Наконец он дошел до последней фотографии. На ней довольно много народу, и, рассмотрев картинку как следует, Хантер понял, что у него трясутся руки. Он закрыл ноутбук, но руки все равно продолжали трястись. Образы так и оставались стоять перед глазами. Фотография, скорее всего, была сделана женщиной, которая лежала теперь в спальне мертвая. Во всяком случае, ее на фото нет, а муж - есть. На фотографии запечатлен стол на боковой террасе ресторана "Колумбия" на Сант-Армандс Серкл. На столе множество тарелок с недоеденной едой и бокалов с недопитой сангрией. Горят свечи и лампы - середина вечера, разгар ужина. Фил Уилкинс в центре, рядом с молодым еще Уорнером, с ними две женщины и двое мужчин, все они казались Хантеру смутно знакомыми. Те выглядят счастливыми и до краев полными уверенности в завтрашнем дне и радости от собственного благополучия и богатства; они улыбаются друг другу, сверкая зубами, загар на их лицах плотный, словно крепостная кладка, - за исключением двоих в центре, чьи улыбки кажутся натянутыми, как будто их терзает какая-то посторонняя мысль.
Позади стола, сбоку, на границе светового круга от вспышки, стоит еще один человек. Он смотрит вниз, потому что в этот момент запирает видавшую виды машину, на которой приехал. Он понятия не имеет, что "Кодак" в двадцати ярдах от него фиксирует момент. Этот человек - Джон Хантер.
В тот миг, когда делается снимок, те даже не подозревают о его присутствии. Но он помнил тот вечер. Через полминуты после того, как была сделана фотография, он заметил за столом Фила Уилкинса, а Фил встал и вышел к Хантеру, чтобы тот - теперь он понял - не обходил вокруг стола.
Они немного поговорили. Хотя Хантер знал некоторых в лицо - и пару раз встречался с Уорнером, - никто из компании не обратил на него никакого внимания. И у него все это время голова была занята другим. Он спешил на встречу с женщиной. Он помахал всем присутствующим и ушел. Отправился в гораздо более дешевый ресторан на другой стороне Серкла, но оказалось, что его возлюбленная еще не пришла, и он успокоился.
Через час, когда та все равно не пришла, Хантер уже не был так спокоен. В конце концов он остался в ресторане один.
Да, он помнит тот вечер. Последний вечер, который Джон Хантер провел свободным человеком. Вечер до того, как копы нашли изуродованное тело той единственной женщины, которую он любил, и обвинили в убийстве его.
Глава 26
Я проснулся с затекшей шеей и жуткой головной болью. Я лежал, растянувшись на полу, вжавшись в ковер и повернув голову на девяносто градусов относительно ее нормального положения. Моя шея все это время сносила ужасные неудобства и поспешила объявить об этом, как только я очнулся. Стоило открыть глаза, и мир вдруг в тот же миг стал в тысячу раз хуже. Комната была полна утреннего света, льющегося через балконную дверь. Пахло пеплом и вином.
Я заморгал, сосредоточил взгляд и увидел, что мой телефон лежит на полу у лица. На экране светилось 7:35. Эти цифры вселили в меня такую панику, что я тут же сел, причем очень резко.
Дверь спальни Кассандры была закрыта.
Я успел с облегчением осознать, что все-таки не свалял накануне полного дурака и не попытался пойти туда за ней среди ночи.
В следующий миг я заметил, что дверь ванной тоже закрыта и на ней теперь написано слово. Буквы в слове были растекшиеся, вытянутые, будто написанные красным вином.
И слово было ИЗМЕНЕН.
Кто-то колотил во входную дверь.
Я начал подниматься на ноги, встал, опираясь на диван, наступил в блюдце, которое Кассандра использовала в качестве пепельницы, перевернул его, рассыпая повсюду пепел и окурки, испачканные помадой.
Я схватился за телефон. Заковылял к двери в ванную. Буквы, разумеется, были написаны не вином. Вино просто стекло бы, не оставив ничего, кроме призрачных следов. А эти буквы растекались медленно и угрожающе. Красный был с коричневым оттенком в тех местах, где успел высохнуть. Это кровь. Должно быть, кровь.
