Филипп на секунду онемел от удивления. Она что, проверяла отпечатки пальцев? Или соседи сообщили, что видели его с биноклем?
- Вот я вас и поймала, правда? Думали, вам это сойдет с рук.
Филипп извинился. Что он мог еще сказать?
- Полагаю, вам интересно, как я узнала.
Миссис Райпл свела густые брови. Они стали похожи на встретившихся коричневых гусениц. Филипп отважился улыбнуться.
- Я положила бинокль на подоконник вот так, - показала она, - в угол, параллельно стене. - Гусеницы скакнули в разные стороны и поднялись к линии волос. - У меня на это свои причины, я вас в них посвящать не стану. После вашего ухода бинокль лежал не на месте. Вот так я и узнала.
- Я больше не буду его брать, - сказал Филипп, направляясь к лестнице.
- Вам и возможности такой не представится.
Хозяйка убрала бинокль. Филиппа несколько поразил этот разговор. Как и многих, его пугало безумие, пусть и проявляемое в мягких формах. Миссис Райпл, может быть, подозревала, что муж подглядывает в бинокль за женщинами? А если он действительно подглядывает, то помогает ли ей то, что ее догадки все время подтверждаются? Ну что ж, по крайней мере, исчез соблазн: Филипп не разглядит Флору без бинокля.
Предположения насчет размеров оказались точны, и Филипп только укрепился во мнении, что поездка сюда - пустая трата времени. Теперь, когда на подоконнике нет бинокля, он почувствовал, что хочет посмотреть на Флору еще раз. Он открыл окно и выглянул. Боярышник уже почти отцвел. Трава и выложенная камнем дорожка стали розовыми от опавших лепестков, сад на скале тоже весь розовый, будто покрытый пеленой из роз. На плечах и на вытянутой руке Флоры лежали лепестки, а букет который она держала, казался не каменным, а настоящим.
Статуя была далеко, расстояние сглаживало ее черты и делало детали трудноразличимыми. Закрывая окно, Филипп подумал, не положила ли миссис Райпл волосок на шпингалет. Или, может, после его ухода она придет сюда и посыплет раму пудрой, чтобы увидеть отпечатки пальцев? Тогда горе ему, когда он приедет проверять, как идут работы (а это, видимо, придется сделать).
Хозяйка ждала внизу. Ее холодный, пристальный, грозный взгляд вынуждал Филиппа говорить нервно, с напускным дружелюбием:
- Спасибо вам большое, миссис Райпл. Я все сделал. Мы свяжемся с вами в ближайшее время. Мы будем вас информировать о ходе работы.
Он прошел мимо хозяйки, не видя ее, но чувствуя на себе ее взгляд. И, идя по тротуару, заметил в проезжавшей мимо машине Арнэма. Это не "ягуар", у него, значит, есть вторая машина. "Ягуар", скорее всего, принадлежит компании, в которой тот работает, - так же, как "опель кадет" Филиппа принадлежит "Розберри Лон". В пассажирке на переднем сиденье (ее, сидевшую слева, было видно лучше) Филипп узнал женщину, за которой наблюдал не так давно. День стоял теплый, и окно в машине было открыто. Рука женщины лежала на ободе стекла. На пальце красовалось кольцо с бриллиантом, а на запястье - бриллиантовые часы. Арнэма Филипп толком не видел, ухватил взглядом лишь его темный тяжелый силуэт.
Они направлялись куда-то из дома. Это и заставило Филиппа решиться на то, на что он решился (если вообще можно сказать, что он сделал это сознательно). Казалось, "опель кадет" едет сам. Вскоре осторожность и разум вернулись к Филиппу, и он остановился немного в стороне.
Ни души. Днем на окраинах всегда пусто. Филипп вспомнил, как отец рассказывал, сколько в его детстве на таких тихих улочках было народу, что люди ходили пешком, ведь машин тогда было мало… В этих домах как будто никто не жил: гаражи закрыты, садики пусты. По всей улице на фоне зелени листьев и травы и белизны зданий пестрели, как заплаты, желтые кусты цветущего ракитника. Светило солнце. Было тихо и безмятежно.
