* * *
Она ушла. "Это было феерично", - сказала она на прощанье. Фееричной была и сумма в долларах.
Пересчитав деньги, я захлопываю крышку ноутбука. В таком виде он похож на черный ящик. "Ящик Пандорина", - называет его Лидка.
Работа кончена. Но остается какая-то недосказанность.
И потом, за то, что я сделал, не платят столько денег. Рынок есть рынок, и прайс на такие услуги должен существовать: любая замужняя дама внутренне согласится с этим.
Словом, Анжелочка могла бы поискать приключений и попроще. Нашла бы себе негра из ночного клуба, с черным членом, как оглобля. И второго, чтобы держал первого.
Пара гнедых, блин.
- Артем, вам как обычно - капуччино? - спрашивает Лидка.
- Сделай просто черный, - говорю я. - Покрепче.
Мы сидим с ней в приемной. Следующий гость записан на три часа, можно успеть пожрать. А то что-то я подустал на этот раз. Не так часто приходится делиться энергией с пациентами.
- Артем, - говорит Лида вдруг. - А вы правда ничего не боитесь?
Вопрос слишком прост, чтобы я мог ответить. Я пожимаю плечами. Чашка кофе дрожит в моей руке.
- Боюсь, конечно. Кто же не боится. Один хороший слив, и никто не отмажет.
- Я не о том, - прерывает Лида. - Это все я знаю. Я не о том.
Она вздыхает и умолкает. Я брал ее на работу именно для того, чтобы она вовремя останавливалась. Мне не нужны собеседники. Мне нужно, чтобы вовремя готовили кофе.
- А если не о том - ничего я не боюсь, - устало говорю я. - Некогда мне бояться. Мне бабло надо зарабатывать.
Бедняжка молчит. Она особенно красивая, когда ей грустно. Когда ей хочется сказать мне что-нибудь доброе, а она знает, что я этого не люблю.
- Может, вы лучше книгу напишете? - спрашивает она. - Знаете, есть такая серия, про психоанализ. Черненькие такие обложки. У одной мне название понравилось: "Внутренний космос".
Я глотаю кофе и улыбаюсь.
- Точно, это про нас, - говорю я. - Видишь, ничего нельзя придумать. Уже кто-то про все написал.
Лидка поднимает на меня глаза. "Да, это про нас", - как будто хочет сказать она. Только молчит.
- Лид, а кто у нас там на три записан? - спрашиваю я. - Новенький?
Она сверяется с органайзером:
- На первую консультацию. Михайлов Василий. Он уже звонил. У него такой низкий голос.
- Низкое мы любим, - откликаюсь я. - Нас хлебом не корми… да. Короче, так. Давай-ка ненадолго прикроемся. Сходим вместе пообедаем.
Лида кивает радостно. Переключает входящие на переадресацию, и мы отправляемся. В итальянском кафе за углом готовят превосходную лазанью. Михайлов Василий может пока заняться борщом.
* * *
- Очень приятно, - говорит Василий Михайлов, пожимая мне руку. Голос у него и вправду низкий, густой и уверенный. Сам же он высок и широк в плечах. И он - поп. То есть самый настоящий священник. В темной элегантной рясе, которую я ошибочно считаю сутаной. В темных же усах, с небольшой бородкой.
Оказывается, и меня еще можно удивить.
- Чем могу служить? - интересуюсь я.
Отец Василий не торопится с ответом. Он усаживается в кресло и с любопытством осматривается - и все это вежливо, ненапряжно. Не суетно.
- Скажу вам откровенно, не знаю, - наконец признается он.
Его ответ не так уж глуп. Те из клиентов, кто почестнее, именно с этого и начинают.
Но он же не клиент? Как это: клиент - и поп?
- Хм, - говорю я. - Мне бы не хотелось брать деньги зря. Тем более с вас.
Это - просто акт дружелюбия. Ему лет тридцать, так что, с учетом многотрудной его практики, мы ровесники.
- Полагаю, мне лично ваши услуги не понадобятся, - отвечает он.
"Еще бы", - думаю я.
