Теперь осталось только дождаться, когда же приедет тот, без кого было немыслимым счастье. А пока, чтобы не нервничать и не переживать попусту там, где всё равно никакие переживания не могут помочь, учить геометрию.
2
Слава Богу, вернулась фрау Шварц.
И она, и Эмилия, хоть и были измучены дорогой, выглядели вполне здоровыми. Как видно, воды Баден-Бадена неспроста славились целебными свойствами.
Герр Шварц сиял от счастья. А маленький Конрад, наконец-то дождавшийся маму, с самого утра, вооружившись для порядка книжкой, занял пост на ступеньке лестницы, чтобы не пропустить, когда же мама выйдет из спальни.
Густа тоже была рада. Во-первых, она соскучилась по Эмилии, да и нужно же было поделиться радостью с лучшей подругой. А во-вторых, без фрау Шварц, постоянно придумывающей какие-то новые хлопоты и развлечения, жизнь в усадьбе была уж слишком пресной. К тому же ей не терпелось узнать из первых рук, что же такое эта самая "война", о которой трубили газеты.
Поэтому утреннего пробуждения хозяйки ждал весь дом, без исключения.
Наконец к завтраку спустились обе путешественницы.
После обычной суматохи с тем, пить ли кофе с молоком или без, начался завтрак. Конрад, не отходивший от матери ни на шаг, сидел рядом и не спускал с неё глаз. Герр Шварц, сидевший между ней и Эмилией, тоже время от времени откладывал ложку, чтобы погладить руку жены или дочери. Обрадованные и слегка смущённые таким приёмом, обе путешественницы с удовольствием принимали знаки внимания домочадцев.
А к концу завтрака число домочадцев стало заметно вырастать: в комнату заходили и становились вдоль стены те, кто обычно остаётся невидимым, занимаясь своей работой. Вслед за горничной, только что убравшей посуду, вошла, слегка смущаясь, кухарка. Затем в сопровождении более бойкого конюха в дверь бочком протиснулся садовник. Егерь с сыном, покинув пост в охотничьем клубе, тоже оказались здесь. Все хотели знать, что такое "война".
Австрия, присоединённая к Германии год назад, вовсю работала на войну. Даже курорт, где лечилась хозяйка, – и тот был военно-промышленным объектом: первыми к лечебным источникам по утрам подъезжали машины, на которые грузились цистерны с целебной водой, собиравшейся всю ночь. Говорили, что вода эта идёт на изготовление медикаментов для раненых солдат. Для отдыхающих был установлен жёсткий график, когда они могли подойти за своей порцией воды. Набирать с собой больше одной бутылки строго воспрещалось, специальная охрана бдительно следила за тем, чтобы отдыхающие не воровали воду у немецкой армии.
– Хорошо, что мы были вдвоём, – фрау Шварц благодарно посмотрела на дочь, – Эмилия отдавала свою воду мне. Если бы не она, вряд ли бы я оправилась от недуга.
С едой тоже было скудно. Старожилы, с которыми иногда удавалось побеседовать, вспоминали, что до превращения Австрии в Восточную Марку – землю Германии жизнь была гораздо легче. За год исчезло гастрономическое разнообразие, стремительно сменившееся скудостью выбора, дороговизной и – ограничением продаж до минимума. Развлечения, которыми прежде славился курортный город, тоже иссякли и измельчали. Присутствие в городе военного гарнизона, цистернами вывозящего целебную воду и следящего за соблюдением порядка, приказы, обязывающие трудоспособное население немедленно начать отдавать все силы работе на благо великой Германии, и убогость ежедневного рациона – уж конечно не способствовали созданию в городе настроения праздника. Да и отдыхающих было немного. Мужчин, а потом и женщин, приехавших на воды, немедленно отправляли на медицинское освидетельствование, результатом которого должна была стать справка о том, что её владелец действительно достаточно болен, чтобы не работать, а пить воду, предназначенную для излечения раненых солдат.
– Какое счастье, что мы приехали чуть раньше, чем вышел этот приказ. Мы успели познакомиться с одним доктором, и он без волокиты выдал нам такие справки. Другие же по неделям ждали, когда доктора смогут их принять.