Открыв калитку, Филипп вошел в сад Арнэма и направился к деревянной двери, ведущей, очевидно, к проходу между гаражом и домом. Окажись она заперта, его затея провалилась бы, но нет, дверь была открыта. Очутившись внутри, в узком проходе с кирпичными стенами, Филипп сообразил, что не взял с собой никакого пакета или чехла. Он прекрасно понимал, что если сейчас пойдет за этим в машину, то уже не вернется, махнет на все рукой и уедет.
В конце прохода виднелся дворик, выложенный плиткой. С одной стороны стоял самый обычный контейнер с углем, с другой - несколько мусорных баков. Арнэм переехал из Бакхерст-Хилл в дом на порядок хуже. Ну, конечно, ему ведь пришлось отдать бывшей жене половину суммы, вырученной от продажи дома. Из одного мусорного ящика торчал голубой пакет (такие наверняка выдает местная служба вывоза мусора), Филипп взял его.
И пошел по газону туда, где стояла она. Флора выглядела совсем заброшенной из-за того, что лепестками, опавшими с куста, были усыпаны ее плечи и голова (на голове вообще, казалось, была корона из цветов). Филипп смахнул все лепестки, сдул их с ее уха, того самого, в которое когда-то в детстве попал из рогатки. Присев на корточки, он стал рассматривать статую так, как никогда раньше, и поймал ее отстраненный взгляд, будто прикованный к сияющему горизонту. Конечно, она же богиня, она выше земных бед и дел человеческих.
Филипп поражался собственным мыслям, странным, как во сне или в бреду. Так было во время тяжелого гриппа, которым он переболел зимой. С какой стати Арнэм сказал Кристин, что Флора похожа на нее? Или мать просто приняла желаемое за действительное? Флора не похожа ни на одну девушку из всех, которых Филиппу когда-либо доводилось видеть! Ему внезапно - в этом было даже что-то безумное - подумалось, что если он когда-нибудь встретит девушку, похожую на Флору, то сразу же влюбится в нее.
Филипп подошел к статуе и приподнял ее. С мраморного букета слетело несколько розовых лепестков. Статуя казалась тяжелее, чем в тот день, когда они шли от станции Бакхерст-Хилл вверх по улице к дому Арнэма. Он натянул на Флору пакет, положил на землю, завязал узел. Филипп нес сверток в руках, и можно было подумать, что это - труба или что-нибудь из садового инвентаря.
На полпути к выходу он заметил, что за ним наблюдают. Из окна соседнего дома за ним следил мужчина. Филипп убеждал себя, что не делает ничего плохого: Флора не принадлежит Арнэму. Она принадлежала бы ему, размышлял Филипп несколько абстрактно, если бы тот поступил с Кристин честно, по-настоящему любил ее и женился, но в данном случае статуя не может считаться его вещью. Арнэм своим поведением лишил себя права владеть ею. Филипп где-то читал, что, если вы одалживаете что-то и храните у себя, единственный, кто имеет право забрать у вас эту вещь, - ее владелец. Таков закон. В общем-то, владельцем статуи являлся Филипп. Флору дали Арнэму на время. Она была его собственностью лишь на том условии, что он женится на Кристин, это совершенно ясно. Тем не менее, не переставая убеждать себя в собственной правоте, Филипп прибавил шаг. Несмотря на внушительный вес статуи, он побежал по дорожке.
Руки у Филиппа была заняты, поэтому калитку он открыл не сразу. Сзади раздался голос:
- Извините, молодой человек, но куда вы это несете?
Миссис Райпл могла бы выступить подобным образом. Филипп даже не обернулся, чтобы посмотреть на того, кто задал вопрос, - он пустился бежать. Запыхавшись (Флора все-таки очень тяжелая), он добежал до машины, швырнул статую на заднее сиденье, сел за руль и долго не мог пристегнуться. Тот человек конечно, не погнался за ним. Филипп был убежден, что мужчина поступил разумнее: вернулся в дом и позвонил в полицию.