Я распахнул дверь.
- Кэсс?
Пустая ванная. Душевая кабинка. Из крана медленно капает вода. И никого.
Во входную дверь по-прежнему колотили. Я развернулся к спальне. В голове гудело, и я чувствовал, как по всему телу и под волосами проступает пот.
Я толкнул дверь спальни. Она приоткрылась дюймов на шесть, продемонстрировав полоску дальней стены.
- Кэсс? Ты здесь?
Ответа не последовало, поэтому я повторил вопрос, перекрикивая все нарастающий грохот во входную дверь и заглушая осознание, что мне все-таки придется войти в спальню.
- Кассандра?
Я толкнул дверь сильнее и шагнул внутрь.
Запах духов, какими пользуется Кассандра. Постель пустая. Одеяло откинуто. Все залито кровью. Сколько же здесь крови!
Тела нигде не было видно, но я знал, что Кэсс не могла бы потерять столько крови и остаться в живых.
Капли пота на теле разом заледенели. Я вывалился обратно в гостиную. Кажется, что меня вот-вот хватит инфаркт, но мне наплевать. Из двери вокруг замка начали вылетать щепки. Я заковылял в противоположную от нее сторону, к балконной двери.
На балконе было очень светло и жарко. Сам балкон был в три шага шириной и в четыре - длиной. Заржавевшие перила, сломанные плитки под ногами. Двумя этажами ниже протянулась полоска заброшенной земли, некогда ухоженная, а теперь заросшая кустами и склоненными пальмами, между которыми валялись предметы, выпавшие с балконов по эту сторону здания. Соседние балконы находились слишком далеко от квартиры Кассандры - на них не перебраться. Я перегнулся через перила, чувствуя, как те прогибаются подо мной, и понял, что не смогу спуститься, не сломав себе шею. Это тупик. Выйти можно только через квартиру. Я снова вошел в комнату. Как раз в тот миг, когда входная дверь наконец-то распахнулась.
В квартиру ворвалась женщина. На ней были джинсы и черная футболка, каштановые волосы были завязаны в хвост. Она поглядела на слово, написанное на двери ванной.
- А где она?
Должно быть, я посмотрел на дверь спальни. Та рванула туда, просунула голову в дверь, грязно выругалась надтреснутым голосом.
Когда женщина развернулась, я понял, что уже видел ее раньше, только одетую иначе. Официантка из "Джонни Бо". Та самая, которая обслуживала нас в понедельник.
- Что… что вы…
- Идем со мной, - сказала женщина, хватая меня за руку и увлекая к двери с такой силой, что я едва не грохнулся на пол. - Уходим. Иначе тебе конец.
Она погнала меня перед собой по галерее, к винтовой лестнице. Я, спотыкаясь, потопал вниз, виток за витком, голова раскалывалась, и сопротивляться я начал только в самом низу, уже во дворе, когда та решительно направилась к воротам.
- Кто ты такая? С чего это ты…
Женщина остановилась и стремительно развернулась, и не успел я глазом моргнуть, как ее рука легла мне на горло, а пальцы стиснули трахею. Она посмотрела мне прямо в глаза и легонько постучала по щеке - шлеп-шлеп-шлеп - двумя пальцами свободной руки.
- Никаких вопросов. Делай, что я скажу, и прямо сейчас, а не то брошу тебя здесь, и тогда всему конец.
Она отпустила меня и побежала к воротам. Я кинулся следом. Я не знал, что еще сделать. На улице стоял потрепанный пикап. Я обогнул его, пока та открывала дверцу с водительской стороны. Не успел я забраться на сиденье, как она нажала на газ и резко развернулась на сто восемьдесят градусов, выруливая на шоссе.
Но метров через тридцать женщина почему-то ударила по тормозам, внимательно вглядываясь сквозь ветровое стекло в длинную изогнутую дорожку, ведущую вдоль жилых комплексов, по которой я вчера пришел сюда с девушкой, ставшей… чьей кровью кто-то написал слово на двери ее же ванной.
- Мать, мать, мать!
