- Деловой подход! Хорошо, я согласна! Только сначала - мою партию и ошибки в ней!
- Отлично! - удовлетворенно произнес Одинцов и принялся дальше воспроизводить ходы француженки.
- Вот здесь, на пятнадцатом, черными сделана первая неточность…при переходе из дебюта в миттельшпиль…Вы напрасно разменяли своего слона на коня белых, - Виктор, не спеша, вернул фигуру противницы назад, - надо было сыграть вот сюда…
Женевьева внимательно следила за перемещениями на шахматной доске: пальцы русского как-то по-особенному легко, но вместе с тем цепко брали фигуры и пешки, быстро ставили их на черно-белые клетки, возвращали обратно - словом, производили тот самый процесс, который игроки называют подробным анализом партии.
Взгляд Виктора летал между деревянной доской на столе и лицом Женевьевы, Одинцов внимательно наблюдал, какое впечатление производят его манипуляции на француженку, и порою специально "подкручивал" сюжет партии, давая простор своей фантазии; иногда женщина протягивала руку и, молчаливо возражая, делала свой ход, предлагала альтернативный вариант. Который тут же опровергался русским.
Женевьева хмурилась при этом, но все же сдерживала внутреннюю гордыню, все больше проникаясь уважением к мастерству оппонента.
Виктор левой рукой подносил чашку с кофе ко рту, делал пару маленьких глотков, не прекращая ни на секунду анализа партии.
Наконец, они подошли к заключительному удару белых фигур, после которого француженка в гневе сбросила фигуры на пол.
- Здесь уже всё, партию не спасти, - мягко убеждал Одинцов нежданную ученицу, которая упрямо искала шансы на ничью, - я мог выиграть несколькими путями.
Женевьева недоуменно взглянула на Одинцова:
- Так что? Неужели я проиграла пятнадцатым ходом? Из-за неправильного размена?
- Да, именно так. После этого ваша партия медленно, но неуклонно катилась "под откос".
- Под чего? - переспросила француженка.
- К финишу, - поправился Виктор, - печальному…
И улыбнулся.
В эту секунду на столе начальницы мягко зажурчал ручейком небольшой телефон, стоящий с краю.
- J’écoute? - Женевьева взяла трубку, с полминуты молчала, слушая собеседника, потом что-то быстро проговорила и положила ее на аппарат.
- Bon! - после некоторой паузы произнесла женщина. - Теперь продемонстрируйте свою память!
- Хорошо! - в тон ответил ей на русском этим же словом Виктор. - Начнем с доски, что была рядом с Вами.
И Одинцов быстро стал показывать партию с Мишелем Лернером. И попутно рассказывал Женевьеве о фокусе двух заключенных.
Та рассмеялась:
- Неужели так все было, как в фильме "Если наступит завтра?"
- Точно так, только наоборот. Но идея - одна и та же. Там в роли обманщицы выступала героиня, а у нас вчера - двое зэков.
Когда Виктор объяснил француженке свой замысел со взятием пешки на проходе, и продемонстрировал, как ему удалось его исполнить, та пришла в восторг.
- А я из-за своей партии ничего не поняла, - почему Темплер так разозлился? - губы Женевьевы широко раздвинулись, обнажая в улыбке идеально ровный ряд белых зубов. - Однако, из-за этого пострадал твой друг.
Виктор хотел засмеяться вместе с начальницей и тут же осёкся.
- Как это? - облизнул он пересохшие губы.
- Кто-то утром бросил в твоего спящего товарища свинцовой чушкой. Сейчас он в тюремном госпитале.
Одинцов резко встал со стула.
- А ты не спеши. Сядь! Мы еще не закончили беседу! - свинцовая завеса закрыла зеленый цвет оливок в глазах женщины.
Виктор повиновался.
- Ну, показывай остальные партии, - тонкие губы снова поехали в стороны, - иначе ты проиграл пари…
- Нет, я не хочу, - Одинцов смотрел Женевьеве в глаза.
