* * *
Оскарссон стоял там, где привык, у окна, оглядывая свой мирок - большую тюрьму и маленький поселок. Его никогда особо не интересовало, есть ли где в мире что-нибудь еще. В окно он видел все, к чему так стремился. Солнце отражалось в стекле. Щеки, нос и лоб жгло; Леннарту было больно. Он с трудом рассмотрел свое отражение в темнеющем окне, но увидел, что синева вокруг глаза уже как будто приобрела другой оттенок.
Он ошибся, не распознал степень отчаяния.
- Да?
Телефонная трубка помогла не чувствовать, насколько натянута кожа на щеке.
- Леннарт?
Голос начальника пенитенциарной службы.
- Это я.
В трубке что-то заскреблось, звонивший находился на улице, на довольно сильном ветру.
- Я звоню насчет Хоффманна.
- Да?
- Его надо отправить назад. В прежнее отделение.
Скрежет превратился в почти невыносимый треск.
- Леннарт?
- О чем вы, черт возьми?
- Его надо перевести назад. Не позже завтрашнего утра.
- Ему явно угрожали.
- Надо вернуть его назад по гуманитарным соображениям.
- Он не вернется в прежнее отделение. Он не вернется даже в прежнюю тюрьму. Если его куда-то надо переводить, то пускай вообще увозят отсюда, в Кумлу или Халль, в автозаке.
- Вы никуда его не повезете в автозаке. Он вернется в свое отделение.
- Заключенного, которому угрожают, никогда не возвращают в прежнее отделение.
- Это приказ.
Два букета на его столе, цветы начали раскрываться, желтые бутоны перед ним - словно горящие лампочки.
- Мне приказали устроить адвокату позднее свидание с заключенным - и я выполнил приказ. Я получил приказ не дать комиссару уголовной полиции провести допрос - и я его выполнил. Но это… этот приказ я не стану выполнять. Если номер 0913, Хоффманна, вернуть в отделение, где ему угрожали…
- Это приказ. Не обсуждается.
Леннарт Оскарссон наклонился к желтому, ему хотелось ощутить запах чего-то реального. Щека на миг коснулась лепестков, и вернулось ощущение стянутости, словно его ударили.
- Лично я ничего не имею против того, чтобы отправить его ко всем чертям. У меня на то свои причины. Но пока я директор этой тюрьмы - он не вернется в прежнее отделение, для него это верная гибель. В шведских тюрьмах за последние годы произошло достаточно убийств. Человек погибает - и никто ничего не видел, никто ничего не слышал, а труп очень быстро прячут, им же никто особо не интересуется.
В трубке снова скрежетнуло - подул ветер или вздохнули прямо в чувствительный микрофон.
- Леннарт?
Все-таки вздохнули.
- Вы выполните приказ. Или распрощаетесь со своим креслом. У вас есть один час.
Он лежал на железной кровати, закрыв глаза. Мне очень неловко, но я понятия не имею, кто вы. Люди, которые должны были вытащить его отсюда, вернуть в реальную жизнь, сказали ему: тебя не существует.
Официально его приговорили к десяти годам тюрьмы.
Те, кто знал, отреклись. Те, кто организовал фальшивый судебный процесс и реестр судимостей, отрицают это. И не осталось никого, кто способен всё объяснить.
Он не выйдет. Его затравят до смерти, куда бы он ни бежал, как бы глубоко ни спрятался. По ту сторону стен нет никого, кто открыл бы дверь и спас его.
На тюремном дворе гулял ветер. Горячий воздух волной ударялся о бетонную стену и возвращался. Он почти не приносил свежести. Леннарт Оскарссон быстро шагал вперед, вытирая мокрый лоб рукавом рубашки. Дверь, ведущая в изолятор строгого режима, была заперта; Оскарссон поискал ключи - он не часто заходил в этот темный коридор, временное пристанище для тех, кто заработал срок, уже сидя в тюрьме, в отделениях, заполненных самыми опасными уголовниками страны.
- Мартин!