Женщина вдруг дала задний ход и развернулась по длинной дуге, возвращаясь туда, откуда мы начали путь. Завершая разворот, она вылетела колесом на тротуар, отчего я ударился виском о стекло. Вжавшись спиной в сиденье, я держался за ремень, пока она гнала пикап по последним пятидесяти ярдам двухполосного шоссе.
В конце его виднелись ворота на коротких металлических столбах, и я обрадовался, увидев, что те не заперты, потому что она вряд ли стала бы тормозить.
Машина проскочила в ворота и вылетела на однополосную рябую дорогу, извивающуюся между зарослями кустов и болотами. Еще немного, и кусты сделались гуще, а грязная дорога запетляла между ними. Либо официантка уже ездила по этой дороге прежде, либо считала, что ей не оставили выбора, но она гнала все быстрее и быстрее. Я заметил пару выцветших и облезлых табличек о продаже земельных участков, означающих, что за последние десять лет кто-то пытался облагородить эту часть Лидо, но оставил затею, однако других примет цивилизации здесь не было - только ветки хлестали по стеклу.
Прошло минуты две, и дорога немного расширилась, а деревья отступили вправо, открывая вид на ровный, заросший канал. На короткий миг во мне пробудилось воспоминание об одном радостном дне, о месте, куда можно попасть, если вы обладаете бесстрашным характером и массой свободного времени. Надо выйти из мотеля "Лидо-бич", потом долго топать вдоль моря, мимо всех мотелей, за пределы местности, порабощенной и выхолощенной человеком, правда, я не знал сейчас, то ли это место. Оно исчезло за стеной деревьев, и мы снова оказались в лесу.
Еще полминуты, и пикап внезапно остановился. Впереди, сбоку от дороги, было пересохшее болото, где сейчас нашли пристанище старые покрышки, древние матрасы в коричневых пятнах и куски ржавого металла. Официантка подъехала к этому месту и развернулась на сиденье, внимательно вглядываясь в ту сторону, откуда мы приехали.
Я открыл дверцу, и меня стошнило.
Я даже обрадовался кислому запаху, он помог мне вернуться в настоящий момент, хотя то, что вырвалось изо рта на землю, было цвета красного вина, выпитого вместе с Кассандрой.
Не успел я закончить, как меня вернули в машину, дернув за ворот рубашки, после чего мимо меня протянулась женская рука и захлопнула дверцу.
- Ты закончил?
И мы снова пустились в путь, подскакивая на кочках и забираясь все глубже в дикую часть острова, в акры кустарников, деревьев, мхов, с мелькающими время от времени между пальмами лужами тухлой воды. Женщина по-прежнему ехала быстро, но не так целеустремленно, как до того.
От мельтешения деревьев на фоне яркого утреннего солнца меня мутило, я чувствовал себя разбитым, поэтому закрыл глаза. Оказалось, что с закрытыми глазами моей голове нисколько не хуже, чем с открытыми.
Поэтому я немного посидел так.
Глава 27
Это был один из тех снов, когда, очнувшись, обнаруживаешь, что находишься ровно в том самом месте, в котором только что был во сне. Уорнер всегда ненавидел такие сны. Те как будто давали понять, что никакого освобождения не будет, не будет выхода.
Дэвид много раз пытался избежать навязанной схемы. Выпивка, наркотики на время помогают, но потом требуют платы; работа тоже становится способом бегства, но благодаря ей он хотя бы разбогател. Изображать деятельную личность, разыгрывая из себя босса, провидца в деле продвижения компьютерных игр, - любая роль легче настоящей жизни, любая личина, которую он натягивает каждое утро, выходя из дома. Женщины тоже средство - бесконечное разнообразие форм, текстур, запахов… иногда с ними можно забыться.
Встречались такие, с которыми все проходило гладко, но встречались и такие… с которыми все было иначе. Просто на самом деле женщины разные. Он умудрялся хранить их на раздельных полках своего сознания. Обычно. Дэвид давно уже смирился с мыслью, что в реальной жизни выхода нет, однако… Что ему остается в каждом таком случае, кроме как доигрывать до конца?