А сам рассматриваю красивое распятие у него на шее. У священников (я где-то читал) есть свои модные гаджеты, одежда, даже свои кутюрье.
- Я наслышан о вашем методе, - начинает он. - От наших общих знакомых. И я видел вашу рекламу.
Он достает из кармашка рясы (оказывается, у рясы бывают кармашки) квадратик глянцевой бумаги:
СМЫСЛ ЖИЗНИ ВЕРНЕТСЯ.
КЛИНИКА АРТЕМА ПАНДОРИНА
И еще кое-что в этом роде. У меня была целая серия подобных флаеров. Не слишком креативно, зато недорого.
Повертев флаер в руке, он прячет его обратно. Интересно, где он его взял? В фитнес-клубе или в парикмахерской?
- Видите ли, я давно интересуюсь подобными вещами, - говорит он. - Со времен Академии. Тому, кто верует, нет нужды изучать психоанализ, и все же мы его изучаем. По нынешним временам это просто необходимо.
- Не то слово. Вы слышали? Экзорцизм уже официально лицензируется, как подвид народного целительства.
- Слышал, - кивает он. - Что поделать. Любая власть не от Бога. Слепые ведут слепых. Итог пути, в общем, понятен, но зачем же забегать вперед?
"А он не из догматиков, - думаю я. - Это радует".
- Но я хотел поговорить с вами о другом. - Он опускает веки, словно ищет слова внутри. - Оставим экзорцизм и отчитку. Все это темная практика, на грани ереси. С некоторых пор мне кажется: бесы вселяются в одержимых непосредственно перед процедурой…
- А вы видели одержимых?
- Видел. И даже сам пытался отчитывать. В своем приходе, в Петрозаводске.
Помимо воли, моя симпатия к нему крепнет. Мы с ним коллеги. Кроме того, он служил поблизости от тех мест, где я родился. При иных обстоятельствах мы могли бы стать друзьями.
Отец Василий по-прежнему не поднимает глаз. Ему не нужно мое участие.
- Итак, я хотел вас спросить: веруете ли вы в Бога?
- Я… сочувствующий, - говорю я.
- Это серьезнее, чем вы думаете. Господь не нуждается в сочувствии. Вера не принадлежит чувственным категориям. Вера - это вера. Вы не верите?
- Нет, - отвечаю я сухо. Отчего-то мне становится неуютно.
- Вы говорите правду. Это хорошо. - Отец Василий внезапно поднимает взгляд: теперь это можно, когда он знает, что я не лгу. - Откройте свое сердце вере. Откройте, Артем. Пока не поздно.
На солнце набегает тень - или мне только кажется?
- Да что же такое происходит? - изумляюсь я. - Неужели вы за этим и пришли, В-в… отец Василий? Я уважаю религию, но я не планирую отдаваться этому всерьез. С моим мироощущением все в порядке. Я не нуждаюсь в руководстве.
- Нет, Артем. Не всё в порядке, - говорит он. - "Смысл жизни вернется" - о чем это? Не много ли вы на себя берете?
Вот оно что. Я просто залез на чужую полянку.
- Я - врач, - отвечаю я. - В моих силах укреплять слабых. Как в целом, так и по частям.
- Вы укрепляете в них склонность ко злу. Ваш дар - это темный дар.
- Неправда. Это просто углубленный психоанализ. Я вижу их прошлое. Вижу все их тайны, даже те, о которых они никогда не расскажут, пусть даже это злые тайны… я просто открываю их файл, а потом редактирую.
- Вы ломаете их волю.
- Да нет же. Я разбиваю их скорлупу. Как у киндерсюрприза, знаете? Никогда не узнаешь, что там, внутри, пока не сломаешь.
- Зачем вам это? Зачем открывать дверь дьяволу? Ведь вы своими руками приводите зло в этот мир. Я знаю, я видел! - Василий блестит глазами и приподнимается в своем кресле. - Дьявол искушает их, и смеется, и овладевает их душами, и увлекает в ад!
- Некоторым только там и место, - шепчу я.
Следующие несколько минут мы сидим молча. Его лицо (я удивлен) пошло красными пятнами. Он тяжело дышит. "Такой вот катарсис", - думаю я.
