- Может, вы пока посмотрите мои ответы? - предложила я. - Боюсь, я не справилась.
- Конечно, - сказал Роджер и потянулся за моей тетрадкой. - Конечно.
Улыбка слетела с моего лица, как только я переступила порог кухни. Мне нужно было торопиться. Я знала, что он обязательно придет, если я буду долго копаться. Я достала лимонный торт и выложила его на стол. Быстро наполнила чайник, бросила в кружки по пакетику с чаем, схватила из шкафа блюдо. Потом достала из ящика вилку и огляделась в поисках ножа, чтобы нарезать этот треклятый лимонный торт. Я нашла длинный острый нож с черной пластиковой ручкой. Как только он оказался в моей руке, на меня снова обрушился поток "обратных кадров". Нож, вонзенный в ложбинку между лопатками. Удары, которыми я осыпала его, пока он бежал, согнувшись, к дому. Уколы в шею, когда я преследовала его, бегая за ним вокруг стола. "Играем в "музыкальные стулья"! Играем в "музыкальные стулья"!"
- Тебе это очень тяжело, да, Шелли? - произнес голос за моей спиной.
Я резко обернулась, с ножом в руке.
Роджер был на кухне, невозмутимо направляясь к двери, ведущей в сад.
Что он имел в виду? Что было тяжело? Делать вид, будто в доме ничего не произошло? Это он имел в виду? Скрывать убийство грабителя?
- Да, это нелегко, - продолжал он, - особенно когда столько крови.
Он знал! Он знал! Роджер как-то догадался!
Я крепко сжала нож, не зная, что делать дальше. Ударить его? Не этого ли мама хотела от меня?
- Это было жестокое предприятие, ты не находишь?
- О чем вы? - прохрипела я.
Роджер удивленно обернулся:
- Отрывок… отрывок из романа "Моби Дик". Он сложный не только в стилистическом, но и в эмоциональном плане. Охота на китов в те времена была жестоким, кровавым бизнесом. Я удивлен, что они включили его в экзаменационную программу прошлого года. Это расстроило многих ребят, потом была куча жалоб. А ты о чем подумала?
Я развернула пергаментную упаковку и дрожащей рукой попыталась нарезать торт. Нервы были натянуты, как струны. С головой творилось что-то странное: она кружилась, и появилось какое-то безумное ощущение, что я больше не контролирую свои действия. Я просто не знала, что буду делать дальше, на что я способна. Я должна прогнать его из кухни! Здесь был эпицентр. Здесь произошло убийство. Здесь все было залито кровью. Нож так дрожал, что мне пришлось держать его обеими руками.
- Здесь все выглядит как-то по-другому, - сказал Роджер.
Я притворилась, будто не слышу, но от его слов сердце забилось еще сильнее.
- Куда делись занавески?
- Мм… мама сняла их постирать, - ответила я, стараясь придать своему голосу оттенок невозмутимой легкости.
- И половика тоже нет.
- Да… мм… мама его ненавидела. И решила наконец выбросить.
Роджер стоял, привалившись к косяку двери, сложив руки на груди. Его огромные зеленые глаза сканировали кухню, словно камеры видеонаблюдения.
- И еще кое-что… - произнес он, словно размышляя вслух. - Что-то еще изменилось…
Я могла бы сказать ему: тяжелая разделочная доска из итальянского мрамора, что висела возле плиты, теперь находится в одном из мусорных мешков наверху, заляпанная кровью и мозгом грабителя.
- Что это? - задумчиво произнес он. - Что это?
Я как-то умудрилась отрезать кусок торта и положить его на тарелку. Улыбаясь, я протянула ему тарелку, но Роджер все так же придирчиво оглядывал кухню, пощипывая кончики своих пшеничных усов.
И тогда я увидела это. Мама недоглядела. Я тоже. Это находилось прямо на уровне правого локтя Роджера. Чуть повыше ручки, на косяке двери цвета морской волны. В форме почки, с четырьмя вертикальными полосками сверху. Теперь скорее коричневого цвета, а не красного, но все равно ошибиться было невозможно.
