- Херманссон, тебе что-то нужно?
Он так и сидел на полу, примостившись в углу между коробками и стеной. Гренс мучился от горя уже почти полтора года, впадая то в депрессию, то в бешенство. Сколько раз за эти жуткие месяцы Мариана посылала Эверта к черту, сколько раз потом просила прощения. Несколько раз она готова была все бросить, уволиться, лишь бы сбежать от озлобленности сломленного человека, которой конца не видно. Мариана уже начинала думать, что однажды он сломается окончательно, упадет и больше не поднимется. Но это лицо… теперь сквозь муку в нем читалась целеустремленность, решительность - где они были до сих пор?
Картонные коробки, зияющая на полке дыра - все это могло означать внезапное избавление от боли.
- Да. Мне кое-что нужно. У нас вызов. Вестманнагатан, семьдесят девять.
Эверт слушал, она это видела, он внимательно слушал ее. Мариана уже почти забыла, как это бывает.
- Расправа.
* * *
Пит Хоффманн выглянул в большое окно красивой квартиры. Эта, другая квартира на другой улице в центре Стокгольма, была похожа на первую - в обеих три бережно отреставрированные комнаты, в обеих - высокие потолки и светлые стены. Однако в этой квартире на отполированном паркете не лежал мнимый покупатель с большой дырой в одном виске и двумя дырами в другом.
Внизу, на широком тротуаре, нарядные, полные предвкушения люди шли на вечерний спектакль солидного театра, а рядом другие, возбужденные и словно бы чуть шаржированные, - выйдут на сцену, громко произнесут свои реплики и снова уйдут.
Иногда Хоффманну страстно хотелось жить такой жизнью - обыденной жизнью простых людей, делать вместе с другими простые дела.
Оторвавшись от этих нарядных и полных предвкушения, отойдя от окна с видом на Васагатан и Кунгсбрун, он прошел через большую комнату - свой кабинет со старинным письменным столом, двумя запертыми оружейными шкафчиками и отличным открытым камином. На кухне рвало последнего "верблюда", женщину. Женщина мучилась уже долго, она еще не привыкла - на это ей понадобится несколько поездок. Хоффманн прошел на кухню. Ежи с Мариушем стояли у раковины, оба в желтых резиновых перчатках, и вылавливали кусочки коричневой резины, которые молодая женщина извергала вместе с молоком и ошметками какой-то еды в два ведра, стоящие перед ней на полу. Она была последним, пятнадцатым "верблюдом". Первого опорожнили на Вестманнагатан, прочих - здесь. Хоффманн нервничал. Эта квартира - его прикрытие, его фасад, и ему не нужны здесь ни наркотики, ни поляки. Но пришлось спешить. Все полетело к чертям. Человеку прострелили висок. Пит рассматривал Мариуша; этот бритоголовый в дорогом костюме всего два часа назад совершил убийство, но на его лице ничего не отражалось - словно он бесчувственный, словно он всего лишь профессионал. Хоффманн не боялся ни его, ни Ежи, но уважал этих беспредельщиков - случись ему возбудить у них подозрения, пуля вполне могла бы угодить в его собственную голову.
Злость прогнала разочарование, прежде прогнавшее отвращение, и Пит не мог усидеть на месте, поскольку все это происходило внутри него.
Он был там и не смог помешать.
Помешать означало бы погибнуть самому.
Поэтому вместо него погиб другой.
Молодая женщина на кухне вроде управилась. Пит не знал ее, видел в первый раз. Ему достаточно было того, что она - Ирина из Гданьска, что ей двадцать два года, она студентка и что она сама не понимает, в какое опасное дело впуталась. Идеальный "верблюд". Именно таких они искали. Были, конечно, и другие - наркуши, тысячами наплывавшие с окраин больших городов, готовые предоставить свои тела в качестве контейнеров за меньшие суммы, чем получали "верблюды" вроде этой женщины, но организация научилась не пользоваться услугами наркоманов - наркоманам нельзя было доверять, они часто выблевывали груз задолго до прибытия в пункт назначения.
Злость, разочарование и отвращение, и еще чувства, еще мысли.
