Эсэсовец запнулся: что–то привлекло его внимание. Он протянул руку к Элиасу. Раввин испуганно замер.
- А это еще что такое?
Эсэсовец показал рукой на краешек чего–то бумажного, торчащий из–за грязной повязки в районе живота. Элиас опустил глаза. Его лицо как будто окаменело.
Обершарфюрер ухватился пальцами за краешек и, вытащив небольшой прямоугольник из плотной бумаги, с торжествующим видом поднял его над головой.
- Фотография! - воскликнул он.
Элиас ошеломленно смотрел на самое дорогое из всего, что у него еще оставалось - реликвию, которая вплоть до сего момента давала ему силы бороться за жизнь.
- И кто это такая? - спросил эсэсовец. - Твоя маленькая потаскушка?
Элиаса охватила дрожь. Он сжал кулаки. Моше уставился на раввина, пытаясь перехватить его взгляд и мимикой заставить его сдержаться, однако в этом не было необходимости. Раввин не издал даже звука. Лишь его глаза сверкали негодованием.
- Ты разве не знаешь, что существующими правилами категорически запрещено иметь при себе какие–либо личные вещи? Мне придется тебя наказать.
Эсэсовец радостно улыбнулся: у него появился повод отыграться на заключенных за необычное ночное дежурство, которое ему приходится из–за них нести. Сжимая в одной руке фотографию - на таком расстоянии от Элиаса, чтобы тот не мог до нее дотянуться, - он второй рукой начал ритмично бить раввина палкой по бедру.
- Фотография конфискована, - объявил он, размахивая снимком все ближе и ближе к лицу Элиаса.
- Умоляю вас, Herr Oberscharführer, отдайте мне фотографию… - промямлил Элиас.
- Что–что? Ты осмелился первым заговорить с обершарфюрером?
- Herr Oberscharführer, умоляю вас… Это единственная фотография моей дочери… Больше у меня от нее ничего не осталось…
Эсэсовец слушал Элиаса, надменно ухмыляясь. Его палка поднималась и опускалась, поднималась и опускалась… Каждый раз, когда она ударяла по бедру раввина, в бараке раздавался тихий, но угрожающий гул: заключенные, похоже, были на грани того, чтобы взбунтоваться.
- Умоляю вас, отдайте фотографию…
По ввалившейся щеке раввина потекла слеза.
- Умоляю вас, отдайте фотографию…
- Herr Oberscharführer, - неожиданно раздавшийся голос Берковица заставил эсэсовца вздрогнуть и с удивленным видом обернуться.
- Herr Oberscharführer, - сказал Берковиц, делая шаг вперед, - Элиас себя очень плохо чувствует, он ничего не ел с самого утра и очень сильно ослабел. Сжальтесь над ним, он…
- Да вы тут все вообще обнаглели! - Злорадная ухмылка на лице сменилась гримасой ярости. - То, что комендант вас сейчас опекает, еще не дает вам права заговаривать со мной первыми! Понятно?
Берковиц, несколько секунд поколебавшись, открыл было рот, чтобы что–то сказать, но затем передумал и отступил на шаг.
- Послушай, Иоганн, - попытался урезонить обершарфюрера своим обычным непринужденным тоном Моше, - нет никакой необходимости в том, чтобы строить из себя буку… Ты ведь прекрасно знаешь, почему мы находимся здесь.
Эсэсовец повернул голову к Моше.
- Ничего я не знаю. Я всего лишь выполняю приказ.
- Да ладно тебе… Для одного из нас это будет последняя в его жизни ночь. Не будь сейчас уж слишком бдительным… - Моше ловким движением, словно фокусник, вытащил из–под своей куртки две сигареты и протянул их обершарфюреру. Тот засунул палку, которую держал в руке, себе под мышку и, взяв сигареты, стал их с восторженным видом разглядывать.
- "Ибар"… замечательные сигареты. Как ты умудрился их раздобыть?
- Мне принесли их по моему заказу из магазина на углу, он открыт всю ночь, - ответил, засмеявшись, Моше.
Из того же тайника под своей курткой он достал металлическую зажигалку, нижняя половина которой была покрыта шагреневой кожей.
- Прошу!..