Все терпеливо ждали, когда же, завершив лечебные похождения, фрау Шварц перейдёт к главному – к войне.
Хотя и так уже было ясно: ничего хорошего она не расскажет. Что может быть хорошего, если в курортном городе больше не рады отдыхающим, и не хватает еды на всех.
Долгий рассказ завершился днём отъезда, когда, ожидая на перроне состав, путешественницы встретили первый эшелон с ранеными, доставленными в город для излечения. Ясное дело, фрау Шварц в воинских званиях не разбиралась. Но то, что солдаты были ранеными, грязными, и их было много, это она своим женским взглядом не заметить не могла.
Война – это железная дисциплина, голод и раненые солдаты.
Вот что рассказала фрау Шварц.
3
Геометрия осталась позади.
Не находя, чем больше занять себя в ожидании жениха, Густа не вылезала из библиотеки. И Евклид, и Архимед, и Пифагор, и даже Декарт пали под натиском "Брунгильды", предпочитавшей книги духу войны, неумолимо звучащему отовсюду. К концу сентября, измаявшись в ожидании Георга, Густа послала контрольную работу в учебный совет при университете.
Больше заняться было нечем.
Георг не ехал, а контрольная работа словно сгинула то ли на почте, то ли в бездонной системе образования.
Наконец от Георга пришло письмо. Судя по содержанию, не первое – он тревожился, не получая ответов. После лирического вступления, занявшего едва ли не три страницы, исписанные аккуратным убористым почерком, следовала собственно информативная часть. Суть её сводилась к тому, что скоро Георг не приедет. В связи с началом войны все предприниматели были мобилизованы. Конечно, не на фронт, а – на производство. И завод, выпускавший станки, подлежал немедленному переоборудованию для военной промышленности. Понятно, что ни о каком отпуске по семейным обстоятельствам не могло быть и речи под страхом трибунала.
Про Ordnung Густа всё понимала. А про трибунал, особенно после рассказов фрау Шварц, догадывалась. И ни за что на свете не пожелала бы, чтобы с Георгом случилось непоправимое. Вот только что теперь делать ей, было абсолютно непонятно.
Визит к родителям, кроме переживаний, ничего не дал. Подурневшая после отъезда мужа, уже с заметно округлившимся животиком, Марта, озабоченные предстоящей зимой и участившимися случаями мародёрства в волости родители, а тем более маленький брат никак не могли придумать для неё что-либо путное. После того, как Густа прочитала письмо, мама только заплакала и погладила её по белокурой голове. А папа, обычно сдержанный, длинно и нехорошо выругался, поминая войну, обитателей страшного Ада и Божий промысел. После чего, прикрикнув на маму и велев немедленно прекратить "эту сырость", заявил, что дочку свою – не бросит. Одна ли, с дитём ли – Густа остаётся любимой дочкой, и отчий дом всегда её примет. Уж если по молодости они с матерью троих поднимали, дома своего не имея, то не настолько они сейчас стары, чтобы не поднять и внуков.
Вернулась в усадьбу Густа, хоть и не имея решения, но успокоенная тем, что пропасть ей семья не даст.
Разговор с фрау Шварц тоже результата не дал. Она была растеряна происходящим и совершенно не готова вникать ни в сердечные, ни в какие другие проблемы бывшей своей воспитанницы, а ныне – помощницы мужа.
Сам же герр Шварц теперь дома почти не бывал. Телеграммы, звонки, какие-то контракты, к которым он никого не допускал, запирая бумаги в сейфе… Густа и рада была бы занять себя, помогая хозяину, но, прежде такой открытый, сейчас он появлялся в доме редко, усталый, с какой-то новой, глубокой вертикальной складкой на прежде круглом и весёлом лице, и запирался в кабинете. Густе для работы доставались крохи – бухгалтерия магазина в Риге, да подсчёт доходов от охотничьего клуба, с началом войны впавшего в какой-то странный режим: появляющиеся члены клуба больше охотой не интересовались. Несмотря на то, что сезон уже был открыт, попытки господина Каупена организовать команду для охоты на лося или на кабана успехом не увенчались. Гостей интересовал только тир. И если ещё несколько месяцев назад члены клуба с удовольствием покупали охотничьи ружья, то теперь скупалось только короткоствольное оружие, причём пострелять по мишеням гости привозили и жён.
