– Это, наверное, из больничных привычек – ходить в ночнушке? – вымучено улыбнулся он и тут же осекся. – П-простите…
Он удивительно бестактно и точно пошутил. Знал бы, насколько точно, – был бы очень удивлен. Примерно еще на три-четыре "простите".
"– Витглиц, видеоконференция с вашим преподавателем через семь минут.
– Хорошо, доктор Сейти.
– Соня, вам нужно еще переодеться.
– Да… Действительно. Спасибо, доктор".
Анатоль молчал. Смотрел на меня, ждал чего-то.
Я очень надеюсь, что не исповеди о моей жизни. Мой чай уже остыл, а боль все не могла наиграться. А Анатоль молчал и ждал. А боль…
Хватит. Просто хватит. Это всего лишь маленькая услуга человеку, который мне помог – не больше, но и не меньше. Всего лишь чай – и пусть выговорится.
"Ты ведь за этим пришел, Анатоль?"
– Витглиц?
Это был просто мой слишком внимательный взгляд. Слишком пристальный, пускай и сквозь очки. Не знаю, что он подумал, но мне лучше так впредь не делать. Я покачала головой в ответ и поднесла чашку к губам. Прохладный чай почти обжигал, но это все-таки был чай.
– Вам и сейчас больно?
– Да.
– Из-за того, что я вас разбудил?
– Частично из-за этого. В основном из-за ELA.
Куарэ недоверчиво на меня посмотрел и кивнул, только поверив, что я серьезна. В три часа ночи намного проще относишься к раздражающим очевидностям. С другой стороны… Я отхлебнула чаю и мысленно вернулась на мгновение назад: с другой стороны, он словно бы вообще не заметил того, что я сказала. Вернее, того, как я сказала.
"Витглиц, ты несносна".
"Послушай, а можно не разговаривать в духе "Да-я-робот?"".
"*из-за спины* Тихо, сейчас будет выступление Мисс Очевидность".
Это утомляет. Отсутствие такой реакции настораживает.
"Соня, просто пей с ним чай. Для таких мыслей у тебя будет море времени наедине с собой".
– Я бы не смог, как вы, Витглиц. Я плохо переношу боль. Очень плохо. Когда на первом курсе…
Никто не переносит боль хорошо, но всем нравится каяться в слабости. Куарэ когда-то сломал руку и украдкой пил слабенькое обезболивающее. Ему хватило воли бросить, и это хорошо. Он зачем-то мне рассказывает о своем прошлом, и это плохо.
Все шло к открытому вопросу насчет моей боли, но в разгар его покаяния пришел звук.
В кухонную раковину упала капля воды – оглушительная, звонкая, она обрушилась на несчастную жесть, будто вспышка света. Я снова – да, снова – пристально смотрела в глаза Куарэ, и потому видела, как в ответ на звук мгновенно расширились его зрачки, как вздрогнули контуры сидящего напротив мужчины. Его ELA уже полностью готова, поняла я, но сам Куарэ вряд ли готов к ELA.
– Это опухоль, да?
Он изучал свою раскрытую ладонь. Пальцы едва заметно подрагивали, но еще там унималась какая-то другая дрожь, словно бы размывающая очертания кисти.
– Да.
Он выдохнул носом и положил ладонь на стол, поближе к чашке, подальше от себя, как если бы рука превратилась в опасную змею.
– И я смогу… Взламывать чужой микрокосм?
– Сможете.
Куарэ кивнул.
– Когда-то давно я от скуки… Ну да, это я ехал куда-то. Так вот, я читал брошюру о том, что рак – это инструмент эволюции. Дескать, природа подбирает ключи к следующему этапу развития человека, – Анатоль улыбнулся и пощипал себя за нос. – Мне это даже показалось забавным. Хоть я и не думал, что сам буду доказательством.
– ELA – это не эволюция человека.
Я снова поднесла чашку к губам и сделала глоток. Большой глоток.