Эсэсовец, запихнув свою палку обратно за поясной ремень, положил одну сигарету в карман, а кончик второй засунул в рот. Взяв зажигалку, он щелкнул ее механизмом.
- Красивая… - восхищенно сказал он. - И функционирует хорошо. Черт тебя побери, Моше… А ты умеешь устраиваться в жизни, да?
Обершарфюрер задумчиво посмотрел на огонек зажигалки, а затем поднес его к кончику торчавшей изо рта сигареты. В другой руке он продолжал держать фотографию. Элиас все никак не мог оторвать взгляд от своей реликвии. Эсэсовец с наслаждением несколько раз затянулся сигаретой. Обершарфюрер, похоже, не собирался возвращать зажигалку: он держал ее на ладони и внимательно разглядывал.
- Великолепная… - вздохнул он. Затем сделал по–военному строгое лицо и сказал: - А теперь можете возобновить ваши обсуждения. Когда примете решение, позовите меня. Но не позднее шести утра.
Он повернулся, собираясь уйти.
- Иоганн… - позвал его Моше.
Эсэсовец неохотно оглянулся:
- Чего тебе, Моше? Ты хотел мне что–то сказать?
- Фотография… - Моше взглядом показал на фотографию.
- Комендант приказал мне докладывать ему обо всем, что происходит в этом бараке. Фотография конфискована.
При этих его словах лицо Элиаса перекосилось от отчаяния.
- Ида! - С этим криком раввин бросился к уже повернувшемуся к нему спиной эсэсовцу, намереваясь выхватить у него из руки снимок. Однако обершарфюрер, даже находясь к Элиасу спиной, догадался - а может, он это предвидел - и резко отскочил в сторону. Протянутая рука Элиаса поймала лишь воздух. Обершарфюрер, бросив зажигалку на пол и схватив палку, замахнулся и ударил ею по плечу раввина, не успевшего ни отпрянуть, ни хотя бы защититься рукой.
Элиас, вскрикнув от боли, повалился на пол. Обершарфюрер, подскочив к нему поближе, начал яростно бить его ногами сначала по спине, а затем в бок. Жуткие стоны, которые издавал Элиас, еще больше разозлили эсэсовца, и он начал бить раввина и по голове.
- Arschloch![77] Как ты смеешь… нападать на немца? Я тебя сейчас хорошенько проучу…
Превращенная от ударов в кровавое месиво плоть издавала еле слышные хлюпающие звуки. Из уха Элиаса, расползаясь лужицей по полу, потекла струйка крови. Раввин уже больше не двигался. Его тело превратилось в бесформенную массу. Ни у кого из семи других заключенных не хватило мужества вмешаться. Они лишь молча наблюдали за зверским избиением, происходившим прямо у них на глазах.
- Хватит, Иоганн, хватит… - наконец сказал тихим голосом, набравшись храбрости, Моше.
Häftlinge, притащившие сюда, в этот барак, котел с похлебкой, стояли, едва не окаменев от ужаса.
Гнев обершарфюрера потух так же внезапно, как и вспыхнул. Эсэсовец перестал бить раввина. Он от напряжения вспотел и дышал очень тяжело. Поправив свое обмундирование, он направился было к выходу, но, заметив, что его палка забрызгана кровью, наклонился и вытер ее краем валяющейся на полу одежды Элиаса.
Затем он посмотрел на неподвижное тело раввина.
- Мне придется доложить обо всем коменданту, - сказал он не столько находившимся в бараке заключенным, сколько самому себе. - Он будет недоволен.
Обершарфюрер вышел из барака, а вслед на ним, подняв подвешенный на палке котел, засеменили и двое приносивших похлебку заключенных. Дверь барака захлопнулась.
- Пойдемте, поможете мне, - сказал Моше. - Давайте положим его на одеяло.
С всевозможными предосторожностями Моше, Берковиц, Иржи и Пауль подняли Элиаса с пола. Голова раввина была залита кровью, его лицо опухло, он уже еле дышал.
- Осторожно! - сказал Моше, когда они вчетвером стали укладывать Элиаса на кипу одеял в самой темной части прачечной.