"Пошла ты… Будь что будет… Развлекаловка закончилась…мать твою!" Француженка словно прочла мысли заключенного.
Тонкие пальцы потянулись к темной кнопке на краю стола.
Дверь приоткрылась, выглянула секретарша.
Женевьева отдала распоряжение, и спустя минуту тот же негр-охранник привел Одинцова к знакомой железной двери холодного карцера.
- *А' gauche! - Налево! (фр.)
- "J’écoute? - Слушаю? (фр.)
* * *
Часы ожидания превратились в вечность.
Виктор, сжав руками виски, лежал на деревянной койке карцера. Свежий ветерок с воли задувал через окно камеры запахи весны, где-то недалеко щебетали птицы, а ему было плохо, как никогда.
В обычной жизни мы часто не замечаем страданий наших друзей, а если видим и чувствуем их, то нередко - как-то отстраненно, вскользь, затухающе…
В экстремальных условиях, например, на войне, боевое братство имеет совсем другой смысл, другой вес. В людях просыпаются неведомые ранее черты: мужество, самопожертвование, взаимовыручка; даже раненые не хотят уходить с поля боя, чтобы не подводить своих товарищей. Заключение на чужбине - тоже своего рода экстремальная ситуация. И там слово родного русского языка рядом - словно глоток воды в жаркой пустыне.
Душа Виктора рвалась в тюремный госпиталь.
"Что там с Лёхой? Жив ли вообще? Он так неподвижно лежал на своей койке. Будто бы не дышал. Сволочи…"
И кисти рук Одинцова непроизвольно сжимались в кулаки.
В середине дня звякнул замок, открылась тяжелая дверь, негр поставил на пол камеры пластмассовую тарелку с крышкой и закрытый стаканчик с жидкостью.
Виктор приподнял голову и тут же снова опустил ее.
Есть почему-то не хотелось.
"Что же придумать? Что?? Как мне узнать о Лёхе? Знать бы, как дело повернется…эх!"
Рядом зазвучал визгливый голос Темплера. Француз был недоволен качеством принесенной еды.
"Скотина… была б моя воля - засунул бы тебе в пасть ту крысу… и заставил сожрать… Баран фиолетовый, родит же Земля уродов, ходят такие по ней, воруют, насилуют, убивают, и - хоть бы что…
Вот сидит рядом со мною, вроде как мы с ним одинаковые. Карцер у обоих. Надолго ли, вот вопрос? Начальница что-то смолчала, какой срок мне здесь тянуть".
Голос Темплера смолк.
Виктор прислушался. Сосед орудовал ложкой, шумно втягивая ртом вермишель из пластмассовой тарелки.
Одинцов покосился вниз.
Из-под крышки стоящей на полу тарелки доносился аромат супа быстрого приготовления.
"А не объявить ли мне голодовку? - пришла в голову неожиданная мысль.
- Точно! Потребую свидания с Лёхой, иначе отказываюсь принимать пищу!"
И Виктор, вскочив с койки, нервно заходил по камере.
Спустя полчаса в коридоре снова послышались голоса. Высокий негр, открыв дверь, посмотрел на русского, потом вниз на нетронутую тарелку, хмыкнул.
На следующий день в камеру Одинцова никто не заглядывал. Виктор слышал, как Темплер получил свою порцию, потом громко чавкал, поглощая пищу.
- Дайте воды, сволочи! - Одинцов забарабанил кулаками в дверь камеры.
Тишина.
Ночью пошел дождь.
Виктор, словно акробат, опираясь ногами на стенки камеры, с трудом долез до тюремного окна, подтянулся на руках, потом снял с ноги тапок, и просунул его между решеток.
Капли влаги падали в стоптанную обувь.
Спустя полчаса тапок лишь промок под каплями, внутри воды почти не было.
Страшно затекли руки и ноги, но жажда была сильнее любой боли. Одинцов уже почти отчаялся и хотел спрыгнуть вниз, как внезапно за окном начался такой ливень, что тапок наполнился за три минуты.