Но и эта пора длилась недолго. 7 октября, как гром с ясного неба, грянул призыв из Германии: балтийские немцы, все без исключения, были обязаны в течение двух недель покинуть места проживания с целью "содействовать новопостроению и заселению новоприобретённой германским рейхом восточной площади".
Две недели!
Это время давалось на то, чтобы покинуть свой дом, бросив всё, что невозможно взять с собой, от личных вещей до работы, друзей и близких и – уехать в воюющую страну, где, по слухам, просачивающимся, несмотря на хвалебные рапорты газет, были голод и нищета.
И нужно было торопиться: не только из Латвии, но и из Литвы, Эстонии, Западной Белоруссии, Западной Украины, из Бессарабии, Буковины, да ещё Бог знает из каких разных мест, будут стекаться в Германию немцы. И чтобы и впрямь не оказаться на "новоприобретённой", а значит, разорённой и разрушенной войной "восточной площади", где не утихало военное сопротивление, следовало поторапливаться.
Морщина на лбу герра Шварца стала заметнее.
Вызвав Густу в кабинет, он, вопреки Ordnungу, усадил её в кресло перед столом. Выяснилось, что, будучи торговцем и имея свои каналы информации, он уже многое сделал для подготовки отъезда. И даже имел на руках билеты для всей семьи, а также для герра Штайна, как долголетнего верного служащего.
Билета для Густы у него не было.
Но было кое-что, предназначенное именно и только для неё.
– Вы же считаетесь невестой герра фон Дистелроя? – вопрос прозвучал жёстко.
Но понимая, что сейчас не время для изящных манер, Густа кивнула.
– Возможно, вы даже носите его дитя, – напористо продолжил хозяин.
Онемев от неожиданности и покраснев до корней волос, девушка молча кивнула второй раз.
– Я так и думал. Поэтому, как будущей матери его наследника, я вынужден доверить вам тайну.
И задохнувшаяся от неожиданности Густа узнала то, о чем так долго беседовали наедине герр Шварц и Георг фон Дистелрой.
Оказалось, что в библиотеке хранятся не только книги. Род Дистелроев был древним, и наследство, оставленное потомкам, включало некоторые семейные артефакты, сохранившиеся с весьма давних времён.
Так случилось, что вывезти документы из поместья у Дистелроя-отца не получилось – помешала война. И герр Шварц взял на себя обязательства по сохранению наследия. Георг-то, собственно, и появился здесь только для того, чтобы описать и забрать семейные реликвии. Но и в этот раз вмешалась война.
Очевидно, что забрать их сейчас совершенно невозможно. Да и некому. Герру Шварцу, хранившему это добро столько лет, сейчас не до сохранения чужого имущества. Имея всего две недели, он в первую очередь должен думать о своей семье. И скорее возьмёт с собой лишний мешок муки, чем неизвестные ему древние рукописи.
Однако, как порядочный человек, хозяин нашёл выход. Древние документы, а также часть библиотеки – то, что успеют перевезти, он отдаст на хранение ей, Густе. Пусть она оповестит отца и пусть готовится к переезду – ей предстоит вернуться в семью.
Густа сидела ни жива ни мертва.
Жизнь, какие-то два месяца назад казавшаяся радостной и обещающей счастье, поворачивалась теперь к ней суровым оскалом действительности.
Свадьбы не будет.
Ребёнок, которого она носит под сердцем, будучи наследником древнего рода, вырастет в крестьянской избе. Но к нему перейдут семейные ценности, хранительницей которых отныне будет являться она, Густа.
4
Папа понял всё, едва Густа, запыхавшаяся и заплаканная, прибежала домой – радио успело раньше неё.