Будка надзирателей была расположена возле двери. Оскарссон зашел к трем своим подчиненным - Мартину Якобсону и двум охранникам помоложе; их имена он еще не запомнил.
- Мартин, мне надо поговорить с тобой.
Надзиратели помоложе кивнули; они услышали несказанное и вышли в коридор, закрыв за собой дверь.
- Хоффманн.
- Камера номер девять. Он себя неважно чувствует. Его…
- Его надо перевести назад. В сектор "G2". Самое позднее - завтра к обеду.
Тюремный инспектор выглянул в пустой коридор, услышал, как тикают большие уродливые часы на стене, секундная стрелка исправно двигалась.
- Леннарт?
- Ты все услышал правильно.
Мартин Якобсон встал со стула возле уставленного кофейными чашками стола, посмотрел на своего друга, коллегу, начальника.
- Мы работаем вместе почти… двадцать лет. Почти столько же мы соседи. Ты один из немногих моих друзей - и здесь, в тюрьме, и в поселке, - кого я приглашаю выпить коньяку по воскресеньям. - Он поискал взглядом кого-то, кого здесь не было. - Посмотри на меня, Леннарт.
- Не спрашивай ни о чем.
- Посмотри на меня!
- Мартин! Пожалуйста, в этот раз - не спрашивай ни о чем, слышишь?!
Седой сглотнул - от удивления, от злости.
- А в чем дело?
- Да не спрашивай же!
- Он умирает.
- Мартин…
- Это противоречит всему, что мы знаем, что говорим, делаем.
- Все, я пошел. Ты получил приказ. Исполняй.
Леннарт Оскарссон открыл дверь, он уже почти вышел.
- Я хочу видеть твое лицо.
Остановился, обернулся.
- Он ударил тебя. Леннарт… это личное?
Кожу саднило. Саднило при каждом движении, от щеки вниз лучами распространялась боль.
- Все дело в этом? Личные счеты?
- Просто сделай, как я прошу.
- Нет.
- В таком случае, Мартин, делай, как я приказываю!
- Не сделаю. Потому что это неправильно. Если надо отправить его назад… тебе придется сделать это самостоятельно.
Леннарт Оскарссон подошел к камере номер девять. В спине у него словно были две больших дыры. Он ощущал взгляд своего лучшего друга, тот смотрел Леннарту в спину не отрываясь. Как же Оскарссону хотелось обернуться, оправдаться, объяснить приказ, которым только что унизили его самого. Мартин был умным другом, умным коллегой, из тех, кто не боится говорить об ошибках тех, кому следует быть более компетентным.
Подходя к запертой камере, Оскарссон бессознательно провел рукой по спине, пытаясь замазать эти дыры. Безымянные охранники шли рядом, потом остановились у двери, загремели ключами.
Заключенный лежал на железной койке почти голый, в одних белых трусах, он жмурился, немного дрожал, грудь, плечи и лицо блестели от пота.
- Тебя переводят назад.
Бледный и выглядит не очень. А ведь всего несколько часов назад он бил его, Леннарта, в лицо.
- Завтра. В восемь.
Тот не пошевелился.
- В то же отделение и ту же камеру.
Как будто не слышит, не видит.
- Ты понимаешь, что я говорю?
Директор тюрьмы подождал. Посмотрел на дверь, кивнул молодым охранникам.
- Книги.
- Что?
- Мне нужны книги. Законное требование.
- Какие книги?
- Я требовал две из пяти книг, по закону имею право. И опять требую. "Из глубины шведских сердец". "Марионетки". Они в моей камере.
- Будешь читать?
- Надо же как-то убить ночь.
Леннарт Оскарссон снова кивнул охранникам, чтобы заперли камеру и ушли.
Он сел. Назад. Он умрет. Назад. Умрет, как только переступит порог прежнего отделения, ненавидимый, преследуемый. Он нарушил главнейший закон тюрьмы, он стукач, а стукачей убивают.
Пит опустился на колени перед цементным основанием унитаза, засунул два пальца в горло и нажимал на язык, пока не вырвало.