Мириам наклонилась над своим мужем и ласково погладила его по груди. Потом она посмотрела на стоявших рядом мужчин угрюмым взглядом.
- Уйдите! - потребовала она.
- Мириам… - начал было возражать Моше.
- Уйдите! - крикнула Мириам.
Склонившись затем над мужем, она обняла его, невольно вымазывая свою одежду в его крови.
- Элиас… - прошептала она.
Раввин ничего не ответил.
Комендант, сидя в своем кабинете на мансардном этаже, полностью погрузился в атмосферу шахматной партии. Вдруг послышался стук в дверь. Брайтнер поднял глаза и посмотрел на часы с маятником и с золотой отделкой, принесенные сюда, как и остальные предметы обстановки комнаты, из "Канады". Какой–то еврей был настолько глуп, что прихватил их с собой, когда его повезли на поезде сюда, в Аушвиц… В дверь снова постучали, и Брайтнер недовольно поморщился. "Какого черта?.." - мысленно возмутился он. Его внезапно охватила сильная тревога - как будто от результата этой шахматной партии зависело что–то очень–очень важное.
Он сердито встал из–за стола и, открыв дверь, увидел, что за ней стоит обершарфюрер.
- Herr Шмидт! Хм, вы явились прямо ко мне в кабинет… Они, видимо, наконец–то приняли решение.
- Никак нет, Herr Kommandant!
- Что же тогда произошло?
- Один из заключенных попытался на меня напасть. Мне пришлось обороняться.
- И он, наверное, уже мертв, да?
- Нет, жив. Думаю, что жив. Но он сильно изранен. Мне распорядиться, чтобы его отнесли в больницу?
- Не надо. Пусть остается там, в бараке. О нем позаботятся его товарищи. А о ком вообще идет речь? Случайно, не о раввине ли?
Обершарфюрер, не сумев скрыть своего изумления, удивленно поднял брови.
- Совершенно верно, Herr Kommandant. Именно о нем.
- Еще одна пешка… - пренебрежительно фыркнул Брайтнер.
- Что вы говорите, Herr Kommandant?
- Ничего… А что конкретно произошло?
- Данный заключенный прятал у себя под одеждой фотографию.
В глазах коменданта неожиданно вспыхнули огоньки любопытства.
- Фотографию? И что это за фотография?
- Фотография девочки. Вот она.
Обершарфюрер достал из кармана фотоснимок и протянул коменданту. Брайтнер взял его небрежным жестом, однако едва он на него взглянул, как вдруг побледнел.
- Это и есть та фотография? Вы уверены?
- Он прятал ее у себя под одеждой, - повторил обершарфюрер.
Он даже не заметил, что его начальника охватило волнение.
Брайтнер, не отрываясь, продолжал смотреть на фотографию с таким видом, как будто все то, что его сейчас окружало, вдруг перестало существовать. Обершарфюрер в течение более чем минуты стоял неподвижно, а затем стал покашливать, чтобы привлечь к себе внимание коменданта.
- А?.. - Брайтнер неохотно отвел взгляд от фотографии.
- Herr Kommandant, у вас будут для меня какие–нибудь распоряжения?
- Нет, Herr Oberscharführer. Можете идти. Если произойдет что–нибудь еще, немедленно поставьте меня в известность.
Обершарфюрер, браво щелкнув каблуками, вышел. Брайтнер подошел к письменному столу. Усевшись за этот стол, он выдвинул один из ящиков и вытащил из стопки лежавших в нем папок и отдельных бумаг папку коричневого цвета.
Он стал перебирать хранящиеся в ней отчеты, напечатанные на машинке под копирку в двух экземплярах. Везде, где должна была быть буква "о", плохо настроенный механизм машинки пробил бумагу насквозь. Брайтнер медленно перелистывал страницы, пока не нашел то, что искал.
Фотографию.
Фотографию девочки.
Брайтнер взял фотографию, которую ему дал обершарфюрер, и положил ее рядом с фотографией, которую он только что отыскал. Он долго и скрупулезно рассматривал их обе, сравнивая одну с другой.
Белокурые волосы, заплетенные в косы, голубые глаза, улыбка.
Тут не могло быть никаких сомнений: на обеих фотографиях одна и та же девочка.