Это был отпечаток руки.
(Он пытался закрыться от меня, но я все-таки протиснулась в дверь.)
Это был кровавый отпечаток руки.
Роджеру достаточно было чуть повернуть голову, и он не смог бы не заметить его.
К своему великому изумлению, я не дрогнула. Я впилась в него взглядом, стараясь усыпить вездесущих зеленых рыбок, и принялась болтать без умолку, пороть всякую чепуху, вываливать все, что приходило в голову.
- Я нашла этот отрывок совершенно невозможным, это был самый трудный для понимания текст, а пятый вопрос я вообще не поняла, Роджер: "В чем литературная роль трубки Стабба?" Что значит "литературная роль", скажите на милость? Я хочу сказать, это всего лишь трубка, не так ли? Может, это его торговая марка, может, это то, что выделяет его из толпы, но я не понимаю, в чем заключается ее литературная роль…
И все это время, пока лился нескончаемый поток слов, я уводила его из кухни в столовую, держа перед собой тарелку с тортом. Взгляд Роджера следовал за мной, и вот уже его голова медленно отвернулась от кровавого пятна на двери…
- Я согласен, Шелли, вопрос плохо сформулирован, но я думаю, смысл в том, что трубка - это не просто трубка, это символ…
- Идите сюда, - перебила я его, уже одной ногой в столовой, - давайте сядем за стол, и вы попробуете торт.
Послушно, словно пес, которого хозяин взял на поводок, чтобы вести на прогулку, Роджер улыбнулся, оттолкнулся от двери и следом за мной вышел из кухни.
22
Когда Роджер наконец ушел, я прижалась к входной двери и медленно осела на пол. Эти три часа выжали из меня все соки. Никогда в жизни я не чувствовала себя такой измотанной.
Мои глаза воспалились, зрение было нечетким, и казалось, будто правый глаз видит лучше, чем левый. Спагетти "болоньезе" просились наружу, и каждый раз, когда я ощущала их привкус во рту, подкатывала тошнота. Было такое ощущение, будто весь ужас прошлой ночи растворился в этом вкусе мясного фарша с томатным соусом. В животе тревожно урчало. Голова кружилась. Я долго сидела в холле, обхватив голову руками, уставившись на ковер, надеясь на то, что, если я не буду двигаться, тошнота пройдет и меня не вырвет.
И тут я вспомнила про кровавый отпечаток. Необходимо было избавиться от него до прихода миссис Харрис.
Я заставила себя подняться и поплелась на кухню, потерла пятно каким-то влажным кухонным полотенцем. Задача оказалась не из легких: кровь въелась в трещины краски, и скрести пришлось долго. В руках совсем не осталось сил, и от малейших усилий начинало тошнить. На лбу выступил холодный пот, и рот наполнился горькой слюной, что было верным признаком скорой рвоты. Когда я увидела следы крови на кухонном полотенце, это было последней каплей.
Я успела добежать до ванной.
Я лежала на диване в гостиной, но от перевозбуждения не могла заснуть. Я ворочалась в каком-то полузабытьи, мои путаные мысли, навеянные паранойей и чувством вины, носились по замкнутому кругу с головокружительной скоростью.
Мы не захоронили грабителя как следует; его правая рука так и торчала из земли. Если не рука, так нога, ступня без ботинка, в рваном зеленом носке. Я должна была выйти и укрыть его, я должна была выйти и закопать его поглубже, иначе миссис Харрис увидит его, подъезжая к дому… А может, мы и вовсе не убили грабителя, каким-то образом ему удалось прийти в себя, и он выбрался из своей временной могилы. Как монстр из фильма ужасов - грязный, изрубленный, - он звонил мне со своего мобильника, ковыляя к коттеджу, звонил, чтобы мучить меня, дразнить, пугать…
Я с криком подскочила на диване, когда зазвонил телефон. Я в ужасе смотрела на него, а он все надрывался, и мне было страшно снять трубку. Но, по мере того как в голове прояснялось, нелепое предположение, что звонить мог грабитель, сменилось догадкой о том, что это полиция. Одному богу известно, сколько звонков я пропустила, прежде чем схватила трубку.