Следовало исторгнуть из себя сосущий страх. Пит избавился от всего, что в нем находилось. Он остался один; тот, кто спалил его, собирался спалить его еще раз.
Пит нажал на кнопку звонка.
Он не умрет. Не сейчас.
Хоффманн держал палец на звонке четырнадцать минут. Наконец квадратное окошечко открылось, и надзиратель с выпученными глазами заорал, чтобы он, мать его так, прекратил.
Пит пропустил его слова мимо ушей, только крепче вдавил кнопку в стену.
- Книги.
- Ты их получишь.
- Книги!
- Они у меня с собой. Приказ директора тюрьмы. Если хочешь, чтобы я вошел, отпусти кнопку.
Хоффманн увидел их, как только дверь открылась. Его книги. Вертухай нес их одной рукой. В груди отпустило. То, что так страшно давило, от чего била дрожь, отпустило Пита, он ослаб, хотелось сползти по стенке. Хотелось заплакать. Его отпустило, ему хотелось плакать - и всё.
- Блевотиной пахнет. - Надзиратель заглянул в цементную дыру, его замутило, и он отступил. - Ну, как знаешь. Уборщиц тут нет. Запах этот… придется тебе к нему привыкнуть.
Руки охранника стиснули каждую книгу, встряхнули, перелистали, еще раз встряхнули. Хоффманн стоял перед ним, но ничего не чувствовал - он знал содержание этих книг.
Пит долго сидел на железной кровати, положив рядом с собой две книги из Аспсосской библиотеки. Они были нетронуты. Совсем недавно он стоял на коленях и его выворачивало наизнанку; теперь же он был спокоен, тело стало по-прежнему мягким, снова начало гнуться. Надо отдохнуть, поспать немного - и тело снова наполнится силой. Он не умрет. Не сейчас.
Пятница
Он проснулся, обливаясь потом, снова заснул, неглубоко, и видел бессвязные бесцветные сны, черно-белые, далекие, снова проснулся и сел на железной койке. Долго смотрел на пол, на лежащие там книги. Лучше не спать. Тело отчаянно требовало отдыха, но такой сон забирал больше сил, чем давал, и Хоффманн решил сидеть и дожидаться, когда рассветные сумерки станут утром.
Было тихо, темно.
Коридор строгача давно спал.
Вчера Хоффманн очистился. Страх застил ему свет, и от него следовало избавиться. Над дырой в бетоне все еще висел сильный запах. Хоффманн опустошил себя. Страх ушел, уступив место желанию выжить.
Пит поднял книги, положил перед собой. "Из глубины шведских сердец". "Марионетки". В одноцветном твердом переплете, помеченном синим "ХРАН" и красным "Аспсосская библиотека". Он открыл первую книгу, крепко ухватил переднюю крышку переплета, оторвал, дернул еще раз - оторвал корешок, рванул в третий раз - и задняя крышка последовала за корешком. Хоффманн поглядел на запертую дверь. По-прежнему тихо. За дверью никто не ходил, никто не подслушивал, не обводил камеру торопливо-изучающим взглядом через "глазок". Хоффманн сел к двери спиной. Если кто-нибудь вздумает подсматривать, то увидит только беспокойного долгосрочника, которому не спится.
Осторожно провел рукой по разорванной книге. Пальцами по левому полю, по прямоугольной дыре.
Он лежал там. Все одиннадцать деталей.
Пит повертел книгу, выдавил из углубления металл, который через пару минут станет пятисантиметровым револьвером. Сначала крупные детали - рамка с дулом, осью барабана и спусковым крючком; легкий удар ручкой отвертки для швейной машины по миллиметровому гвоздику, потом надульник с первым винтиком, щеки рукоятки со вторым, стабилизатор приклада с третьим.
Обернулся на дверь, однако шаги звучали только у него в голове, как и раньше.
Пит крутанул барабан крошечного револьвера, опустошил его, выложил на железную раму кровати шесть патронов длиной с ноготь мизинца. Боеприпасы, вместе взятые, весили меньше одного грамма.