Во сне он лежал на песке, голова была в тени, а ноги грелись на утреннем солнышке. Небо, на фоне которого он видел свои ноги, было безоблачно голубым, где-то рядом шелестели волны, набегая на берег, и откатывались назад, шурша обломками ракушек. Подбежал шелудивый черный пес; повернул голову, вопросительно глядя на Уорнера, и побежал дальше.
Сначала больше ничего не было, это был мирный сон, но в следующий миг Дэвид понял, что никакой это не сон, а его воспоминания. Он узнал этот пляж. На побережье рядом с Энсенадой - он был там под конец двухнедельного путешествия автостопом по Луизиане, по Техасу, а потом по загорелой Мексике. Много-много лет назад. Путешествовал с подругой. Эта экспедиция должна была продемонстрировать, "какие мы уже взрослые", а закончилась провалом в кромешную тьму.
Да, та поездка.
Уорнер также понял, что от воспоминаний ему неуютно. Кулаки заныли. Его охватило чувство вины и головокружительное предчувствие "что же будет дальше?". Главным образом угнетала зудящая мысль, что он сделал нечто такое, чего делать нельзя, но в то же время она сопровождалась твердой уверенностью, что грядущее событие вызревало где-то внутри его и избегнуть его невозможно.
У некоторых людей гнев просто испаряется. Выплескивается из какого-то источника, а затем потихоньку уносится по трубам и стокам в океан. А у других он снова впитывается в почву, возвращается, находя дорогу к истоку, вскипает и булькает под землей, дожидаясь момента, чтобы выплеснуться снова, на этот раз энергичнее, чем прежде.
Такой гнев никогда ни за что не исчезает и рано или поздно на кого-то выплескивается. Именно так все и происходит.
Испытывал ли он облегчение тогда, когда это наконец-то случалось? Больше чем облегчение - возбуждение, мрачное и жуткое, доводящее до исступления волнение, ощущение, будто приоткрылась дверь, которую никогда уже не закрыть: только не теперь, когда ты наконец увидел, что за ней скрывается, и понял, что тебе всегда будет мало обыденной жизни.
Выпуклость на джинсах явственно говорила "да".
Дэвид снова уронил голову на мягкий песок из времен тридцатилетней давности. Но ведь на этот самый песок он ронял голову каждую ночь с того раза. И неважно, лежал ли он в тот момент на подушке и чья это была подушка, дорогая ли была на ней наволочка… На самом деле он каждый раз опускал голову на тот песок.
Когда Уорнер проснулся - на этот раз по-настоящему, - то понял, что на нем не джинсы, а спортивные штаны в пятнах крови, а еще вспомнил, как среди ночи заходил в океан, пытаясь хоть немного отмыться. Он сидел в воде, пока не замерз как следует. Тогда он, пошатываясь, вылез на берег и отправился спать.
Теперь Дэвид сел и увидел перед собой маленького мальчика. Лет пяти-шести, в желтых плавках, с лопаткой на длинном черенке в одной руке и с красным ведерком - в другой. Краски показались ему очень яркими.
Ребенок ничего не сказал, просто смотрел на взрослого, лежавшего на песке. Взгляд его был оценивающим и лишенным каких-либо моральных принципов, сам Уорнер много лет учился скрывать подобный взгляд.
"Да, со мной ты вполне мил, - подумал Уорнер, - но бьюсь об заклад, твои родители знают правду. Могу поспорить, иногда, за закрытыми дверьми, их руки дрожат от сдерживаемой ярости, и причиной тому ты. Шестилетка на тропе войны, которому на все наплевать, который не видит разницы между наградой и наказанием, - объясняет, почему наши тюрьмы набиты битком, а в лесах находят закопанные тела. В наших сердцах живет любовь к разрушению и хаосу, которую не укротить никакому обществу".
- Когда я был в твоем возрасте, - сказал мальчику Уорнер, - я поймал птичку. Я руками сломал ей крылья, чтобы посмотреть, что будет дальше.
Ребенок заплакал и убежал.
