Никому слава эта так и не досталась, меж тем как один человек от нее сознательно отказался. То был бреславльский полицейский, криминалькомиссар Эберхард Мок, в сферу обязанностей которого в середине двадцатых годов входил надзор за состоянием нравов в квартале Борек. Произошло это вскоре после невероятного его продвижения по службе. Все газеты писали о блистательной карьере сорокаоднолетнего полицейского, который неожиданно вошел в число самых значительных людей в городе, став заместителем главы криминального отдела бреславльской полиции Мюльхауза. 18 мая 1925 года в ходе рутинной проверки публичного дома на Каштаниен-аллее Мок, дрожа от волнения, взял с улицы постового и с ним вместе ворвался в комнату, где дуэт Вирт amp;Цупитца сливался в экстазе с дамским трио. Дабы бандиты при аресте не сопротивлялись, Мок подстрелил их, прежде чем они успели вылезти из-под девиц. Затем Мок вместе с постовым связали их и в нанятой повозке вывезли на Карловиче. Там на противопаводковых валах Мок изложил связанным и истекающим кровью бандитам свои условия: он их не отдаст под суд, если они осядут в Бреслау и будут беспрекословно ему подчиняться. Предложение это они приняли без всяких возражений. Никаких возражений не было и у постового по имени Курт Смолор. Он буквально на лету схватил резонность аргументов комиссара, тем паче что они непосредственно касались его карьеры. Оба бандита оказались в некоем дружественном борделе, где, прикованные наручниками к кроватям, были подвергнуты заботливому лечению. Через неделю Мок уточнил свои условия: потребовал крупную сумму в тысячу долларов для себя и пятьсот для Смолора. В германскую валюту, страдавшую от смертельной болезни, именуемой инфляцией, он утратил веру. Взамен он предложил Вирту закрыть глаза на выбивание дани из контрабандистов, которые, сплавляя свои левые товары в Штеттин, останавливались в бреславльском речном порту. К безоговорочному согласию с этим предложением криминалькоммисар склонил Вирта аргументом сентиментального свойства. Он решил разделить неразлучных друзей, объявив Вирту, что, ежели тот не принесет в срок денег, Цупитца будет передан в руки правосудия. Другим весомым аргументом стала перспектива спокойной оседлой жизни вместо той бродячей, какую они вели все предшествовавшие годы. Спустя две недели Мок и Смолор стали состоятельными людьми, меж тем как спасенные от виселицы Вирт и Цупитца ступили на неведомую землю, которую вскоре принялись возделывать привычными методами.
В тот вечер в кабаке Густава Тьела на Банхофштрассе клиенты пили теплую водку. Невысокий человечек с изрезанным шрамами лицом и его спутник, квадратный молчаливый Голем, являли собой довольно необычную пару. Некоторые из находившихся там украдкой посмеивались над ними, а один из завсегдатаев отнюдь не собирался сдерживаться и в открытую демонстрировал, до чего эта пара комична. Толстяк с розовым лицом в морщинах чуть ли не ежеминутно взрывался хохотом и тыкал в их сторону жирным пальцем. Поскольку они никак не реагировали на его насмешки, он решил, что они трусят. А ему ничто не доставляло такой радости, как измываться над трусливыми. Он встал и, твердо ступая по влажным половицам, двинулся к своим жертвам. Подойдя к их столу, он хрипло засмеялся:
– Ну что, козявка… Хочешь выпить с добрым дядюшкой Конрадом?
Вирт даже не взглянул на него. Он спокойно рисовал пальцем на мокрой клеенке какие-то сложные узоры. Цупитца задумчиво созерцал соленые огурцы, плавающие в мутном рассоле. Но Вирту все-таки пришлось обратить взгляд на Конрада. Правда, не по собственной воле: толстяк стиснул пятерней его физию и поднес ко рту бутылку водки.
– Пошел в задницу, ты, жирная свинья! – Вирт с трудом подавлял копенгагенские воспоминания.