Это была мама.
Она вела разговор очень осторожно. Видимо, перестраховывалась на случай, если нас прослушивают, так что я последовала ее примеру.
- Надеюсь, ты весело проводишь свой день рождения? - радостно спросила она.
- Да, замечательно, мам, - ответила я без оттенка иронии в голосе. - Роджер подарил мне красивое издание "Ребекки".
- Здорово! Как прошли занятия?
- Отлично, мы разбирались в причинах Первой мировой войны. Это ведь конек Роджера, тебе бы стоило его послушать, он просто дока в этом вопросе. Ему и впрямь следовало бы написать книгу.
Еще минут пять мы болтали ни о чем, но к концу разговора мама убедилась в том, что со мной все в порядке и полиция не приходила… пока.
Она сказала, что постарается приехать домой пораньше.
Вскоре меня опять затошнило, но в желудке уже ничего не осталось. Я поднялась наверх, умылась холодной водой, почистила зубы и прополоскала рот мятным раствором, чтобы избавиться от кислого послевкусия. Желание уснуть становилось непреодолимым; сон звал меня, как сирена, как дудочка Пида Пайпера, и я бы точно отправилась в постель (наплевав на все последствия), если бы не услышала, как к дому подъезжает миссис Харрис.
С миссис Харрис было намного проще, чем с Роджером. Ее совершенно не заинтересовал мой день рождения; увидев открытку и подарок Роджера, она ограничилась холодным комментарием, что если бы она дарила подарки каждому своему ученику, то давно бы разорилась. В отличие от Роджера, миссис Харрис не проявляла любопытства к тому, что творилось вокруг нее, и даже убери я из столовой весь сервант, она бы, наверное, не заметила. К тому же она никогда не просила чаю, предпочитая пить черный кофе из маленького термоса, который всегда приносила с собой.
Унылый ход наших занятий был прерван лишь однажды и ненадолго, но эта пауза обернулась шоком для нас обеих.
- Я только что взяла себе новую ученицу, она живет по соседству с вами, - заметила она, - девочка примерно твоего возраста. Ее отец фермер - его поля, должно быть, граничат с вашим участком. Ее зовут Джейд. Джейд, ты только представь!
Я промолчала, украдкой взглянув на часы, чтобы посмотреть, сколько осталось до конца урока.
- Она тоже так называемая жертва травли, - продолжала миссис Харрис, стряхивая с кончиков пальцев крошки печенья. - Другими словами, она предпочитает сидеть дома, вместо того чтобы подвергать себя неудобству обучения в школе.
Мне уже доводилось слышать подобные реплики, и я всегда пропускала их мимо ушей; мне было хорошо известно, как относится миссис Харрис к мышам. Но на этот раз, неожиданно для самой себя, я ей ответила.
- Как вы смеете? - прошипела я, бессознательно комкая лист бумаги, на котором только что писала.
Миссис Харрис уставилась на меня, совершенно сбитая с толку, как если бы ее послушная комнатная собачонка вдруг прокусила ей палец до самой кости. Я чувствовала, как передергивается мое лицо, искаженное злостью.
- Как вы смеете? - крикнула я, в упор глядя на нее. - Я восемь месяцев страдала от рук этих негодяек! Меня избивали каждый день. Меня подожгли! Я могла погибнуть! Что значит так называемая жертва?
Ярость нарастала во мне с каждой секундой, так что даже слова не поспевали за ней. Я так долго сдерживалась, и вот наконец шлюзы открылись, и меня прорвало. Только вот трудно было обуздать словесный поток, и он вылился в бессвязную речь.