Несколько лет назад семья после долгих раздумий купила новоявленный агрегат под названием "радио". Тяжёлый деревянный ящик с ручками, выпущенный на рижском заводе ВЭФ, настолько вошёл в моду, что получил даже народное название "приёмник земледельца".
Новости слушали всей семьёй, так что известие о том, что немцы должны немедленно покинуть Латвию, уже знали.
И даже – успели подготовиться.
Задолго до появления Густы семейный совет единодушно принял решение по её устройству.
Рассуждали очень логично: девочка с десяти лет работала в людях, отдавая деньги в семью. И за семь-то лет уж конечно заработала она право на то, чтобы жить, как привыкла, в своей отдельной комнате. Тем более что ожидался ребёнок.
Ни Марта, ни тем более мама, не говоря уж о Кристапе, в таком решении не сомневались. И папа, тряхнув стариной, уже принялся наращивать фундамент для ещё одной комнаты.
Семья готовилась принять дочь.
Новостью стала библиотека. Папа, слушая Густу, покряхтывал и водил большими мозолистыми ладонями по столу, выстраивая в уме какой-то план. Он попытался было поинтересоваться, а много ли книг, но, услыхав про шкафы, нахмурился и снова стал что-то складывать, меся руками воздух над столом.
Ещё большее замешательство вызвали семейные ценности: что это такое, и в каком виде – не знал никто. Георг не посвящал невесту в такие подробности, а герр Шварц, тот и вовсе не вникал в содержимое шкафов.
Так что ни количество, ни форма, ни размер известны не были.
Но в том, что наследие будущего малыша нужно принять, спрятать до лучших времён и сохранить, сомнений не было.
Решение предложил Кристап. Мальчик, которому уже перевалило за десять и который с детства, беря с отца пример, работал с деревом, оказался весьма смышлёным:
– Ты говоришь, всё это лежит в шкафу? Но тогда оно же не больше шкафа? А почему не поставить в новую комнату сам шкаф?
Идея была настолько простой и логичной, что папа только хмыкнул и потрепал мальчишку по вихрастой белокурой голове.
– А ведь дело парень говорит. И шкафы по новой делать не надо. – Папа, довольный, что какая-то часть проблемы решена, откинулся на спинку скамьи.
После недолгой передышки он, однако, снова нахмурился:
– Шкафы – это хорошо. Я их на совесть делал – ни пыль, ни грязь, ни мыши не пролезут. И место для них я сделаю, хорошо, что заранее сказала, дочка. Да только негоже, чтобы стояли они на виду. Не ровен час, зайдёт кто, а тут красота такая. Сразу вопросы пойдут. Да вдруг молва побежит. А там и лихие люди пожалуют. Нет, не так это делать надо.
И папа вновь принялся водить над столом руками, достраивая к дому не только комнату, но и убежище для наследства будущего малыша.
5
Густа вернулась в поместье только чтобы собрать вещи.
Там уже вовсю шли сборы, и фрау Шварц, у которой от волнения снова разболелся желудок, было не до неё. Эмилия, заплаканная и взволнованная грядущими переменами, тоже была не лучшей собеседницей. Все куда-то бегали с какими-то вещами, пытаясь уложить багаж так, чтобы взять то, к чему привыкли и что любили. Зарёванная прислуга, остающаяся без работы и без привычной жизни, тоже суетилась, пытаясь напоследок помочь. Поговорить по душам в этом хаосе было невозможно.
Густа решила напоследок пройтись по дому, где она провела целых семь наполненных событиями лет. Ей хотелось унести с собой память об этом времени, как сложенную в сундучок открытку, или запись в дневнике.
Она бродила, отстранённо наблюдая за суматохой и пытаясь осознать, как она будет жить, когда, ставшие ей за столь долгий срок почти родными, уедут эти добрые люди, показавшие ей совсем другую жизнь.
Сначала уехал и не вернулся Георг. Теперь уедут Шварцы и герр Штайн. Учитель, герр Кляйн, убыл один, собрав свой небольшой чемоданчик и не дожидаясь долгих прощаний.