"Спокойнее, Соня. Это всего лишь твоя боль, глубокая ночь и умный философ".
– Да? – грустно улыбнулся Анатоль. – А что же это? Мы можем проникать во внутреннюю сущность другого человека, совершать локальное искажение времени…
"Мы можем убивать такой дрожью, можем распылять на молекулы небольшие предметы…", – я могла продолжать эту речь еще долго, а он – нет.
Анатоль запнулся, потупил взгляд, и я увидела, как побелели его губы.
– …убивать этих… Существ. Детей.
"Все же детей. Даже после всего".
– ELA – это болезнь, Куарэ. Просто болезнь.
– Болезнь? Болезнь не усиливает человека… То есть, да, цена страшная, но мы ведь не зря так засекречены? Ну, в смысле, Ангелы понятно, но мы!..
Его повело. Я слушала Куарэ и слышала отклики разговоров, умных разговоров из глубин моего прошлого. Я стояла в больничной рубашке у трибуны, передо мной был невидимый небольшой зал, а мне было больно, а в глаза бился оглушительный свет, и докладчик говорил об эволюции. Он часто звенел и булькал стаканом во время своей речи: его мучила изжога, – а меня мучили вопросами. Вскоре закрытые слушания, доклады и рвущий на куски свет прекратились. Но память – это не корзина.
"Вы хотите окончательно удалить эти файлы? – ОК".
Было бы замечательно, потому что в моих воспоминаниях много медицинских терминов, света, много серого плеска воды в стакан. И много пустых слов, симулякров моей боли.
Превосходство. Новый виток. Второй сдвиг. Второй вид.
И снова: ELA, будущее, Homo novus, превосходство.
Превосходство.
Пре…
– От эволюции и превосходства не делают лекарств, – сказала я.
Куарэ приоткрыл рот и отставил чашку:
– Лекарств? Вы сказали "лекарств"?
Я кивнула, внимательно наблюдая за его лицом. Вот оно: отчаянное желание, чтобы то, что меняет его организм, оказалось пускай и странным, но, главное, излечимым.
– Да.
– От этой опухоли есть лекарства? Но почему вы?..
Он запнулся, подавшись вперед, ко мне, и я почти видела, как надежда бежала от него. Так бежит из класса позорно ошибившаяся отличница: закусив кулак, дверь – нараспашку, так, что слезы взвесью остаются в воздухе.
Как же мне больно…
– Зачем вы так, Витглиц? Я же…
…И как же мне не совестно.
– Мне не кажется, что ваше заблуждение – удачный выход.
– Лучше как вы, да? – остро щурясь, спросил он. – Запереться, отгородиться ото всех и без лишних вопросов убивать своих учеников?
Следующая стадия: желание обидеть. Помню.
– Нет.
– Тогда посоветуйте, как лучше.
Издевка. Куарэ явно понял только то, что хотел. Разбудил меня, выпил мой чай и… И он болен.
"А еще у него проблемы с отцом", – вспомнила я. "Соня, присмотри за Анатолем", – вспомнила я.
– Лучше вернитесь в общежитие.
– Выгоняете?
– Нет.
Анатоль поднял руки, откинулся на спинку стула и рассмеялся. Смех вышел серый.
– Все, я сдаюсь. В точности, как говорила Майя. Вы неподражаемы!
""Как говорила Майя". Майя. Надо запомнить".
– Ясно, – кивнула я в ответ.
Куарэ потер глаз кулаком и с грустной улыбкой посмотрел на меня:
– А можно я к вам на урок приду? В смысле, когда вы будете хорошо себя чувствовать?
Я промолчала. У его просьбы было много смыслов, и большинство – оскорбительные. Он встал и поставил чашку на раковину, дернул за шнурок на вороте пайты. Слепо провел рукой по рабочей поверхности стола.
– Наверное, я много извиняюсь, да? – спросил Куарэ, глядя в окно. В стекле отражался он сам, отражалась моя маленькая кухня. С той стороны заглядывала невидимая осень, но никакого отношения к делу она не имела.