Виктор дрожащей рукой подтянул его к себе и жадно выпил содержимое. Потом снова просунул руку между решеткой, но в этот миг ливень прекратился.
"Все! Хорошего понемножку. Как бы не брякнуться здесь…" - Виктор начал осторожно спускаться вниз, но через мгновение его босая нога все же соскользнула с влажной стены, и он, падая в темноту, не успел сгруппироваться и прижать голову подбородком к груди…
…Яркая вспышка в сознании от удара о бетонный пол.
И - опять мрак, ночной мрак тюремной камеры.
Тишина ее нарушалась лишь шуршанием еще одной четвероногой твари, подобравшейся к лежащему без сознания Одинцову.
Крыса с наслаждением слизывала ручеек крови, извивавшейся по тюремному полу из головы Виктора…
Белый потолок вонзил свой немыслимый свет через тяжело приоткрывшиеся веки.
"Где я?" - первая мысль скользнула в сознании Виктора и передалась по физиологическим механизмам организма к запекшимся губам.
Над ним склонилось лицо женщины.
Оно немного заслонило пронзительный свет и резануло второй, облегчающей МЫСЛЬЮ:
"На этом свете, похоже…"
Женщина внимательно посмотрела на русского, который сутки пролежал без сознания в холодном карцере, и быстро вышла из тюремной медицинской палаты.
Боль медленно покидала организм Одинцова. Три дня он не мог пошевелить головой, врачи прикрепили сзади на затылок специальный корсет, и сиделка-сестра осторожно, с большим трудом, время от времени переворачивала русского заключенного со спины на бок и обратно.
- Где Лёха? Лёха где? - еле слышно шептал Виктор сиделке, молодой француженке с неказистым личиком, в веснушках, со смешно вздернутым вверх маленьким носиком.
- Je ne pari pas russe! - немного испуганно отвечала та, когда кисть Одинцова сжимала её руку, ставящую капельницу, словно требуя немедленно доставить сюда соседа по камере.
Спустя еще два дня, когда боль в голове Виктора отступила окончательно, и он стал приподниматься на постели, в палату, шурша накрахмаленным белым халатом, вошла Женевьева.
- Оставьте нас! - приказала она санитарке.
Та поспешно вышла за дверь.
- Как самочувствие, мэтр? - холодным тоном произнесла начальник тюрьмы.
- Мерси за заботу, в порядке, - взгляд Виктора безучастно скользил по потолку.
- Смотри мне в глаза! - медленно проговорила француженка.
Одинцов приподнялся на постели, подложил под спину широкую подушку и встретился взглядом с тюремщицей.
- Я слушаю Вас…
- Почему ты отказался покинуть карцер? Упрямство? Гордыня? Какое тебе дело до твоего соседа-уголовника? Он просто вор, а ты попал сюда из-за своей горячности. Не понимаю я вас, русских.
- Женевьева… - Виктор впервые назвал начальницу по имени. Та быстро поставила стул рядом с кроватью и села.
- Да?
- Что с моим соседом? Где он? Скажи, я прошу.
Француженка отвела глаза.
У Одинцова задрожали губы.
"Так я и знал!"
Он с трудом справился с собой, стиснул зубы, чтобы не закричать от боли, ненависти, лишь глаза его повлажнели…
- А я сегодня видел странный сон, - внезапно проговорил Виктор, выпрямляясь на постели.
- Что? - недоуменно вскинула брови Женевьева.
- Да. Сон. Будто бы я ухожу на свободу из тюрьмы, зову с собой Лёху, а он не может встать с койки - лежит, покрытый льдом вместо одеяла…
Он помолчал, и, сглотнув слюну, продолжил:
- Я пытаюсь сбить с него лед и ломаю в кровь все ногти… Потом почему-то кладу на эту ледяную глыбу компьютер, да… именно компьютер… ноутбук. И лед начинает таять…
Женевьева с тревогой заглянула в глаза Одинцову.