Вероятно, я тоже выгляжу обескураженным.
- Господь услышит вас. Обратитесь к нему. Только зло не требует веры, а в добро обязательно нужно верить.
Это он хочет мне помочь. Но я качаю головой:
- Я бы непременно обратился. Если бы знал, о чем у него спросить. А так…
- Что - так?
- А так все, что вы говорите, похоже на баптистские проповеди по телевизору: "открываете дверь дьяволу…". Какие-то американизмы.
Он вздыхает.
- И еще, - продолжаю я. - У меня есть стойкое ощущение, что лично самому Господу нет до меня ровно никакого дела. Как и до всех нас, впрочем. Тогда зачем же вы пришли, спрашиваю я? Я и так плачу десятину ребятам из Минздрава. Вы хотите, чтоб я еще и на храм отстегивал?
- А вот это уже обидно, Артем, - говорит он вдруг. - Тут вы совсем не правы. Просто… когда вы вспомните о нашем разговоре, не было бы поздно.
Поднимаясь во весь немалый рост, он глядит мне в глаза:
- Я думал, вы умеете слушать. А вы слышите только себя.
Эти слова мне уже говорили раньше. Только доктор Литвак совсем не был похож на отца Василия. Радикально, по всем пунктам не похож.
И тогда и теперь я считал этот упрек несправедливым.
- Если надумаете о чем-либо спросить, обращайтесь, - говорит Василий. - Мой приход в Мытищах.
Я протягиваю ему руку, он - пожимает. И, отступив на шаг, обмахивает перстью - это благословение, понимаю я.
Дверь за отцом Василием захлопывается. В окно я вижу, как он усаживается в темный "опель" и уезжает.
Он даже не оглянулся ни разу.
* * *
Этот день все никак не мог кончиться, или просто я боялся ночи?
Сперва я подвез Лидку до дому (отчего-то мне захотелось это сделать). Затем, подумав, заехал в джазовый кабак на Таганке. Я не был тамошним постоянным клиентом, и я не люблю поп-музыку. Просто оказалось по пути.
Сразу двое охранников поискали у меня оружие. Равнодушно разведя руки, я думал: а что, если однажды найдут. Потом я почему-то размышлял о стволовых клетках. Тюремно-медицинские мотивы сменились сексуально-политическими: на сцене пританцовывала смугленькая лысенькая певица, похожая на Барака Обаму. Она мастурбировала под музыку, полуприкрыв глаза. Тихо, под сурдинку, дудел саксофон. Клавишник на "курцвайле" рисовал подкладку. Вероятно, это был эйсид-джаз.
Я поднялся по скрипучей лестнице. Занял место за столиком. Все и вправду было как-то кисло, да еще из головы не выходил этот поп. Я взял себе выпить и что-то из еды.
Становилось лучше. То место, где я сидел, нависало над сценой (когда певица заходила слишком далеко, я мог видеть ее стриженую макушку). Сбоку, у стены, в пространстве парило чучело Армстронга.
Кто-то тронул меня за плечо. Помедлив, я обернулся. Стройная тень в антрацитовом платье изгибалась и сияла блестками. У меня в кресле она изгибалась иначе. Недели две назад.
- О, здравствуйте, Тамара, - произнес я.
- Как приятно слышать это от доктора, - улыбнулась тень. - Да еще от такого классного.
Почему во всей Москве не нашлось другого места для Анжелкиной подруги? Какой волной занесло сюда меня? Я не знал.
- Вы сегодня в трауре? - пошутил я в такт своим мыслям.
- Ну… его легко снять. Вы же помните. И разве мы не на "ты"?
Потом мы танцевали. Потом о чем-то переговаривались, слушая лысую певицу, и потихоньку проникались ощущением друг друга - известно, как быстро это происходит, если всем все понятно и под рукой неплохой вискарь. Я глядел, как чучело космонавта с медной трубой перемещается по воздуху перед моими глазами, и улыбался. Тамара охотно принимала это на свой счет.
- Надо же, как у нее получается, - засмотрелась она на певицу. - Иногда так и хочется стать лесбиянкой. Maybe next time… да, Артем?