– Нет.
– Знаете, я не привык к этому всему. Ни на грамм, – пробормотал он, по-прежнему глядя в черное зеркало. – И не привыкну.
"Я". Вот чего много у мсье Куарэ, подумала я, ощущая новую – которую уже? – волну раздражения. И поза какая наигранная. "Куарэ болен, – привычно отреагировал разум. – Он узнал об этом вчера, накануне ночью убил Ангела, и половину этой ночи пил с новыми знакомыми".
Я встала, поправляя ворот халата. Ноги в тапках мерзли.
Болен, надо присмотреть за ним, он пил, – это все, конечно, хорошо, но уже почти четыре часа утра. И причем здесь я? Что-то коснулось моей руки. Я опустила взгляд и увидела почти детское прикосновение: тремя пальцами, очень бережное и неуверенное.
– Вы только не обижайтесь, пожалуйста. Хорошо?
Я убрала руку и кивнула. Анатоль кивнул в ответ и, неловко сутулясь, пошел обуваться.
– Спасибо вам, Витглиц, – сказал он – простой силуэт под слабой коридорной лампочкой. – И простите.
Хлопнула дверь, лица коснулся щекотный зябкий сквозняк – коснулся и исчез. Я подняла к глазам запястье, пытаясь найти там что-то. Запястье как запястье, кожа как кожа. Бледная, вена светится.
"Соня, иди спать", – решила я, гася свет. Дом показался мне особенно пустым и темным, и я поспешила под одеяло. Привычно обожгла холодом кровать, привычно вломилась в голову обезумевшая боль, которой надоело мое невнимание к ней.
Оставалось только лежать, греть постель и одеяло и пытаться закрыть глаза, в которых стояли колючие слезы.
"Глупая боль", – подумала я и заснула.
* * *
В голове плыло что-то сладкое, почти приторное, липкое. Я выпутывалась из него, а оно одурманивало патокой, обволакивало. Ощущение было смутным, но необычайно сильным. Приятно ломили словно бы натруженные суставы. Восприятие собственного тела возвращалось толчками, нехотя и с ленцой.
"Проспала", – поняла я еще до того, как увидела часы.
Дальше был ускоренный ритм всего. Всего – в том числе и боли. Постель – можно не собирать. Остановиться, обнять плечи, чтобы угомонить приступ. Умыться.
Линзы.
Взятая было скорость споткнулась. Можно торопливо есть, одеваться, учить урок и пить кофе, даже внутривенный катетер можно ставить впопыхах. Но нельзя быстро надеть контактные линзы.
Или это я просто не научилась.
"Семнадцать минут урока, – считала я. – Семнадцать тридцать две, тридцать три…" Время бежало от меня – время занятия, на которое меня даже не удосужились разбудить. Почему – подумаю потом.
Я уже на кухне, а песок в глазах все не проходит. Это не резь, не боль: я правильно поставила линзы, – это всего лишь память о ночном пробуждении, полном боли, красного чая и Куарэ-младшего, который говорил, говорил, говорил…
"А ты все думала, думала, думала…" – закончила я мысль, ощущая памятный прилив раздражения. Я ела хлебец, просовывая руки в рукава плаща.
Не забыть вытереть крошки, решила я, распахивая дверь в хмурую изморось. Черная глыба учебного корпуса маячила перед глазами, все остальное терялось за пределами восприятия.
Осторожно, Соня, смотри под ноги и будь осторожнее. Брусчатка, бордюры, лужи. А также коллеги, ученики и прочие.
– Мисс Витглиц?
Я немного замедлила шаг и повернула голову, ища окликнувшего меня. Им оказался Матиас Старк, инспектор и соглядатай концерна "Соул", только одетый в рабочий комбинезон и вооруженный садовыми электроножницами.
– Доброе утро, мистер Старк, – сказала я, переведя дыхание.