Толстяк растерянно заморгал и схватил Вирта за лацканы пиджака. Он не заметил, что гигант встал с места. Толстый Конрад нанес Вирту удар головой, однако он не достиг цели, так как между головой и лицом жертвы оказалась ладонь Цупитцы, в которую и уткнулся атакующий лоб. Той же самой рукой Цупитца схватил толстяка за нос и швырнул на стойку. Вирт тоже не бездействовал. Он забежал за стойку, схватил противника за шиворот и прижал его лицом к мокрому от пива цинковому покрытию. Этим воспользовался Цупитца. Он развел руки и резко их свел. Голова Толстого Конрада оказалась между его кулаками, от двустороннего удара с висков толстяка потекла кровь, в глазах стало темно. Цупитца подхватил безжизненное тело под мышки, Вирт прокладывал ему дорогу. Правда, их и не пытались задержать. Присутствующие онемели от страха. Никто уже не смеялся над необычной парой. Все понимали: не всякому дано справиться с Конрадом Шмидтом.
Бреслау, того же 15 июля 1934 года, девять вечера
В камере Второй следственной тюрьмы при полицайпрезидиуме установили необычное для этого места оборудование – зубоврачебное кресло, снабженное на подлокотниках и опоре для ног кожаными ремнями с латунными пряжками. В этот миг ремни плотно охватывали жирные конечности сидящего в кресле человека, который был так напуган, что чуть не проглотил кляп.
– А известно ли вам, господа, что каждый садист больше всего боится другого садиста? – Мок спокойно попыхивал сигаретой. – Посмотри, Шмидт, на этих людей. – Он указал на Вирта и Цупитцу. – Перед тобой самые жестокие садисты в Европе. А знаешь, что они больше всего любят? Если ты будешь правдиво отвечать на мои вопросы, ты этого не узнаешь.
Мок дал знак Смолору вытащить изо рта у Конрада кляп. Тот тяжело дышал. Анвальдт задал ему первый вопрос:
– Что ты сделал во время допроса с Фридлендером, чтобы заставить его признаться в убийстве Мариетты фон дер Мальтен?
– Ничего, просто он нас испугался, вот и все. И сказал, что убил ее.
Анвальдт дал знак дуэту. Вирт оттянул вниз нижнюю челюсть Конрада, Цупитца вложил ему в рот железный прут, зажал маленькими плоскогубцами верхний резец и сломал его. Шмидт кричал почти полминуты. Как только он умолк, Цупитца вынул изо рта прут. Анвальдт повторил вопрос.
– Мы привязали дочку этого еврея к козетке. Вальтер сказал ему, что мы все изнасилуем ее, если он не признается в убийстве той девки в поезде.
– Какой Вальтер?
– Пёнтек.
– И тогда он признался?
– Да. Но какого хрена он спрашивает про это? – обратился Конрад к Моку. – Ведь это же для вас…
Мок не дал ему договорить:
– Но ты ведь все равно отодрал эту еврейку? Отвечай, отвечай, Шмидт.
– Само собой. – Глазки Конрада спрятались в складках кожи.
– А теперь скажи, кто тот турок, с которым ты пытал Анвальдта?
– Этого я не знаю. Просто шеф велел мне вместе с ним… ну… этого… – Шмидт указал взглядом на ассистента.
Мок дал знак Цупитце. Прут опять оказался во рту Конрада, а Цупитца наложил плоскогубцы, и остатки обломанного зуба захрустели в десне. Последовал еще один знак, и Цупитца сломал второй верхний резец. Конрад захлебывался кровью, выл, всхлипывал. Через минуту у него изо рта убрали прут. Однако Шмидт не мог ничего сказать, так как в результате этих операций ему вывихнули нижнюю челюсть. Смолор больше минуты вправлял ее.
– Повторяю вопрос. Кто этот турок? Как его зовут и что он делает у вас в гестапо?
– Не знаю. Клянусь вам.
На сей раз Шмидт стиснул челюсти, чтобы не дать засунуть в рот железный прут. Тогда Вирт достал молоток, приставил к ладони привязанного гестаповца большущий гвоздь и ударил по нему молотком. Конрад заорал. Цупитца в очередной раз продемонстрировал быстроту реакции. Едва челюсти Шмидта разжались, как в тот же миг между ними оказался прут.