Реакция миссис Харрис поразила меня. Я ожидала, что она вспыхнет от возмущения, выдаст в ответ нечто унизительное и оскорбительное, что тут же заставит меня расплакаться. Но вместо этого она прижала палец к губам, словно и сама не поверила, что могла ляпнуть такое.
- Извини, Шелли. Я… я так виновата перед тобой! - Ее веснушчатая рука робко и неуклюже потянулась ко мне через стол, прежде чем она вернула ее на колени. - Я не хотела преуменьшить то горе, которое ты пережила. Это было глупо и бестактно с моей стороны. Я просто забыла, с кем я говорю, честное слово.
Я постепенно успокоилась, и мы продолжили урок, но обе были расстроены тем, что произошло, поэтому испытали огромное облегчение, когда стрелка часов подошла к половине пятого. На пороге миссис Харрис снова извинилась и пожелала мне счастливого дня рождения.
Я смотрела ей вслед, пока она отъезжала от дома, и, даже несмотря на причиненную душевную травму, была довольна собой. Наконец-то я сумела подать голос в свою защиту, поставить на место зарвавшуюся старуху. Я знала, что, скорее всего, она признала свою ошибку лишь потому, что беспокоилась, как бы ее циничные высказывания в адрес "симулянтов" и "хлюпиков", которых она обучала, не дошли до местных властей, и тогда прощай жирное жалованье. Но, как бы то ни было, я вышла победительницей. Она с позором покинула поле боя, потерпев сокрушительное поражение; грозная миссис Харрис на самом деле оказалась бумажным тигром, подумала я и торжествующе улыбнулась - но, как только мой взгляд скользнул в сторону палисадника, улыбка померкла на губах.
23
Только оставшись одна, я вспомнила про бумажник грабителя.
Желание узнать его имя было непреодолимым. Теперь мною двигало нечто большее, чем любопытство. Я чувствовала, что, если узнаю его имя, мне уже будет не так страшно думать о том, что он лежит там, в нашем саду.
В конце концов, имя вернет грабителя в привычную реальность. Он окажется каким-нибудь Джо Блоггсом или Дэвидом Смитом, обычным человеком, жалким и ничтожным. Безымянный, он казался мне всемогущим; он мог просачиваться в мою жизнь, как ядовитый туман, заражая все вокруг. Он стал бы букой, злым духом, источником страхов, которые преследовали бы меня до конца жизни. Узнать его имя было равносильно тому, чтобы включить свет в середине фильма ужасов.
Я знала, что мама будет не скоро, так что можно было не торопиться.
Я поднялась наверх и прошла в гостевую комнату. Я уже знала, где мешок с халатами, где лежат резиновые сапоги, красная спортивная сумка. Я искала первый, с разбитой посудой и половиком. Вскоре я нашла его за ведром со шваброй. Мама, как всегда, завязала свой мудреный узел, так что мне пришлось повозиться. Все это время мой пустой желудок громко заявлял о себе. Аппетит, который, как мне еще недавно казалось, пропал навсегда, устраивал голодный марш.
Мне пришлось сдвинуть половик, чтобы заглянуть внутрь мешка. Бумажник был там, на самом дне. На половике застыло какое-то студенистое серое вещество, должно быть вытекшее из размозженного затылка грабителя, пока мы волокли его из кухни. Я не могла смотреть на него и отвернулась к стене, потянувшись за бумажником вслепую. Пальцы нащупали мягкую кожу, и я вытащила бумажник из мешка.
Было странно держать в своих руках вещь, принадлежавшую грабителю, - то, что лежало у него в кармане, когда я била его ножом. В каком-то смысле это было подобно его воскрешению. Я почти чувствовала его присутствие рядом, и меня вдруг охватило беспокойство, захотелось как можно скорее покинуть комнату.