Я вышел отлить. По дороге обратно внимательнее, чем следовало, взглянул на администратора.
- Есть private room, - сообщил он.
Заметно пошатываясь, я вернулся за столик. Тамара облизнула губы.
- Хочешь, я полечу… тебя? - спросила она. - Теперь моя очередь.
- Полечи. Полети. Я не хочу больше быть доктором. Хочу быть космонавтом. Полетели вместе.
Или я не произносил последних слов? Не помню. Затем была темная комната и темный, душный секс прямо на ковре. А потом я ее потерял. Меня стошнило, и после этого я был почти здоров.
Охранники на выходе проводили меня насмешливыми взглядами, хотя я оставил в этом гребаном кабаке половину их месячной зарплаты. За это я и не люблю шоу-бизнес. Или просто никогда не могу остановиться?
Ночная прохлада освежила меня. Но не настолько, чтобы я не мог почуять мусорный ветерок из ближайшего переулка. Вглядевшись в мигающую синими огнями темноту, я оставил "мазду" на стоянке.
Пожилой горец вез меня по транспортному кольцу. Свернув, мы углубились в темные переулки, и тут я решился:
- Проедем вон туда, - велел я шоферу. - Где дом двухэтажный.
Я вышел.
Откуда-то издалека воняло помойкой. В кустах шебуршали то ли птицы, то ли крысы.
В интернате свет горел только на первом этаже и еще в одной комнате на втором, где, как я знал, помещался директор; решетки на окнах напоминали растопыренные пальцы.
Я скрипнул зубами.
Достал мобильник. Вместо гудков заиграла музычка - веселая музычка, записанная специально для меня.
С полминуты, волнуясь, я слушал. Потом что-то щелкнуло, и раздался ее голос.
- Привет, - говорит Маринка.
При них она стесняется называть меня по имени. Я полагаю, это разновидность суеверия.
- У меня телефон под подушкой, - говорит она тихонько. - Я думала, вдруг ты позвонишь.
- Я и позвонил. Выгляни в окно… можешь?
Когда-то мы молчаливо договорились обходиться без нежностей, если мы не вдвоем. Тоже из суеверия. И потом, мы всё прекрасно понимаем. По всем нашим законам у нее не может быть прав, у меня - обязанностей. Только любовь. Не так уж и мало.
Там, высоко, в зарешеченном окне спальни шевелятся шторы. Я вижу ее. Полураздетую, с телефоном в руке.
Желтый фонарь висит в пространстве над моей головой. Или это не фонарь? Луна светит в небе, полная, жирная, как голландский сыр.
- Я вытащу тебя отсюда, - говорю я вдруг. - Поедем гулять на выходных?
Она молчит. А после исчезает, как призрак.
Я тупо гляжу на дисплей. Вызов не завершен.
- Я тебя люблю, - говорю я, глядя на светящийся пустой экран. - Пусть я конченая сволочь. И открываю дверь дьяволу. Но я тебя люблю. Тебе ясно?
Наверно, она не слышит. Мы не стали покупать ей наушник bluetooth, все равно в интернате украдут.
Отворяется дверь, и на крыльцо выходит охранник - разжиревший отставник с рожей евнуха, в камуфляже. Директор набирает себе только таких. Мужик озирается, видит меня, глухо кашляет. И отступает в сторону. Сто рублей за минуту, не меньше, - говорит его взгляд.
Маринка сбегает вниз по ступенькам и оказывается у меня в руках. Ей немножко больно, но она улыбается. Я обожаю ее за это.
- Я тебя тоже, - шепчет она. - Только я больше.
003. Молился ли ты на ночь?
Утром в пятницу мне было нехорошо. То есть - совсем. Разве это хорошо, когда лежишь ничком в приемной собственного офиса, нюхая линолеум, а здоровенный амбал выворачивает тебе руку.
- А ты, как тебя, стой там, - советует невидимый голос (в голосе слышна одышка). - Стой лапками к стенке. Все телефоны сюда. И никаких тревожных кнопок, ясно?
Это он Лидке. Третий занимает место у двери. Я вижу его ботинки - недорогие, охранничьи.