– Ну что, будешь говорить или хочешь лишиться следующих зубов? – спросил Анвальдт. – Так будешь говорить?
Конрад Шмидт кивнул. Прут вынули изо рта.
– Его зовут Кемаль Эркин. Он приехал в гестапо на стажировку. Шеф очень с ним считается. Больше я ничего не знаю.
– Где он живет?
– Не знаю.
Мок был уверен, что Конрад сказал все, что ему известно. К сожалению, сказал он и лишнее. Потому что своей незаконченной фразой "Ведь это же для вас…" он коснулся его, Мока, тайного сговора с Пёнтеком. К счастью, только коснулся. Неизвестно, смог ли кто-либо из присутствующих правильно завершить это оборванное предложение. Мок глянул на усталого, но взбудораженного Анвальдта, на спокойного, как всегда, Смолора. (Нет, кажется, не догадались.) Вирт и Цупитца выжидающе смотрели на него.
– Господа, больше ничего мы от него не узнаем. – Мок подошел к Шмидту и опять вставил ему кляп. – Вирт, этот человек должен бесследно исчезнуть. Ты понял? Кроме того, я советую вам уехать из Германии. Вас видели в кабаке, когда вы избивали Шмидта. Если бы вы действовали как профессионалы и подождали, когда он выйдет из кабака, то могли бы спокойно продолжать здесь свои дела. Вам что, обязательно нужно было расправиться с ним прилюдно? Не знал я, Вирт, что ты так резко реагируешь, когда тебя поят водкой. Но ничего не поделаешь. Завтра, когда Конрад не явится на работу… в крайнем случае послезавтра все здешнее гестапо будет брошено на поиски ваших весьма запоминающихся рож. А через три дня вас будут разыскивать по всей Германии. Так что я советую вам уехать. Причем как можно дальше… Можете считать, что долг свой вы мне заплатили.
X
Бреслау, понедельник 16 июля 1934 года, девять утра
Когда Мок и Анвальдт закуривали отменные сигары марки "Байрам" от Пшедецкого и делали первый глоток крепкого арабского кофе, тело Конрада Шмидта уже часов десять как покоилось на дне Одера за Низинными лугами. Лео Гартнер не скрывал удовлетворения. Он был убежден, что поразит и заинтересует обоих слушателей. Расхаживая по кабинету, он выстраивал в мыслях план своего сообщения, устанавливал, где будут переломные моменты, составлял четкие резюме. Видя, что гостей несколько раздражает его молчание, он начал доклад с исторического отступления:
– Господа, Вильгельм Грюнхаген в своей "Истории персидской литературы" упоминает одно утраченное историческое произведение четырнадцатого века, посвященное крестовым походам. Сочинение это, называющееся "Война войск Аллаха с неверными", написал некий просвещенный перс по имени Ибн-Сахим. Вы, господа, разумеется, можете сказать: и что из того? Разве мало утрачено произведений? Ну еще одна старинная рукопись… И вы будете не правы. Ибо если бы труд Ибн-Сахима сохранился до нашего времени, в нашем распоряжении оказался бы еще один источник по захватывающей истории крестовых походов, источник тем более интересный, что написан он человеком из другого лагеря – мусульманином.