Филипп представил, как его выгоняют с работы, как его судят за кражу… Будь же разумным, говорил он себе, возьми себя в руки, - этот сосед не видел машины, номера ее не записал… Филиппа трясло. Он приложил неимоверные усилия, чтобы успокоиться. Наконец завел машину и поехал, свернул влево, потом направо. Ни сзади, ни впереди никого не было. На шоссе, ведущем в Баркингсайд, он услышал вой сирены. Зачем думать, что это обязательно за ним? Не поедет же полицейская машина с сиреной за человеком, которого видели выходящим с сумкой из какого-то сада. В таком случае, наверное, послали бы полицейского на велосипеде.
Возможно, вследствие того, что мать была человеком беспомощным, а сестры подвержены абсурдным страхам, Филипп вырос невозмутимым. В этом он был похож на отца, человека практичного. Хотя Филипп от природы был наделен богатым воображением, он тем не менее умел себя контролировать. Потому и не поддался собственным пустым страхам и к тому времени, как доехал до Гантс-Хилл и круговой развязки на трассе А12, снова стал абсолютно спокоен.
На заднем сиденье статую слегка подбросило. Когда Филипп подъехал к Илфордскому выставочному залу, куда должен был заехать по дороге в офис, то переложил Флору с заднего сиденья в багажник, пристроив ее между запасным колесом и картонной коробкой с образцами обоев, которую обычно возил с собой. Там, на парковке у выставочного зала, он не смог удержаться от того, чтобы взглянуть на статую еще раз. Он проткнул пакет шариковой ручкой (пальцем проковырять дырку не удалось) и сделал длинную прорезь, сквозь которую было видно лицо Флоры. Она по-прежнему смотрела в небесные дали, печальная и спокойная. Ну, если бы ее взгляд изменился, тогда и надо было бы начинать волноваться, подумал Филипп.
Возвращаясь домой позже обычного (Рой вручил ему список возмущенных заказчиков, которых нужно обзвонить и успокоить), Филипп размышлял о своем поступке. Зачем он забрал статую? Видимо, считал, что она по праву принадлежит ему и его семье. Разве Арнэм сделал что-то нечестное, чтобы завладеть Флорой? Нет, но нельзя допускать, чтобы люди извлекали пользу из своего обмана.
А теперь, когда статуя лежит в машине, что с ней делать? Не ставить же в саду в Гленаллан-Клоуз: сразу начнутся расспросы. А как же мать? Значит, придется рассказать ей, где теперь живет Арнэм и как у него в саду Филипп увидел Флору. Это рискованно: он всегда избегал разговоров об Арнэме. Возможно, стоит сказать, что это не Флора, а просто похожая статуя, которую он присмотрел в магазине или цветочном центре и решил купить… Нет, безнадежно: зеленое пятно по-прежнему есть и мочка уха по-прежнему отколота.
Как только он войдет в дом, мать увидит Флору и засыплет его вопросами. Их семья не из таких, где каждый живет своей жизнью и толком не замечает другого и родные проявляют мало интереса к делам друг друга. Они сплоченная семья, они заботятся друг о друге, спрашивают о каждой мелочи, кажущейся странной, знают, кто в данный момент где находится и что делает. Филипп уже представил себе, как, держа в руках статую, столкнется на лестнице с Черил, как сестра удивится, как начнутся расспросы…
Он думал об этом, стоя на светофоре на Эджвер-роуд. Он следил за красным, но на секунду оторвался, бросил взгляд вправо и увидел Черил. Только что он рисовал образ сестры в своем воображении - и вот она стоит на противоположной стороне улицы. Черил выходила из какого-то здания - Филипп видел только скопление мерцающих огней, - похожего на видеосалон или клуб. Говори после этого, что знаешь, где сейчас твои родные и что они делают! Черил была в своих обычных джинсах и в черной кожаной куртке. На голове широкополая ковбойская шляпа с узкой тульей, на которой лента с бахромой.
Что плохого в том, что сестра здесь? Черил - свободный человек, она не делает ничего предосудительного, по крайней мере, Филипп этого не видел. Ему нужно было ехать дальше, и он оторвал взгляд от сестры, как только зажегся желтый: еще секунда - и все машины, стоящие за ним, принялись бы сигналить. Филиппа не беспокоило, где была сестра, но его взволновало то, как она выглядела.