Операции не получилось. Он не сумел проконтролировать доставку партии.
Результата нет. Оба поляка в этот момент уже должны быть в Варшаве - собирать информацию об очередном партнере, устанавливать его личность.
Сделка не состоялась. Они зря притащили сюда пятнадцать "верблюдов" - десять опытных, которых они уже использовали прежде и в каждом из которых было по двести капсул, и пятерых новых, по сто пятьдесят капсул в каждом, итого двадцать семь килограммов свежайшего амфетамина; если его разбавить для продажи на улице, то получится восемьдесят один килограмм, по сто пятьдесят крон за грамм.
Но без подстраховки не получилось ни операции, ни результата, ни сделки.
Лишь попытка продажи, которая вышла из-под контроля и закончилась убийством.
Пит коротко кивнул бледной молодой женщине по имени Ирина. Деньги были готовы еще утром, перетянутые пачки лежали в карманах его брюк; он вынул одну, пошуршал банкнотами - пусть видит, что денег хватит. Женщина была из новеньких, слабоватая - в свою первую поездку Ирина доставила всего полтора килограмма. Когда его разбавят и подготовят к продаже, получится в три раза больше. Итого - шестьсот семьдесят пять тысяч крон.
- Твои четыре процента. Двадцать семь тысяч крон. Но я округлю в большую сторону. Три тысячи евро. Если в следующий раз не побоишься проглотить больше - получишь больше. С каждой партией желудок понемногу растягивается.
Красивая. Даже сейчас, с прилипшими к бледному потному лицу волосами. Даже после того, как она два часа провалялась на полу шведской трехкомнатной квартиры, мучаясь от рвоты.
- И мои билеты.
Хоффманн кивнул Ежи; тот вынул из внутреннего кармана темного пиджака два билета. Один на поезд Стокгольм - Истад и один на паром от Истада до Свиноуйсьце. Ежи подал их женщине; она потянулась к билетам, но он с улыбкой отдернул руку. Подождал, снова протянул, снова отдернул руку.
- Твою мать! Она их заслужила!
Хоффманн вырвал у Ежи билеты и отдал женщине.
- Когда нам понадобится твоя помощь, мы с тобой свяжемся.
Злость, разочарование, отвращение.
Они снова остались одни в квартире, изображавшей офис одной из стокгольмских охранных фирм.
- За эту операцию отвечал я.
Хоффманн шагнул к мужчине, который в первой половине дня застрелил человека.
- В этой стране я веду переговоры и я отдаю приказы.
Это больше чем злость. Это гнев. Все это время Хоффманн удерживал его в себе. Сначала предстояло позаботиться о "верблюдах", опорожнить их, спасти партию. Теперь гнев можно было выпустить на волю.
- Если кто-то стреляет - то по моему, и только по моему приказу.
Пит не знал, откуда пришел этот гнев и почему он так силен. Злится ли он из-за того, что ошибся с партнером? Или чувствует свою беспомощность оттого, что погиб человек, который, возможно, имел то же задание, что и он сам?
- Пистолет. Где пистолет?
Мариуш ткнул себя пальцем в грудь, указывая на внутренний карман пиджака.
- Ты совершил убийство. За это дают пожизненный срок. И ты, придурок, до сих пор не избавился от оружия?
В нем бушевал гнев и что-то еще. Вы должны были отправиться в Польшу и обо всем доложить. Он подавил в себе чувство, очень похожее на страх, и посмотрел в лицо человека, с улыбкой указывающего на свой внутренний карман. Играй свою роль. Власть и уважение - добейся их и впредь никому не отдавай. Играй свою роль, иначе тебе конец.
- Он был из полиции.
- Откуда, мать твою, ты это знаешь?
- Он сам сказал.
- С каких это пор ты понимаешь по-шведски?
Пит медленно дышал, отмечая, что злится и устал. Он подошел к круглому кухонному столу с металлическими мисками, в которых было две тысячи семьсот пятьдесят исторгнутых из желудков и промытых капсул, больше двадцати семи килограммов чистого амфетамина.
- Он сказал "полиция". Я слышал. И ты слышал.