Мок и Анвальдт не обманули надежд Гартнера. Обоим несостоявшимся классическим филологам ничуть не мешал столь глубокий исторический экскурс. Гартнер был возбужден. Он положил узкую ладонь на кипу бумаг:
– Господа, мечта многих историков и ориенталистов сбылась. Предо мной лежит то самое утраченное произведение Ибн-Сахима. Кто совершил это открытие? Да, да, Георг Маас. Я не знаю, откуда он узнал, что рукопись эта находится в бреславльской университетской библиотеке, сам он нашел какое-то указание или кто-то ему подсказал. Но манускрипт, который, подобно этому, был переплетен вместе с двумя другими, меньшими по объему, открыть, право же, нелегко. Короче говоря, открытие это принесет Маасу мировую славу… тем более что, обрабатывая это сочинение, он одновременно переводит его на немецкий. И должен признать, переводит точно и очень изящно. Фотографии, которые я получил от вас, являются дословным переводом одного чрезвычайно интересного фрагмента этой хроники. В нем повествуется о чудовищном убийстве в тысяча двести пятом году детей Аль-Шауси, главы секты езидов, убийстве, совершенном двумя людьми – турком и крестоносцем. Те, кто знает историю крестовых походов, несомненно, будут удивлены: ведь в тысяча двести пятом году во время Четвертого крестового похода крестоносцы не двинулись дальше Константинополя! Однако нельзя исключить отдельных вылазок пусть даже небольших отрядов, скажем, в Анатолию или Месопотамию. Эти искатели приключений и богатств грабили всех, кто встречался на их пути, зачастую в союзе с мусульманами. Очень часто объектами их нападений становились езиды…
Анвальдт внимательно слушал. Мок взглянул на часы и открыл уже рот, чтобы попросить Гартнера перейти к сути дела, но тот вовремя предугадал его намерения:
– Да, да, ваше превосходительство, сию минуту я расскажу, кто такие были езиды. Эта таинственная секта, возникшая в двенадцатом веке и существующая до сих пор, почитается сатанистской. Но это сильное упрощение. Да, разумеется, езиды почитают сатану, однако сатану, уже искупающего свои грехи. Но, несмотря на то что он искупает их в аду, он все равно остается всемогущим. Этого бога зла они называют Мелек-Тавуз, представляют его в облике павлина и верят, что он правит миром с помощью шести не то семи ангелов, также изображаемых в виде железных или бронзовых павлинов. Ежели коротко, то религия езидов – это мешанина ислама, христианства, иудаизма и зороастризма, то есть всех религий, представители которых проходили через горы в центре Месопотамии и оставили там крохи своих верований. В обыденной жизни езиды – исключительно спокойный, честный и опрятный народ, что особенно подчеркивает английский путешественник и археолог прошлого века сэр Остин Генри Лейард, народ, который на протяжении веков пытались истребить все – крестоносцы, арабы, турки, курды. Так что пусть вас не удивляет то обстоятельство, что для борьбы против езидов вступали в союз закоренелые и непримиримые враги, например крестоносцы и сарацины. Для всех для них то, что езиды поклоняются воплощению зла, было достаточным оправданием самой безжалостной резни. Езиды отвечали врагам тем же, передавая из поколения в поколение заветы кровной мести. Они до сих пор живут на пограничье Турции и Персии, сохраняя в полной неизменности свои обычаи и странную религию…
– Доктор Гартнер, – не выдержал Мок, – все, что вы рассказываете, чрезвычайно интересно, но скажите, пожалуйста, нам, имеет ли эта давняя история что-либо общее – кроме того, что ее извлек на свет божий Маас, – с нашим делом.
– Да, и очень много общего. – Гартнер обожал сюрпризы. – Но только уточним, господа: на свет Божий хронику эту извлек вовсе не доктор Маас, а некто, кто убил Мариетту фон дер Мальтен. – Гартнер наслаждался удивленными лицами слушателей. – Со всей ответственностью я утверждаю: надпись на стене вагона, в котором нашли ту несчастную девушку, – цитата из этой самой персидской хроники. В переводе она звучит так: "И скорпионы плясали в их чревах". Минутку, сейчас я постараюсь ответить на все вопросы… Но сперва сообщу вам еще одну важную информацию. В одном анонимном источнике конца тринадцатого века, который вышел из-под пера некоего франка, сообщается, что малолетних детей главы езидов Аль-Шауси убил какой-то "германский рыцарь". В Четвертом крестовом походе участвовали всего двое наших соотечественников. Один из них погиб в Константинополе. Вторым был Годфрид фон дер Мальтен. Да, да, господа, предок нашего барона.