Черил выходила из дверей как пьяная или накачанная наркотиками. А может, дело в том, что она очень устала? Или ее попросту выпроваживали? Наверное, что-то в этом роде. К тому же она плакала, слезы текли по щекам. Филипп смотрел на ее лоб, лицо, на то, как она руками утирает слезы, затем перевел взгляд на дорогу, включил передачу и умчался прочь.
Глава 4
В доме Кристин пять девушек позировали на фоне задернутых штор. Шторы эти, висевшие еще в старом доме, были сшиты из роскошного плотного темно-коричневого бархата и не пропускали свет. Теплое майское солнце показалось в комнате лишь одинокой яркой полосой справа от окна и исчезло, когда фотограф скотчем прикрепил штору к раме.
Филипп, чувствовавший себя несколько скованно в пиджаке "Мосс Броз" и брюках в полоску, сначала заглянул в комнату, а потом вошел и остановился. От вспышки в комнате было жарко. Фотограф был старичок в одежде, насквозь пропахшей сигаретным дымом. Увидев, как одеты девушки, Филипп пришел в ужас. Он знал, что у него хороший вкус и он кое-что понимает в сочетаниях цветов. Если это было бы не так, Филипп, наверное, не работал бы в "Розберри Лон", да и не захотел бы там работать. Кто же посоветовал Фи вырядиться в это атласное платье, белое, холодное и блестящее, как лед?! Может, конечно, она сама его выбрала. Но неужели Фи не понимает, что такое аристократическое платье с высоким горлом, узкими рукавами в форме лилий и расклешенной юбкой идет только высоким худым женщинам с маленькой грудью?
Ее шляпа походила на те, что носили главные героини фильмов сороковых годов (таких фильмов Филипп много видел по телевизору). Что-то вроде котелка, в каких щеголяли дамы в седле, только белая и с вуалью неподходящей длины. В руках Фи держала лилии. Цветы для похорон, подумал Филипп, вспомнив венок на гробе отца.
Что касается подружек невесты, которых просили улыбаться и смотреть с любовью на Фи, а не в объектив, то Филипп долго бы смеялся над их нарядами - что еще сказать? - если увидел бы их в каком-нибудь журнале. Это были какие-то туники разных цветов (розовая, терракотовая, светло-желтая и абрикосовая) с пышными, в рыжую крапинку рукавами из какой-то сеточки и юбки, напоминающие одуванчик, из той же сеточки в крапинку. На головах у девушек были венки из каких-то непонятных розовых и оранжевых цветов. В общем, нелепо выглядели все, кроме (Филипп неожиданно понял это) одной. Что Черил, что Стефани, что Джанис, старая школьная подружка Фи, - каждая из них являла собой повод для насмешек Но только не четвертая девушка, та была особенная. Она была… - Филипп забывал слова, когда смотрел на нее.
Наверное, это Сента. Казалось, она не имеет никакого отношения к той семье, казалось, что у нее не может быть ничего общего с этими людьми. Она была необыкновенная. И дело не в ее росте или каких-то недостатках фигуры (а она была ниже всех и очень худая). Кожа у нее была белая, но не такая, какую обычно называют белой (то есть бледная или сливочная), а белее молока, белая, как перламутр какой-нибудь раковины на дне моря. Губы немногим ярче. Филипп не мог разглядеть цвет ее глаз, но волосы, прямые и гладкие, очень длинные, почти до пояса, были серебристые. Не светлые, не пепельные, а именно серебристые, кое-где с матовыми прядями.
Но, пожалуй, самым удивительным для Филиппа было невероятное сходство Сенты с Флорой. У девушки было лицо этой статуи: идеальный овал, прямой, довольно длинный нос, широко посаженные спокойные глаза, маленькая верхняя губа, прелестный рот, не полные, но и не тонкие губы. Если волосы собрать в пучок и завязать лентами, она была бы копией Флоры.
Девушка держалась уверенно и спокойно. В то время как остальные в перерывах между съемками суетились, поправляли прически, бретельки, теребили цветы, Сента стояла неподвижно - как статуя. Она была так же невозмутима, как и мраморная девушка, которую Филипп сумел-таки три дня назад незаметно пронести в дом, а потом наверх к себе, пока мать делала кому-то стрижку. Сента была похожа на Флору и изяществом фигуры: если обхватить ее талию двумя руками, то можно сомкнуть пальцы.