Дрожащими пальцами, задыхаясь от волнения, я открыла бумажник. В одном кармашке оказалась мелочь, другое отделение было туго набито карточками. Я узнала розоватый кончик водительского удостоверения. Я извлекла его ногтями - на меня смотрели холодные серые глаза грабителя. Вновь накатила тошнота, и я ощутила привкус спагетти "болоньезе". Возможно, у мужчины с фотографии волосы были чуть короче, щеки не такими впалыми, но ошибки быть не могло: это был тот самый человек, которого мы с мамой убили на собственной кухне вчера ночью.
Я прочитала его имя.
Пол Дэвид Ханниган.
Я сунула документ в задний карман своих джинсов, закрыла бумажник и швырнула его обратно в мешок. Снова завязала его, пытаясь воспроизвести мамин тугой узел. Я не увидела никаких пятен ни на руках, ни на рукаве, но все равно на всякий случай вымыла руки и надела другую кофту.
В животе урчало все громче, и я пошла на кухню, где разогрела себе тарелку овощного супа, нарезала немного хлеба. На подносе я отнесла все это в гостиную и съела перед телевизором, за мультиками. Было странно наблюдать за тем, как Том гоняется по кухне за Джерри ("Играем в "музыкальные стулья"! "Играем в музыкальные стулья"!"), бьет его по голове сковородкой, размазывая Джерри, как блин, и все это под веселую музыку, в сопровождении комических звуковых эффектов - бац! Жестокость в ярких красках. Насилие без крови. В реальной жизни все иначе. Я вспомнила, как мама примеривалась для удара, впиваясь в рукоятку разделочной доски, как сделала глубокий вдох и занесла ее над головой, словно пловец перед погружением в темные глубины. Я вспомнила звук, с которым доска опустилась на голову грабителя… и он был далеко не комическим.
Я лежала на диване, изучая водительское удостоверение грабителя. Удостоверение Пола Ханнигана. Я посмотрела на дату рождения и высчитала, что ему было двадцать четыре года, а мне он показался гораздо моложе. Он был на восемь лет старше меня. На удостоверении была и его подпись, выполненная детской рукой, с нелепыми завитушками, словно он был важной персоной. Его адресом значился город на севере, известный высоким уровнем безработицы и процветающим наркобизнесом. Всего месяц назад там средь бела дня был застрелен четырнадцатилетний мальчишка, работавший наркокурьером. Выходит, сонно рассуждала я, Пол Ханниган - крыса из той самой крысиной норы. Или, по крайней мере, был. Удостоверение было выдано четыре года назад; вполне возможно, он проживал где-то неподалеку, когда пришел грабить коттедж Жимолость.
Я попыталась продумать, как может полиция связать его исчезновение с мамой и мною, пыталась угадать, какая невидимая нить связывает нас, но веки стали тяжелыми, и я, проваливаясь в сон, успела убрать в карман джинсов водительское удостоверение. Кто-то уже хватился его. Кто-то… уже… его… искал.
24
Я проснулась от того, что кто-то нежно похлопывал меня по плечу.
Я открыла глаза и увидела, что надо мной склонилась мама. За окном было темно. Единственным источником света в гостиной было оранжевое свечение настольной лампы возле телевизора.
- Что, полиция? - спросила я, резко подскакивая.
- Нет, нет, - успокоила мама. - Полиции здесь нет, Шелли. Я приготовила тебе вкусный чай. Уже половина одиннадцатого.
- Пол-одиннадцатого? - Я проспала больше пяти часов!
- Ты крепко спала, когда я пришла. Я решила не будить тебя. Я еще раз прошлась с тряпкой по кухне, потом приняла ванну, спустилась сюда и устроилась в кресле, впрочем, тут же и уснула. Я сама только что проснулась.
Я взяла из ее рук кружку. Во рту у меня пересохло и дурно пахло, так что я жадно набросилась на чай, который был теплый и пить его было легко.
- Как твоя шея? - спросила мама.
Я сглотнула. В горле все равно что-то царапало.
- Пока не очень.