Хоффманн ответил, не оборачиваясь:
- На встрече в Варшаве мы с тобой были вместе. Ты знаешь, о чем там шла речь. Пока мы в Швеции, решения принимаю я, и только я.
* * *
Всю недолгую дорогу из Крунуберга в Васастан ему что-то мешало. Что-то жесткое на сиденье. Когда Херманссон повернула на Вестманнагатан и машина подъехала к дому номер семьдесят девять, Гренс приподнял свое тяжелое тело и пошарил по сиденью рукой. Две кассеты. Разные записи Сив. Гренс посмотрел на пластмассовые футляры, которые надо бы тоже отправить в коробку, потом - на переднее сиденье и бардачок. Там лежали еще две кассеты. Гренс нагнулся и засунул их как можно глубже под сиденье; ему одинаково страшно было и держать их в руках, и забыть в машине - последние четыре кусочка другой жизни, которые скоро окажутся в заклеенной скотчем картонной коробке.
Эверт Гренс предпочитал сидеть именно здесь, сзади.
Музыки у него теперь не было, не было и желания слушать регулярные вызовы по рации или отвечать на них. А Херманссон вела машину в плотном потоке городского транспорта гораздо увереннее, чем Свен или сам Гренс.
Теснота; три полицейские машины и темно-синий автобус "фольксваген" криминалистов стояли вторым рядом возле припаркованных автомобилей обычных горожан. Мариана сбросила скорость, въехала на тротуар и остановилась перед подъездом, у которого дежурили двое полицейских в форме. Оба с виду молодые и бледные; один из них торопливо зашагал навстречу красной машине, в которой сидели молодая женщина и двое мужчин. Херманссон поняла, в чем дело, и, когда Гренс уже собирался постучать в окошко, опустила свое стекло и показала удостоверение:
- Мы следователи. Все трое.
Мариана улыбнулась полицейскому. Он не только выглядел юным - он, скорее всего, и был очень молод, даже моложе ее самой. Он, наверное, служит всего несколько недель - мало кто не знает Эверта Гренса в лицо.
- Это вы приняли тревожный звонок?
- Да.
- Кто звонил?
- Аноним, если верить диспетчерской.
- Вы говорили - это расправа?
- Мы говорили, что это похоже на расправу. Поймете, когда подниметесь в квартиру.
Дверь на пятом этаже, самая дальняя от лифта, была открыта. Возле нее дежурил еще один полицейский в форме. Этот был постарше, служил подольше; он узнал Сундквиста и кивнул ему. Херманссон загодя раскрыла удостоверение, и ей осталось только предъявить его. Она и сама не знала, прослужит ли где-нибудь настолько долго, чтобы ее начали узнавать не только ближайшие сослуживцы; вряд ли - она не из тех, кто подолгу сидит на одном месте.
Все трое надели белые халаты, пластиковые бахилы и вошли; Эверт упрямо остался ждать медлительного лифта, пообещав скоро присоединиться к коллегам.
Тесноватая прихожая, спальня с простой узкой кроватью, кухня с красивыми зелеными шкафчиками и рабочий кабинет с покинутым письменным столом и пустыми книжными полками.
Еще комната.
Переглянулись, вошли.
Из мебели в гостиной имелся только большой четырехугольный обеденный стол из дуба и к нему - шесть стульев. Четыре стула стояли рядом, пятый - чуть в стороне и косо, словно сидевший на нем внезапно поднялся. Шестой лежал на полу; тяжелый стул почему-то упал, и следователи подошли поближе, чтобы разобраться.
Темное пятно на ковре они увидели сразу.
Большое, с неровными краями, почти коричневое пятно. Прикинули - сантиметров сорок-пятьдесят в диаметре.
Тут же увидели и голову.
Голова лежала посреди пятна, словно плавая в нем. Мужчина казался довольно молодым - определить возраст мешало изуродованное лицо, однако тело было мускулистым, а одежда - такого рода, какую люди в возрасте носят редко: тяжелые черные ботинки, черные джинсы, белая футболка, обилие серебра - на шее, запястьях, пальцах.