Мок поперхнулся кофе, на светлый костюм брызнули черные капли. Анвальдт вздрогнул и ощутил действие гормона, который заставляет волосы на человеческом теле вставать дыбом. Оба они курили, не произнося ни слова. Гартнер, наблюдая за впечатлением, какое он произвел на визитеров, был вне себя от радости, что довольно странно контрастировало с мрачной историей езидов и крестоносцев. Наконец Мок прервал молчание:
– У меня буквально нет слов, чтобы выразить вам благодарность за столь проницательную экспертизу. И я, и мой ассистент – мы оба просто потрясены, тем паче что эта история проливает новый свет на нашу загадку. Но вы позволите, господин директор, задать вам несколько вопросов? При этом мне неизбежно придется раскрыть некоторые тайны следствия, но я уверен, что дальше вас, господин директор, они не пойдут.
– Разумеется. Я слушаю вас.
– Из вашей экспертизы следует, что убийство Мариетты фон дер Мальтен было местью, совершенной спустя несколько столетий. Об этом свидетельствует надпись кровью в вагоне, являющаяся цитатой из никому не известного произведения, которое считалось утраченным. И вот первый вопрос: мог ли профессор Андре, знающий восточные алфавиты и языки, по каким-либо причинам не понять эту цитату? Потому что, если вы исключите такую возможность, остается одно: он сознательно ввел нас в заблуждение.
– Господин криминальдиректор, Андре не понял этой надписи. Это совершенно очевидно. Он прежде всего тюрколог и – насколько мне известно, – кроме турецкого, арабского, сирийского и коптского, никаких других языков не знает. Хроника же Ибн-Сахима написана по-персидски. Попробуйте дать специалисту по древнееврейскому языку – даже самому превосходному – текст на идише, написанный древнееврейскими буквами. Гарантирую вам, он окажется беспомощным, если не знает идиша. Андре знает арабский алфавит, так как до недавнего времени все турецкие тексты писались только арабским алфавитом. А вот персидского он не знает, это я вам говорю совершенно точно как бывший его студент. Он увидел текст, написанный знакомым ему арабским письмом, однако ничего в нем не понял. А поскольку Андре старается всемерно раздувать свой научный авторитет, он попросту придумал перевод с якобы старосирийского. Кстати сказать, придумывать ему не впервой. Однажды он придумал даже какую-то коптскую инскрипцию, на основе которой написал работу на звание доцента…
– Но если именно Маас нашел хронику, – подал голос Анвальдт, – цитата из которой была написана кровью на стене салон-вагона, то выходит, он и есть убийца. Если только кто-то другой, кто раньше сталкивался с этим текстом, по каким-то причинам не подсунул его Маасу. Господин директор, кто-нибудь до Мааса занимался этими тремя переплетенными вместе рукописями?
– Я тщательно проверил реестр выдачи рукописей в читальный зал за последние двадцать лет, и ответ звучит следующим образом: до Мааса никто с тысяча девятьсот тринадцатого года, поскольку именно с этого года начинаются записи в данной тетради, не занимался ни одним из этих трех совместно переплетенных манускриптов.
– Дорогой Герберт, – вмешался Мок, – у Мааса железное алиби: двенадцатого мая тысяча девятьсот тридцать третьего года он прочел две лекции в Кенигсберге, что подтвердили шесть его слушателей. Хотя несомненно каким-то образом он связан с убийцами. Иначе как объяснить, почему он обманул нас и неверно перевел эту надпись из вагона. И потом, как он узнал, что эта рукопись находится здесь? Быть может, он напал на след этой персидской хроники, исследуя "некролог Мариетты"? Но прошу меня простить, это вопросы уже к Маасу. Господин директор, – вновь обратился он к Гартнеру, – возможно ли такое, чтобы кто-то читал этот текст, не оставив следа в книге выдачи?
– Ни один библиотекарь не выдаст рукописи, не записав ее в тетрадь, а кроме того, работать в читальном зале рукописей могут только ученые с соответствующими рекомендациями.
– Ну если только кто-нибудь из библиотекарей не оказался в сговоре с читателем и по этой причине не сделал записи.
– Исключить подобный сговор я не могу.