Затем, когда фотограф попросил всех улыбнуться и в последний раз посмотреть в объектив, она повернула лицо так, что Филипп был шокирован: улыбка Сенты оказалась жутко натянутой и искусственной, это была не улыбка даже, а гримаса. Словно Сента намеренно издевалась или высмеивала всю церемонию. Ну нет, конечно же нет, разве она может допустить такую безобразную презрительную усмешку. Впрочем, даже если так, никто этого не заметил. "Замечательно! Замрите! Девочки, последний кадр!" - воскликнул фотограф. Все, снято. Этот снимок, безусловно, займет свое место в свадебном альбоме Фи. Теперь ей осталось только попозировать для "двух первоклассных портретов очаровательной невесты", как выразился фотограф. Фи еще не успела встать как следует и просила Стефани поправить ей шлейф, когда дверь распахнулась и в комнату вбежал Харди.
- Ой, я обязательно должна с ним сфотографироваться! - воскликнула Фи. - Посмотрите, какой он очаровашка! Я возьму его на руки; ничего страшного - его вчера искупали.
Две подружки невесты уселись на диван, придвинутый к стене, а белолицая Сента - ее сказочные, похожие на металл волосы теперь укрывали плечи - после секундного раздумья неторопливо пошла в противоположный конец комнаты, где стоял Филипп. Она шла так, что выглядела намного выше, чем была на самом деле: прямо, высоко подняв голову, очень грациозно. Пока Сента не заговорила с ним, Филипп смотрел на ее рот и думал о том, что ни у одной женщины он не видел такого красивого рта. Какой же у нее голос?
Губы раскрылись, и она произнесла:
- Какой интересный песик. Весь в рыжих пятнышках, точно маленький далматинец.
Филипп, улыбаясь ей, замечая только сейчас какие-то детали, медленно проговорил:
- Он подходит к вашим платьям.
- Вы его специально покрасили?
Филиппа рассмешила ее серьезность.
- Дело в том, что наша мама слегка его забрызгала, когда делала кому-то мелирование. Краска так и не сошла, хотя его купали.
- А я думала, он какой-нибудь редкой породы.
Филипп ожидал, что девушка говорит тихо, но ее голос оказался звонким, она не "проглатывала" гласные, говорила спокойно. Можно подумать, ее когда-то учили произносить речи, а не разговаривать. Он увидел, что кисти рук Сенты, державшей викторианский букетик из бутонов оранжевых тюльпанов и розовых гвоздик, были маленькими, а ногти подстрижены коротко, как у детей. Сента посмотрела на Филиппа своими почти бесцветными глазами, чистыми, как вода, в которой каждая капля темно-зеленой краски расходится по поверхности кругами и полосами.
- Вы Филипп, брат Фи, да?
- Совершенно верно, - он замялся. - Я и наряжен так, потому что буду ее посаженым отцом.
- Сента Пелхэм, - она произнесла свое имя так четко, словно его кто-то записывает.
- Не знаю никого, кого звали ли бы Сентой. Какое-то иностранное имя.
- Так звали одну героиню "Летучего голландца", - в ее голосе появились нотки раздражения.
Филипп не знал, что такое "Летучий голландец" (что-то связанное с музыкой, может, опера?), и потому обрадовался, когда услышал, как его зовет мать: "Филипп, Филипп, ты где?"
- Простите.
Сента что-то ответила. Он не привык общаться с людьми, которые смотрят на тебя в упор и при этом даже не улыбаются. Филипп закрыл за собой дверь и пошел на кухню, где увидел Кристин - смущенную, встревоженную, но выглядящую гораздо лучше, чем когда-либо в последнее время. Такая перемена смутила его, даже захотелось зажмуриться. Кристин была в голубом наряде - этот цвет всегда ей шел больше других - и в круглой шляпке, задрапированной бирюзовым шелком и украшенной лавандой.
- Пришла машина для нас с тетушками и еще одна - для подружек невесты.