Слишком много расставаний, слишком много потерь…
Напоследок Густа заглянула в библиотеку. Ей хотелось на прощание увидеть ту, пока не разорённую красоту, которая покорила и потрясла её в первый раз, когда она совсем маленькая зашла сюда, держась за руку управляющего.
К её удивлению, он тоже оказался здесь.
Герр Штайн, сдвинув на лоб очки, сидел, откинувшись в кресле у письменного стола. Полутёмная, освещённая только настольной лампой комната, постепенно чернея, теряла формы и, казалось, уходила в бесконечность. Блики полировки, отражающиеся от шкафов, придавали всему некий карнавальный вид. Казалось, что вокруг – случайный вихрь, поднятый непонятным ураганом. А здесь, в этой уходящей в чёрную пустоту комнате, остановилось время.
И Густе захотелось, чтобы ураган, называемый грозным словом "война", утих и улёгся, как ветер в лесу, чтобы спокойствие, когда ни один листик не шелохнётся на ветке, вышло из этой комнаты и заполнило собой дом, превратив его в сказочный замок.
Но герр Штайн пошевелился, и очарование отступило, возвращая девушку в реальную жизнь.
– Садись, фройляйн Августа, поговорим. Когда ещё доведётся, если доведётся, увидеться.
Говорили они долго. Густа любила этого с виду строгого, но такого доброго к ней человека. Она помнила и его первый подарок – книгу, завёрнутую в шуршащую бумагу, и уроки немецкого языка, и… Ей было жалко этого уже совсем немолодого человека, уехавшего когда-то с родины в поисках лучшей жизни и вынужденного возвращаться, бросив то, чему отдал столько лет. Что ждало его впереди? Куда возвращался он, не имеющий ни своего угла, ни родных, готовых его принять.
Густа вряд ли могла бы это сформулировать словами, но сердцем она чувствовала – у герра Штайна будущего нет. Возможно, проживёт он долго, но счастье и радость для него – уже позади. Как и дело его жизни.
В отличие от управляющего, у Густы будущее было. Она была молода, сильна, её готова была принять семья. И – она ждала ребёнка. Даже если никогда не приедет Георг и разрушится весь привычный уклад, даже если произойдёт – Густа не знала и боялась представить себе, что худшее может произойти – у неё есть будущее!
Герр Штайн тоже заметил перемену в настроении девушки.
– Ну что же, фройляйн Августа, давай прощаться. Ты уже взрослая, и тебе больше не нужна ничья ладошка, чтобы не споткнуться на лестнице.
Управляющий грустно улыбнулся и протянул Густе руку.
От души расцеловав его, Густа вышла из библиотеки.
Дом уже спал.
Потихоньку пройдя в свою спальню, она решила, что проснётся завтра пораньше, чтобы уйти, ни с кем более не прощаясь.
6
Это было, как в детстве.
Густа спала в маленькой – совсем маленькой с непривычки – пристройке к хлеву, где стояло уже три коровы, а во дворе перекрикивались мужики, стучали топоры и пахло деревом.
Это папа организовал артель, чтобы как можно быстрее подвести под крышу комнату для неё и будущего малыша. И – для наследия.
Под шкафы папа спроектировал особо прочный фундамент – кто знает, сколько будут весить эти книги или что там есть, в этих шкафах.
Соседу Юрису, удивляющемуся странностью конструкции, папа весело заявил, что дочка у него молодая, и кто знает, сколь усерден будет её муж в трудах по продолжению рода. Шутливое объяснение было принято, и никому ничего лишнего в голову не пришло.
Мужики трудились на совесть – Янку в округе сильно уважали.
Маленький Кристап, возвращаясь из школы, тоже шёл помогать. Силы у пацана было пока немного, зато своим лёгким топориком орудовал он весьма уверенно. И тонкую работу – подтесать пазы, чтобы бревно прочно легло, без щелей, – и отец, и мужики доверяли ему без лишних разговоров. Только однажды кто-то в разговоре заметил, что "толковый парнишка, далеко пойдёт". И вся артель согласно покивала.