умудрился промазать. Второй раз - тоже мимо. Он плюнул и бросился догонять. Но не успел он сделать и десяти скачков, как взревел двигатель и в машине что-то бахнуло. Белка обернулся и увидел, что тело Тоськи с простреленной башкой выпало из кабины на тротуар. Грузовик поехал. Нога Тоськи зацепилась за дверь, и ее тело потащилось рядом с подножкой, подпрыгивая на брусчатке и оставляя густой багровый след, похожий на варенье. Потом нога все же отцепилась, и грузовик, проехав по Тоське задними колесами, оставил ее лежать у бордюра.
В это время Прянишникова уже нырнула за угол. Белка плюнул и бросился за ней. Когда он добежал до угла, Эмма Павловна проворно заскочила в какой-то подъезд. Белка тоже поднажал и вбежал внутрь.
Попав в темный подъезд с ярко освещенной улицы, Белка на мгновение оказался слеп и глух - в ушах отдавалось только биение сердца. Пытаясь сдержать одышку, он прислушался к темноте. Было тихо. Сбежала, тварь!