Уорнер поднял руки и потер лицо, пытаясь вернуть ему чувствительность. Кожа двигалась под ладонями, но казалась какой-то обвисшей и высохшей. Где-то тут же, у основания черепа, затаилось головокружение. Просто чудо, что он сумел проделать весь этот путь от недостроенного комплекса до пляжа. Нога как будто омертвела, вряд ли он когда-нибудь сможет наступить на нее. Хотя купанье в океане до какой-то степени помогло избавиться от запаха, оно никак не помогло заглушить вонь от раны. С ногой творится какая-то хрень. Надо, чтобы кто-то его забрал отсюда, и поскорее.
Кроме купания в океане, Уорнер успел сделать несколько звонков из облезлой телефонной будки, которую обнаружил на окраине следующего жилого комплекса у дороги. Он медленно тащился через курорт, как ему казалось, много часов, словно в кино про одинокого зомби, когда вдруг свернул за угол и неожиданно обнаружил у стены телефон, сияющий ярким светом.
В итоге Дэвид сделал два звонка.
Первый остался без ответа. Поскольку у него не было ни часов, ни телефона, он не знал, сколько может быть времени. Ночь, это ясно, глубокая ночь, но он понадеялся на ответ, потому что звонил копу, человеку, который не живет по нормальному расписанию. Что же дальше? Дэвид оказался в ловушке. Нога никуда не годится, с такой ногой сам он далеко не уйдет. Но и оставаться здесь тоже нельзя.
Был еще один номер, по которому можно позвонить, но не хотелось. Действительно не хотелось.
Паника, поднимаясь откуда-то из живота, все усиливалась. Уорнер даже задумался на миг, не позвонить ли ему вместо того Линн. Но он понимал, что эту мысль породило отчаяние. Линн для него просто игрушка, часть долгой и сложной программы по отвлечению внимания, способ доказать самому себе, что он может жить как другие. Дэвид всегда это понимал. В данный момент она ничем ему не поможет, и его удивило, что эта мысль вообще пришла ему в голову.
Он на минуту задумался, держась за стенку одной рукой, а в другой сжимая телефонную трубку, из-за двух сломанных пальцев на левой руке Дэвид никак не мог взять ее толком, хорошо ли он тогда придумал? Может ли он вообще вести нормальную жизнь?
Теперь уже поздно.
Он опоздал на годы.
Опоздал с исправлением.
Поэтому все-таки позвонил по второму номеру.
После пяти гудков трубку сняли. Может, потому, что тот человек живет на Западном побережье и разница во времени составляет три часа. С другой стороны, вполне возможно, что тот вообще никогда не спит. За последние несколько лет Уорнер трижды встречался с этим типом и, хотя считал себя скверным человеком, тут же понял, что с ним ему не тягаться, эта личность словно с другой планеты. Его знакомый всегда был вежлив, временами даже дружелюбен. Но он все равно пугал Уорнера до чертиков - так мог бы напугать пришелец, который выглядит в точности как человек, но при этом является чем-то совершенно иным.
- Кто говорит? - произнес голос.
- Дэвид Уорнер.
- И?
- У меня возникли… серьезные проблемы.
- Это я знаю.
- Вы… откуда? Как вы узнали?
- Зачем ты звонишь, Дэвид?
Уорнер качнулся вперед, упираясь лбом в шершавую каменную стену над телефоном. Он произнес фразу, которую не произносил ни разу за всю жизнь.
- Мне… нужна помощь.
Он изложил ситуацию. Рассказал о своих ранениях. Объяснил, почему не может вернуться домой. Хотя и подозревал, что совершает ошибку, но упомянул о больших суммах, какие вносит ежегодно.
Человек на другом конце провода рассказал ему, что делать. Дал телефонный номер, велел позвонить по нему и сообщить, где именно находится, а потом ждать, не попадаясь никому на глаза.
Уорнер принялся благодарить, но понял, что трубку уже повесили. Он набрал бесплатный номер, который ему назвали, оставил сообщение, сказав, что будет на пляже перед недостроенным жилым комплексом "Серебристые пальмы". Это место показалось ему ничуть не опаснее других. Ни один курортник его не узнает.