- Не волнуйтесь, я не сошел с ума. Всего лишь рассказываю сон.
- Странный сон, - тихо проговорила француженка.
- Так что? Кто его? Темплер?
Женевьева кивнула.
Она сама не ожидала от себя такого поступка. Прийти в тюремную палату к русскому заключенному - это было грубое нарушение этикета, негласных правил, царящих в системе наказаний Франции.
Но её, так много времени посвятившей в юности изучению тайн чуда-игры под названием шахматы, привлекал этот русский мастер, она чувствовала в нем родственную душу.
К тому же он был внешне симпатичен, высок, строен, по-детски открытый взгляд его серо-голубых глаз резко контрастировал с теми частыми темно-маслянистыми, похотливо-хитрыми взорами ее соотечественников, с которыми она ежедневно сталкивалась на улицах Парижа.
Виктор издал короткий стон и откинулся на подушку.
- Он его ножом? Или чушкой, как ты сказала в кабинете?
- Мне сначала доложили так. Потом выяснилось, что кроме синяка на голове у него была перерезана артерия…
Одинцов вытер ладонью вспотевший лоб.
- И что будет Темплеру за это?
- Ничего. У него и так пожизненное.
Виктор помолчал и глухо произнес:
- Но почему… почему же, когда лед растаял…. от ноутбука…, я взял его за руку и мы вышли из тюрьмы. Вместе. И он сказал мне: "Смотри, Витек! Наша Москва!"
Почему??
Женевьева молчала.
- Где он сейчас? - Виктор посмотрел ей в глаза. - В морге?
- Да.
- И долго он там будет находиться?
- Пока родные не заберут. Если через год этого не произойдет, его похоронят на кладбище для неопознанных трупов.
Одинцов закрыл лицо руками.
Пауза.
- Да кто заберет! - воскликнул он. - У Лёхи никого же не было из родных. Родители умерли, а жена ушла, и вряд ли захочет тратить столько денег на то, чтобы забрать его в Россию!
Женевьева молчала.
- А я, идиот, даже не знаю, как его фамилия! - ошеломленный такой догадкой, растерянно проговорил Виктор. - Все Лёха, да Лёха…
Он вопросительно поднял глаза на Женевьеву.
- Серов его фамилия, - ответила та и внезапно положила свою тонкую кисть на запястье русского:
- Успокойся. Я понимаю твои чувства…
- Ни х…я ты не понимаешь!! - закричал Виктор и отдернул руку. - Мой друг погиб от рук этого фиолетового долбо…ба в твоей французской богадельне! Лучше бы он в России отсидел свой срок! Там в таком случае на родной земле был бы похоронен, а не у вас! Под какой-нибудь серой плитой! Уходи!!
Когда за француженкой закрылась дверь палаты, Виктор впервые за последнее время не выдержал и заплакал, уткнувшись лицом в подушку.
Он остался в тюрьме один.
ЧАСТЬ 2. СИМОНА
Телефонный звонок прервал её утренний сон. Девушка медленно приподняла голову от подушки, оперлась на локоть, протянула руку к небольшому столику у постели и, нащупав маленький аппарат, нажала на центральную кнопку:
- Алло! - ее голос звучал чуть хрипловато.
- Симона Маршалл? - любезно осведомились другом конце провода. - Да…
- С Вами говорит представитель компании "Sagem", Жорж Гиршманн.
- Слушаю Вас, - машинально ответила девушка и, посмотрев на экран мобильного телефона, чертыхнулась про себя: "Еще только 8.30 утра, что им надо в такую рань?"
- Программа, которую ваша фирма представила на рассмотрение нашей компании, одобрена. Принято решение об ее покупке. Поздравляю Вас! - голос француза с каждой фразой звучал все торжественнее, и Симона поморщилась.
"Любят они всё преподнести с особым, только им свойственным шиком… Я и так знала - вы никуда не денетесь, купите нашу программу, потому как лучше её по этому профилю не найдете".