Мы с Лидкой оба поступили неосторожно. Она - когда открыла дверь, не поглядев хорошенько в монитор, а я - когда высунулся из кабинета взглянуть, почему в приемной так тихо.
- А теперь - к главному, - говорит тот же голос. - Ну-ка, встал. Встал и пошел. Помогите доктору наук.
Мне уже помогают. Да так, что кости трещат.
- Х-хватит, - прошу я. - Я все понял.
Гость смотрит на меня насмешливо. Это хорошо одетый толстый чувак лет сорока, с одутловатым лицом, с прилизанными волосами, собранными сзади в архаичную косичку. На его щеке - шрам от старого огнестрела. Человек он явно непростой.
Он приспускает галстук и произносит:
- Ты еще ничего не понял… Тёмчик.
Мои ноги слабеют.
- Ну что же ты, - говорит толстяк тем же сладким голосом. А потом продолжает злобно, с присвистом: - Не нравится, когда держат? Нравится самому держать? А еще как тебе нравится?
Эти слова он сопровождает легкими точными движениями, от которых у меня из глаз текут слезы.
- Да что же мы так-то стоим, - говорит он затем, потирая пальцы. - Пойдем в кабинет. И без глупостей.
И вот я сижу напротив него в кресле, называемом "гарротой". Я сам себе застегнул ремешки на ногах, руки зафиксировал уже мой гость. Он с любопытством рассматривает пульт, потом меня, потом снова пульт.
- Ладно, - говорит он со вздохом. - Это потом. Итак, трахать чужих жен нам нравится. Отвечать - не очень. Правильно я понимаю?
Я стискиваю зубы:
- З-зачем эти вопросы?
- А вопросы затем, чтобы внести ясность, - говорит он размеренно и негромко. - Вопросы затем, чтобы я понял: почему она к тебе пришла. Почему именно к тебе. И нах…я ей вообще было все это нужно. Особенно присылать мне видео с мобильника. А? Скажи.
- Она ненавидит вас, - отвечаю я. - Она говорит об этом в открытую. Вот ее проблема, с которой она пришла.
- Ненави-идит. Меня, - с удовольствием произносит этот Виктор (мужа Анжелки зовут Виктором). - Это я знаю, знаю. И деньги ворует. Но почему же, скажи, - тут он снова поглядывает на пульт, - она захотела поделиться со мной этим радостным событием? Или, как бы это сказать, соитием?
- Позлить хотела.
- Да меня злить - себя не уважать. Меня добрым вообще никто не видел. Не-ет, тут другое. Какие еще будут мысли, а, психолог?
Ухмыляясь, он тычет в пульт толстым пальцем. Моторчики начинают жужжать. Мой позвоночник выгибается, голова запрокидывается назад.
- Херня какая-то, - бормочет Виктор. - Так я тебя не вижу. Как обратно сделать?
- На стрелочку нажать, - говорю я. - Чтоб зеленая замигала.
Кое-как меня возвращают в нормальное положение.
- "Айфон", бля, - радуется гость. - Все на сенсорах. Камеры не хватает. Или и камера есть где-нибудь? Потом извращенцам видео продавать, а? Ох, Артемий…
Я не слушаю его. Что-то промелькнуло у меня в мозгу, пока позвоночник гнулся на дыбе. Что-то невообразимо страшное, и всего лишь на мгновение. Мне нужно ухватить этот нерв, этот обрывок чужой жизни, и тогда, может быть…
- Почему у вас детей нет? - спрашиваю я вдруг.
Виктор медленно кладет пульт на стол. Его глаза становятся мертвыми.
- Вот оно что, - говорит он. - Ну… тут есть сразу несколько ответов. Тебе какой надо?
- Мне это не нужно, - я даже удивляюсь своей смелости. - Это вам нужно.
Он пожимает плечами: аргумент принят.
- Ну что же, - говорит он, невесело усмехаясь. - Раз хочешь знать - рассказываю. Первый раз, когда она забл…довала, я ей простил. Она что-то мне втирала - корпоратив, по пьяни, и все такое.
Виктор водит мутным взглядом по стенам, избегая меня.