Комендант удивленно хмыкнул.
Затем он положил в папку рядом с лежащей там фотографией и ту фотографию, которую ему дал обершарфюрер, и запихнул папку обратно в ящик. Его позабавило данное совпадение: судьба неизменно время от времени подбрасывала ему сюрпризы.
Размышляя об этом - весьма необычном - стечении обстоятельств, он повернулся к шахматной доске.
3 часа ночи
- Ну и что мы теперь будем делать? - Яцек, подкрепившись горячей похлебкой, стал нервно бродить взад–вперед по освещенной части барака. - У нас остается не так уж много времени. Нам нужно принять решение.
Остальные заключенные - Иржи, Моше, Берковиц, Пауль, Отто - старались не встречаться с Яцеком взглядом. Мириам, находясь по другую сторону развешенной на веревках одежды, ухаживала за умирающим мужем.
- Ну, что скажете? Ты, Отто?
"Красный треугольник" отвернулся. Яцек решительно подошел к нему.
- Отто! - Капо схватил "красного треугольника" за руку и заставил повернуться к себе. - Не ты ли несколько часов назад хотел закончить все это как можно быстрее? Не ты ли торопился осуществить свой план побега?
Отто покачал головой:
- Оставь меня в покое.
Он резко дернул рукой, пытаясь ее высвободить, но Яцек не выпустил.
- Ты что, не понимаешь? Если мы не примем никакого решения, комендант прикажет убить нас всех. Твой побег станет невозможным, а побег твоих товарищей - бесполезным…
- Оставь меня в покое, я тебе сказал!
Яцек начал очень сильно нервничать.
- У нас теперь появилась возможность кого–то выбрать. Элиас лежит вон там, он уже почти мертв. Ему уже точно не выжить. Нам нужно торопиться, пока он не…
Он не успел договорить: Отто вдруг с размаху дал ему такую сильную пощечину, что он повалился наземь.
- Заткнись! - рявкнул "красный треугольник".
Яцек, лежа на полу на спине, отполз немного назад и затем потер ладонью щеку, по которой его ударил Отто.
- Вы идиоты! - проворчал он, поднимаясь на ноги и отходя в сторону. - Нас ведь могут убить всех…
Мириам ухаживала за своим агонизирующим мужем как могла. Элиас лежал на одеялах, уже успевших пропитаться его кровью. Его лицо было несимметричным: от полученных ударов правая часть превратилась в бесформенную кровавую массу. Глаз вывалился из орбиты и удерживался теперь только глазным нервом. Раввин издавал жуткие хриплые звуки. Его легкие не хотели останавливать свою работу и продолжали всасывать кислород и гнать его в уже умирающее тело. Мириам время от времени проводила по лбу Элиаса куском материи, смоченным каплями воды, еще остававшимися в одном из кранов, которыми была оборудована Wäscherei[78].
Отто прошмыгнул между развешанной на веревках одеждой и подошел к Элиасу и Мириам.
- Что тебе нужно? - спросила у него Мириам, не поднимая на него взгляда.
- Я изучал медицину, - сказал Отто. - Я могу оказать ему помощь.
Он сел рядом с Мириам и пощупал шею Элиаса.
- Пульс у него слабый.
Глаза раввина были потускневшими. Периодически все его тело охватывала дрожь, и тогда он издавал слабый стон.
- Он мучается… - с горечью прошептала Мириам.
- Подожди–ка. У меня кое–что есть.
Из какого–то тайничка под своей одеждой Отто достал простенький тряпичный мешочек и затем вытащил из него шприц с маленькой иглой для подкожных вливаний. Пока он это делал, из–за висевшей на веревках одежды появились Яцек и Моше. Они подошли поближе.
- Что это? - спросила Мириам.
- Морфий. Нам удалось раздобыть его в санитарной части, когда мы готовились к побегу. Мы взяли его на всякий случай - если дело вдруг примет плохой оборот.
- А как тебе удалось это достать? - глаза Яцека вспыхнули. - Такого нет даже у солдат на фронте!
- Мы взяли это в санчасти, я же уже сказал.