- Мерси, - ровным голосом произнесла девушка и откинула одеяло.
Сон стремительно уходил в небытие.
- Надеюсь, Вы примете наше приглашение отметить это событие на небольшом банкете? - учтиво спросил Гиршманн. - Там и обсудим некоторые детали нашей сделки.
- Конечно. Когда?
- Завтра, в 20 часов, ресторан Le Komarov, на улице Сен Лазар, недалеко от исторических ворот, знаете?
- Русский ресторан? - слегка улыбнулась в трубку Симона.
- Точно так! - телефон, казалось, излучал жизнерадостные импульсы невидимого собеседника. - Давно мечтал угостить такую мадмуазель, как Вы, черной икрой…
- О! - протянула Симона. - Неужели Вы знакомы с моей биографией?
- Совершенно не знаком, к сожалению! - воскликнул Гиршманн. - Просто в правилах нашей компании в общих чертах знать о способных людях, с которыми она имеет дело.
- Договорились, до встречи! - коротко бросила в трубку девушка и отключилась.
Симона положила телефон на столик и откинулась на подушку. Темнокаштановая волна её волос раскинулась почти от края до края постели. Девушка сладко потянулась, развела в стороны длинные ноги и, слегка наклонив вниз подбородок, бросила взгляд на свое обнаженное тело. Она любила себя.
Как любая красивая женщина, Симона ощущала пристальное, постоянное внимание противоположного пола и уже привыкла к этому. Она могла давно выйти замуж за какого-нибудь состоятельного американца, англичанина или француза и спокойно сибаритствовать целыми днями, не утруждая себя никакой работой.
Однако за внешностью светской красавицы скрывался редкий для такого типа женщин характер.
Симона была необычайно честолюбива, работоспособна, умна и, как ни странно это звучит - авантюристична.
Едва выпорхнув из школьного гнездышка, она покинула родителей - выходцев из России, осевших в Торонто, и отправилась путешествовать по миру.
Её детская мечта покорить Голливуд - окончилась провалом. Помыкавшись пару месяцев по лабиринтам фабрики грёз и поняв, что сотням таких же красоток, как она, шанс вытащить "счастливый билет" выпадает крайне редко, она вернулась домой и серьёзно засела за изучение любимого ею компьютерного программирования. Ровно через год Симона улетела в Европу и с ходу поступила в Оксфордский университет, уверенно сдав экзаменационные тесты.
Преподаватели кафедры технических наук, где проходила обучение Симона, были в восторге от пытливого, сообразительного ума девушки.
Она жадно, словно губка, впитывала в себя новинки стремительно развившейся в конце 80-х, начале 90-х отрасли компьютерного программирования.
Диплом Оксфорда и хорошие рекомендации были солидной визитной карточкой при поступлении на работу. Её взяли в серьёзную фирму, занимавшуюся новейшими разработками в области военных технологий.
У Симоны наступила пора путешествий. Она вместе с двумя - тремя сотрудниками фирмы летала то в Америку, то во Францию, представляя последние программные разработки компаниям уровня Sagem.
За последний год она провела больше времени в Париже, нежели в Лондоне, и, чтобы не переезжать из одного отеля в другой, Симона сняла небольшую квартиру на улице Виктора Пого в районе Clichy.
Ей повезло - она не была привязана постоянно к одному месту работы, "выторговав" у шефа фирмы такой свободный график Тот быстро сообразил, что не только ум и сообразительность этой несколько странной сотрудницы с русскими корнями может способствовать заключению сделок Ее красота, обаяние, шарм были дополнительным "козырем" на переговорах, особенно с французами, падкими на очаровательных молодых женщин.
…Симона гладила свое тело маленькими ладошками, кончиками пальцев пробегаясь по соскам нежно-розового цвета, спускаясь ниже к животу, ласкала тонкую полоску темных волос между ног, потом слегка массировала упругую кожу крепких бедер.