Он видел, как человек перестал дышать - в том проклятом туалете, в паромном терминале Свиноуйсьце. Короткое дуло уперлось в вытаращенный глаз, крохотный револьвер убил одним-единственным выстрелом.
Пит подержал оружие, поднял, прицелился в загаженную стену. Указательный палец левой руки легко лег на спусковой крючок (скоба спилена, и места хватает), плавно надавил (Пит видел, как курок меняет положение). Спуск нажат до упора, курок ушел вперед. Тихий щелчок. Оружие действует.
Таким же манером Пит разорвал вторую книгу, нашел дыру, прорезанную в левом поле, капсюль-детонатор величиной с толстый гвоздь и приемник величиной с монету в пятьдесят эре. Распорол бабушкиной отверткой передний и задний форзацы по сгибу, разъединил склеенный шов и выковырял два отрезка тонкого детонирующего шнура по девять метров каждый и такой же тонкий пластиковый кармашек, в котором было в общей сложности сорок миллилитров нитроглицерина.
Одна минута восьмого.
Пит услышал, как в коридоре за запертой дверью сменились надзиратели, ночная смена стала дневной. Еще час. А потом его поведут назад.
"G2", левая сторона. Назад. Там ему конец.
Он нажал на кнопку в стене.
- Что?
- Посрать.
- У тебя есть дыра возле кровати.
- Там засор. Я вчера все заблевал.
В примитивном динамике затрещало.
- Тебе срочно?
- Прямо сейчас.
- Через пять минут.
Пит остался у двери; шаги, еще шаги, двое надзирателей привели кого-то, в камеру, отперли и заперли дверь, водили в туалет, нельзя, чтобы заключенные встречались в коридоре, в камеру, я сказал, в камеру! Револьвер покоился посреди ладони; Пит откинул барабан, сосчитал все шесть патронов, сунул оружие в глубокий передний карман штанов. Плотная ткань скрыла его, как до этого скрыла капсюль-детонатор и приемник в другом кармане. Детонирующий шнур и кармашек с нитроглицерином уже была заткнуты за резинку трусов.
- Открой заключенному в "девятке".
Надзиратель стоял прямо перед его дверью.
Хоффманн отскочил к койке, лег, увидел, как открывается квадратное окошечко и охранник заглядывает в камеру, смотрит достаточно долго, чтобы убедиться: заключенный лежит, где ему положено.
Загремели ключи.
- Ты собирался в туалет. Поднимайся и иди.
Надзиратель стоял у двери камеры. Еще один - поодаль в коридоре. И еще двое сейчас в прогулочном дворе.
Хоффманн бросил взгляд на "стакан" охранников. Там сидел пятый - тот, пожилой, Якобсон. Инспектор с седыми жидкими волосами. Сидит спиной к коридору.
Они далеко друг от друга.
Хоффманн медленно пошел к душевой и туалетам. В коридоре трое вертухаев, и они далеко друг от друга.
Хоффманн сел на загаженное пластмассовое сиденье, спустил воду, потом открыл кран и оставил воду течь. Он глубоко дышал, следя, как при каждом вдохе раздувается живот. В животе находилось спокойствие, оно так нужно ему сейчас. Он не умрет. Не сейчас.
- Всё. Можешь открывать.
Надзиратель отпер дверь; Хоффманн бросился вперед, нацелился и крепко прижал миниатюрный револьвер к глазу этой суки, которая таращилась на него через окошко в двери камеры.
- Твой сослуживец. - Он говорил шепотом. - Сюда должен прийти твой сослуживец.
Инспектор не шевелился. То ли не понял, что происходит. То ли испугался.
- Сейчас. Он придет сейчас.
Хоффманн, не спуская глаз с личной рации на ремне у надзирателя, еще крепче прижал револьвер к закрытому веку.
- Эрик?