- Смотрите! - заорал Яцек, обращаясь к остальным заключенным. - У него есть морфий! Значит, он не кто иной, как доносчик! И вот тому доказательство! Эсэсовцы дали ему морфий на тот случай, если с ним здесь, в бараке, что–то случится!
- Угомонись, Яцек! - сказал Моше.
Капо замолчал. На его лице читались одновременно и гнев, и страх.
Заключенные, еще остававшиеся по другую сторону развешенной на веревках одежды, тоже подошли к тому месту, где лежал Элиас.
Отто взял шприц поудобнее и воткнул кончик иглы в руку раввина. Через несколько минут тот перестал дрожать, дыхание выровнялось.
"Красный треугольник" снова пощупал пульс Элиаса.
- Больше он уже не испытывает мучений. Во всяком случае, мне кажется, что не испытывает.
- А как же теперь ты?.. Твой побег…
Мириам, не договорив, с благодарностью посмотрела на Отто. Тот пожал плечами.
- Можно как–нибудь обойтись и без морфия. Я не смог помочь своему отцу и своему брату, но зато мне, по крайней мере, удалось что–то сделать для Элиаса. А что касается побега… Он, пожалуй, уже не состоится.
- Как сказать, - вмешался Моше. - У нас еще есть время.
Отто фыркнул.
- Ну и что? - сердито сказал он. - Мы сидим здесь, в этом бараке, со вчерашнего вечера. Через три часа, когда Arbeitskommandos отправятся на работу, мои товарищи дадут деру - со мной или без меня. Скоро уже рассветет, а я все еще сижу в этом бараке. Так что ничего у меня не получится.
Яцек, повернувшись к остальным, тут же затараторил:
- Вы слышали? Он - доносчик! И теперь этому есть подтверждения. Сначала он рассказывает нам о плане побега, а затем говорит, что убежать у него уже не получится! Он пытается водить нас за нос!
- Хватит, Яцек! - сказал Иржи. - Эту реплику ты уже произносил. Какие у тебя следующие слова в тексте нашей пьесы?
- Мой побег не был никаким вымыслом, - сказал Отто суровым тоном. - И я вам сейчас это докажу. - Отто повернулся к Яцеку. - Ты потом будешь держать язык за зубами, да? В противном случае мои товарищи вспорют тебе живот и подвесят за кишки. А вот Пауль…
Немец иронически улыбнулся:
- Вы мне не доверяете? Мне что, отойти в сторону и не подслушивать?
- Считай, что у нас тут внутрисемейное собрание, - сказал Моше. - Я уверен, что, когда ты был маленьким и жил в родительском особнячке где–нибудь в Баварии, тебя укладывали в кроватку, если взрослым было нужно о чем–то между собой поговорить.
- Ну хорошо, как хотите. Я отойду в сторонку, вон туда. Позовите, когда закончите секретничать.
Он бросил взгляд на Мириам и все еще не пришедшего в сознание Элиаса и затем удалился в глубину темной части барака.
Отто молча подождал, когда Пауль отойдет подальше. Затем все заключенные - кроме Пауля, Мириам и Элиаса - собрались вокруг стола. На них сверху тускло светила лампочка, отчего на их лицах легли тени.
- Вы знаете, что пару недель назад немцы начали строительство нового участка - за пределами нынешнего внешнего ограждения, - очень тихим голосом начал говорить Отто. - Они называют его "Мексика". Arbeitskommandos разгрузили уже очень много лесоматериалов, привезенных на поездах.
- Да, это верно, - кивнул Иржи, - лесоматериалов там уже огромные штабеля.
- Именно в них мы и собирались спрятаться.
- В штабелях лесоматериалов?
- Нам удалось внедриться в те Arbeitskommandos, которые там работают. Днем нетрудно затеряться среди нескольких сотен заключенных, занятых на строительных работах. Например, когда они находятся в умывальной комнате или стоят в очереди за похлебкой. Я и еще двое человек должны были затем спрятаться в штабелях лесоматериалов.
- Вас искали бы целых три дня, ты об этом знаешь.
- Вот мы и сидели бы там три дня.
- Вас бы нашли. У них есть собаки.
- Мы учли и это. Табак и керосин - вот наше магическое средство. Даже самая хорошая ищейка не сможет взять след, если пропитать одежду табаком и керосином.