Свен Сундквист постарался сосредоточиться на пистолете в правой руке.
Если долго смотреть на пистолет и отсечь все остальное, может быть, удастся не увидеть отвратительной смерти, которой ему никогда не понять.
Пистолет черно поблескивал; калибр - девять миллиметров; а вот такую марку не часто встретишь на месте преступления - "радом", польское оружие. Свен наклонился к технику-криминалисту - подальше от жизни, которая вытекла из тела, оставив темное пятно на дорогом ковре. Затвор словно застрял в переднем положении; Свен как будто видел патрон, досылаемый в патронник, он тщательно рассматривал дуло, рукоятку, шпильку предохранителя, искал, за что зацепиться взглядом, лишь бы не смотреть на смерть.
Нильс Кранц стоял в стороне. Рядом - двое коллег помоложе. Втроем они обыскали здесь каждый угол. Один из криминалистов что-то снимал на стене, на белых обоях. Свен отвернулся от головы и стал рассматривать камеру. Объектив был направлен на маленькое пятнышко - совершенно безопасное, оно располагалось достаточно далеко от безжизненных глаз.
- В черепе жертвы одно входное отверстие от одной пули.
Кранц неслышно зашел за спину своему коллеге с камерой и оказался возле Сундквиста.
- Но два выходных отверстия.
Свен отвернулся от пятна на обоях и вопросительно посмотрел на старшего криминалиста.
- Входное отверстие больше обоих выходных, потому что выстрел сделан в упор.
Свен слушал Кранца, но слов не понимал. Однако решил не переспрашивать, чтобы не знать подробностей, а просто следил за пальцем криминалиста, указывавшего на пятно.
- К тому же вот это - то, что мы засняли и на что ты сейчас смотришь, - брызнуло из головы убитого. Мозги.
Свен задышал медленнее. Он так хотел не смотреть на смерть, придумал сосредоточиться на пятнышке на обоях - а получил смерть в еще большем объеме, в максимальной концентрации. Он опустил взгляд и услышал, как Эверт входит в комнату.
- Свен!
- Что?
- Тебе разве не надо поговорить с теми, кто принял вызов? С теми, кого здесь нет?
Свен с благодарностью взглянул на шефа и заторопился прочь от темных пятен на ковре и от пятнышка на обоях, а Гренс присел на корточки, чтобы быть поближе к безжизненному телу.
* * *
Они снова выясняли, кто главнее. Не в последний раз. И ему всегда нужно выходить победителем.
Играй свою роль. Иначе тебе конец.
Он стоял между Мариушем и Ежи возле круглого кухонного стола в "Хоффманн секьюрити", надо было опустошить две тысячи семьсот пятьдесят капсул с амфетамином. Последняя партия с фабрики в Седльце. Сначала белые медицинские перчатки вылавливали коричневую резину, которая защищала желудок "верблюда" на случай, если капсула лопнет, потом, ковырнув центр капсулы ножом, следовало ссыпать порошок в большие стеклянные миски и смешать его с глюкозой. Одна часть амфетамина из Восточной Польши на две части глюкозы из магазина "Консум", что на Оденгатан. Двадцать семь килограммов чистого наркотика превратились в восемьдесят один килограмм наркотика, который можно продавать на улице.
Хоффманн поставил металлическую банку на кухонные весы и насыпал в нее ровно тысячу граммов амфетаминовой смеси. Над порошком аккуратно легла полоска фольги, а на фольгу - нечто вроде куска сахара. Хоффманн поднес спичку к пластине сухого спирта, и, когда белый квадратик загорелся, Хоффманн крепко завинтил крышку банки; когда кислород кончится, пламя тут же погаснет, а килограмм амфетамина окажется в вакуумной упаковке.
Хоффманн проделал эту операцию восемьдесят один раз подряд.
- Бензин?
Ежи открыл бутылку с очищенным бензином, полил бесцветной жидкостью крышки и стенки банок и хлопчатобумажной тряпкой размазал бензин по металлу. Еще спичка, еще огонь, синеватое пламя, которое он через десять секунд потушил тряпкой.
Все, отпечатки пальцев уничтожены.