Инспектор понял. Осторожно махнув рукой, он еле слышно позвал:
- Эрик, подойди сюда…
Хоффманн коротко глянул на следующего надзирателя. Тот двинулся было им навстречу, но вдруг остановился, сообразив, что его коллега стоит неподвижно и что к его голове прижато что-то похожее на кусок металла.
- Подойди.
Надзиратель, которого звали Эрик, поколебался, потом пошел, взгляд вверх, в камеру слежения, картинку с которой видит сейчас дежурный на центральном посту.
- Еще так сделаешь - убью. Убью. Убью.
Пит еще сильнее прижал револьвер к глазу надзирателя, а другой сорвал с форменных ремней две пластмассовые штуки, которые давали единственную возможность поднять тревогу.
Надзиратели ждали, подчиняясь ему во всем. Оба понимали - Хоффманну терять нечего, тюремные охранники такое хорошо понимают.
Остался еще один.
Еще один человек, который мог свободно передвигаться по коридору. Хоффманн посмотрел на будку надзирателей. Третий по-прежнему смотрит в сторону, шея склонена вперед, как будто читает.
- Вставай!
Тот пожилой, седой, обернулся. Между ними было двадцать метров, но инспектор прекрасно понимал, что именно он видит. Заключенный держит что-то у головы надзирателя. Рядом неподвижно стоит и ждет второй.
- Тревогу не поднимать! Не запирать дверь!
Мартин Якобсон с трудом проглотил комок.
Его всегда занимало - что он будет чувствовать? Теперь он это знал.
Все эти чертовы годы он ждал нападения, по-идиотски тревожился из-за такой вот ситуации.
Спокойствие.
Он чувствовал спокойствие.
- Тревогу не поднимать! Не запирать дверь! Убью!
Тюремный инспектор Якобсон знал инструкции безопасности Аспсосской тюрьмы наизусть. При нападении: 1. Запереть двери. 2. Включить тревожную сигнализацию. Много лет назад он присутствовал при разработке правил поведения разоруженной охраны, и вот теперь ему впервые приходилось применять их на практике.
Сначала - запереть будку надзирателей изнутри.
Потом - послать сигнал тревоги на центральный пост.
Но в голосе (он слышал его) и мышцах (он видел тело) Хоффманна ощущалась агрессия. Якобсон знал, что зэк, который кричит, вцепившись в оружие, способен на насилие; Якобсон читал заключение Государственной пенитенциарной службы, читал дела своих подопечных с психопатическими склонностями, но жизни его коллег, человеческие жизни, значили неизмеримо больше, чем принятые раньше инструкции о безопасности. Поэтому Мартин не остался в будке, не запер дверь изнутри. Он не нажал ни на кнопку тревоги у себя на рации, ни на кнопку на стене. Вместо этого он медленно пошел вперед - куда указывала рука Хоффманна. Якобсон прошел мимо первой камеры, и кто-то снова заколотил в дверь, однообразный тяжелый звук покатился между стенами коридора. Какой-то заключенный среагировал на происходящее снаружи и устроил то, что зэки всегда устраивают, когда злятся, требуют внимания к себе или просто радуются какой угодно хрени, лишь бы не эта тоска. Стук поднялся во всех камерах, в двери начали колотить другие заключенные, которые понятия не имели, что произошло, но подключались к тому, что все-таки лучше, чем ничего.
- Хоффманн, я…
- Молчать.
- Может, мы…
- Молчать! Убью.
Трое надзирателей. Теперь они все рядом. Эти, которые во дворе… пройдет еще какое-то время, прежде чем они окажутся здесь.
Он прокричал в пустой коридор:
- Стефан!
Еще раз.
- Стефан, Стефан!
Камера номер три.
- Сука-стукач.
Истеричный голос резал слова и стены.
Стефан.
Всего в нескольких метрах, его и Хоффманна разделяет только запертая дверь.
- Тебе конец, сука-стукач.
Хоффманн крепче прижал револьвер к глазу молодого охранника, оружие чуть скользнуло.
Жидкость, слезы, он плачет.
- Поменяетесь местами. Ты войдешь туда. В третью камеру.