Мужчина опустил инструмент и оттянул ворот тяжелого свитера:
– Торопитесь? Я вот тоже с утра бодро взялся и что-то быстро скис. Влажность, да?
Я переступила с ноги на ногу: каблуки жгли пятки, предлагая бежать дальше, но странный инспектор – такой молчаливый и угрюмый вчера – почему-то будто держал меня на месте.
Заметив, видимо, что-то, он с полуулыбкой поднял ножницы, кивнул:
– Не спешите, Витглиц. Хотя-я…
Он улыбнулся чуть шире и отсалютовал ножницами.
– Хотя так у вас даже румянец есть.
Я смотрела, как он исчезает в кустах, ветви которых запутал туман, в голове звенело прощальное "доброго утра". Последней исчезла улыбка, словно у самого настоящего Чеширского Кота. Потом в сером молоке тонко взвыл невидимый электромотор, хрустнула ветка.
"Потом, Соня. Потом".
Пока бежала к корпусу, я поняла, что меня так смутило: инспектор-садовник Матиас Старк странно держал в руках ножницы. Вся его поза – слегка размытая туманом, расслабленная – отдавала кислым привкусом угрозы. Как у крови. Как у железа.
* * *
Я замерла на мгновение у двери приемной, отогнала сложные и неприятные ассоциации и вошла.
– Витглиц? – удивилась Ая. – Ты вовремя. Я хотела тебя вызывать.
"Хотя бы где-то я вовремя", – подумала я и уточнила:
– Господин директор?
– Он, – заговорщицки понизила голос секретарша. – У него сейчас Куарэ… Куарэ-младший. Такой лапочка, прибежал десять минут назад, и директор сначала отменил вызывать тебя. А потом такой по селектору снова, говорит, найди Витглиц…
Я оглянулась. За спиной остался сырой коридор, который я впервые будто бы не заметила. И духов Аи я даже почти не слышала. Внутри все сжалось, и горели щеки – вряд ли от спешки.
– Мисс Витглиц ожидает в приемной, – сказала секретарша в микрофон, а в груди у меня отозвалось глухим ударом.
"Тише, Соня. Тише. Ты всего лишь опоздала. Всего лишь проспала".
– Пусть войдет, – гулко сказал директор Куарэ.
Шаг, шаг. Двойная дверь.
Анатоль – маленький и строгий – сидел за большим столом для совещаний. Белый свитер, встрепанные черные волосы, серое лицо. Набор оттенков, баланс монохрома. Он кивнул мне, едва обернувшись, и снова посмотрел туда, где сидел его отец.
Неизменный пиджак на спинке стула. Неизменный блеск очков. Только мое настроение каждый раз почему-то другое.
– Витглиц, ваше опоздание будет вычтено из жалования. И уясните себе, что присматривать и утешать – это разные вещи. Оба свободны.
Его сын поднял голову и возмущенно произнес:
– Но, отец!..
Серж Куарэ промолчал. С его точки зрения мы оба уже вышли.
За дверью приемной, вне зоны любопытства Аи Анатоль шумно выдохнул:
– Извините, Витглиц. Иногда он такой… Такой.
Я оглянулась:
– Что вы ему сказали?
– Ну, правду, – буркнул Куарэ-младший. – Сказал, что это из-за моей пьяной выходки вы не смогли нормально выспаться. И он даже как будто согласился, что виновен я.
Он согласился, подумала я. Просто сын очень плохо знает своего отца. Очень-очень.
– Все в порядке, Куарэ.
– В порядке? – возмутился он. – Он вас штрафует из-за меня!..
Я его перебила:
– Это вы лично опоздали?
– Нет, но…
Я кивнула и отвернулась. Он не знает, что такое опека за проводником. Он не знает о дополнительных медосмотрах (может быть, проводнику хуже? Доктор Мовчан слишком добра, чтобы полагаться на "может быть"). Не знает о долгих тестах в сомнологической лаборатории (нарушение сна – один из путей в безумие боли). Не знает, наконец, о психологах.
– Вы могли бы сказать спасибо, Витглиц.
Я остановилась. Меня догнала удивительно банальная реплика.
– Спасибо, мсье Куарэ, – сказала я, не оборачиваясь.
Прозвенел звонок. Сейчас его трель закончится, и можно еще что-то сказать, а потом придется идти работать. Переливы, будто бы размазанные, гулко скользили сквозь секунды.
– Витглиц, а что значит "присматривать"?
По всему учебному корпусу распахнулись двери классов. Ближе к директорскому кабинету – робко, подальше – куда смелее. Я пошла в этот шум: следя за лицом, следя за приступами. И не думать ни о первом, ни о втором. Все как обычно.
5: Из мышеловки
Методический семинар затянулся.
Сегодня докладывала Николь, и я вроде даже записала тему, и полстраницы блокнота исписала, и слушала внимательно, но… Но все было как всегда. Райли путалась в терминах, излагая проект спецкурса по валеологии, и замдиректора Марущак уже настороженно раздувала ноздри. Нос пани Анжелы был изящен, но выражение лица получалось угрожающим. Дело пахло разгромным обсуждением. Очередная попытка Майи получить в общем нужные часы шла к закономерному фиаско. Каждая запинка усиливала и без того гнетущую очевидность.
Педколлектив скучал. Трудолюбивая Николь подавала проект спецкурса уже три раза.
В большом методкабинете было душно до желтизны в глазах: окон уже не открывали, а обогрев весь день пробовали в самых разных режимах. Подготовка к зиме прошла динамично, и медсестре Райли к вечеру будет явно не до переживаний.
Карандаш валился из ватных пальцев, все вокруг сливалось в тусклый гул, подернутый переливами боли. Я понимала происходящее только потому, что это все уже было – только детали отличались.
Вот за деталями я и следила.
Перед Митниковым лежала переложенная закладками стопка распечаток. После запоя он занялся делом. Как минимум, до выхода следующего патча его онлайн-игры запала должно хватить.
Ю Джин Ким что-то увлеченно черкал в блокноте. Это было странно и неожиданно.
Энди Макото сосредоточенно смотрел в записи, поминутно дополняя их. Ничего необычного: через несколько минут он первый приступит к расстрелу Николь – просто ради благосклонного взгляда замдиректора.
Все совсем просто.
Бедная Николь.
– …Таким образом, темы распределяются следующим образом…
Райли начала ошибаться уже в построении фраз. Кто-то сказал ей, что хороший докладчик не смотрит в записи. Причем этот кто-то постеснялся сказать Николь, что она сама докладчик плохой.
– …Тематический контроль кон… контролируется в течение…
Учительница английского Мэри Эпплвилль оторвалась от полировки ногтей, перехватила мой взгляд и картинно закатила глаза. Мэри – человек хороший, и педагог она тоже хороший, и медиум. Но именно для таких как она в прошлых веках придумали слово "экзальтированная". А еще странно, что она заметила меня. Или не странно, потому, что рядом со мной сидел Куарэ.
Неловко извиняясь, опоздавший на семинар сын директора пошел к единственному свободному месту. Я как раз смотрела в окно, поэтому увидела в отражении выражение его лица: он был удивлен – обрадован – смущен перспективой сидеть со мной. Именно такая последовательность эмоций, а не более привычная мне: "расстроен – расстроен – скука".
– …итоговая контрольная работа…
Я вспоминала, как среди дня решилась выпить кофе из автомата. Кисло-горькая жижа вливалась будто прямо в мозг, она медленно убивала своей горячей лаской, но я стояла у окна, крепко сжимала стаканчик и пила маленькими глотками. Где-то среди ароматизаторов и консервантов в напитке плавал нужный кофеин.
"Не хочу заснуть на уроке. Не хочу заснуть на уроке, – повторяла я. – Не хочу заснуть…"
Мантра действовала усыпляюще.