Он нашел свое призвание на Патпонг 3, квартале гей-баров и ночных клубов, расположенном в знаменитом бангкокском районе развлечений. В деревне Суко и семеро его братьев и сестер потрошили рыбу за пару бат в день. Здесь ему платили в тридцать раз больше за то, что он пил и танцевал с фарангами, которые рассказывали потрясающие истории, за то, что он прихорашивался, накладывая макияж, за то, что его ласкали и восхваляли, за то, что его член сосали так часто, как он только мог выносить. Что плохого в том, чтобы пососать парочку в ответ? Это было далеко не худшее, что когда-либо оказывалось у него во рту. Ему даже нравился вкус спермы, не считая легкого пощипывания, которое она оставляла в глотке.
Ему нравилось ощущать мужскую плоть рядом с собственной, нравилось, когда его обнимают сильные руки, нравилась непредсказуемость каждой ночи. Он дивился разнообразию телесных черт американцев и англичан, немцев и австралийцев. Кожа некоторых была мягкой и белой, как тесто из рисовой муки; другие оказывались покрыты густыми волосами, которые опутывали их руки и грудь, будто шерсть. Встречались толстые и истощенные, приземистые и невероятно высокие, уродливые, привлекательные или неприметные. Все тайские мальчики, которых он знал, были худыми, смуглыми, тонкокостными и гладкокожими, с прелестными андрогинными лицами. Таким был и он сам. Таким был и Ной.
Из дешевого магнитофона в углу комнаты Роберт Смит пел, что Суко заставляет его снова чувствовать себя молодым. Суко бросил на устройство сердитый взгляд. Ной подарил ему эту пленку - некачественный бангкокский бутлег группы The Cure, вскоре после того, как Суко впервые заговорил о выезде из страны. В прошлом году. В том году, когда Суко решил наладить жизнь.
Остальные - прочие стройные сердцееды с вороными волосами, - думали, что смогут вести такую жизнь целую вечность. Им было по семнадцать, пятнадцать и меньше. Они были влюблены в собственные отражения в зеркалах - угольно-черные глаза мерцали от выпивки и комплиментов, губы покрывали ссадинки от множества грубых поцелуев, множества применений по назначению. Они не верили, что когда-нибудь им исполнится тридцать, не представляли, как огрубеет кожа, как появятся морщинки, которые впечатает в их лица барная жизнь. Некоторые заканчивали, торгуя собой на Сой Ковбой, плюгавом кузине Патпонга, где пиво было дешевле, а блеск тусклее, где неоновый свет припадочно мигал или не горел вовсе. Некоторые становились бродягами.
А некоторые просто исчезали. Суко рассчитывал стать одним из последних.
Ной был его сверстником, и далеко не глупым. Суко встретил его на сцене в баре Хай-Вей. Они исполняли байкерский номер - сидели вдвоем верхом в седле Харли Дэвидсона друг напротив друга в одних лишь мотоциклетных фуражках и лизались взасос, изредка небрежно отрываясь и мастурбируя друг другу, окруженные потными лицами глазеющих фарангов.
Сразу по окончанию номера, когда сперма еще стекала по бахроме седла и коже их худых бедер, Ной промурлыкал Суко прямо в рот:
- Представляешь, как бы они удивились, заведи мы сейчас эту штуку и заедь на ней прямо в толпу?
Суко отстранился и взглянул на него. Левая рука Ноя лениво лежала у Суко на шее; правая ладонь Ноя обхватывала член Суко, нежно стискивала и отпускала. Ной улыбнулся и поднял безупречную бровь, и Суко обнаружил, что у него снова встает - на того, кто ему даже не платит.
Ной в последний раз сжал пальцы и отпустил.
- Не назначай встреч, когда закончишь сегодня работать, - сказал он Суко. - Отвези меня к себе домой.
Суко так и сделал; даже после ночи в Патпонге они разгадывали тела друг друга, будто улицы в незнакомом городе. Вскоре они стали неоспоримыми звездами живых секс-шоу Хай-Вея - они знали, как любить друг друга наедине и как красиво демонстрировать это зрителям. Они зарабатывали вдвое больше других парней. Суко начал откладывать на билет на самолет.
А Ной тратил свои деньги на всякие пустяки: футболки с неприличными надписями, мешочки конопли и таблетки, даже светящийся в темноте искусственный член для их шоу. Под конец у Ноя хватило ума лишь на то, чтобы привести его своей глупостью в ярость.
- Я действительно улечу, - говорил ему Суко, когда они лежали в обнимку на соломенной подстилке в комнате, которую снимали над дешевым рестораном; запахи нам-пла и масла чили просачивались в открытое окно и смешивались с ароматом их секса. - Когда накоплю достаточно, так и сделаю. Можешь полететь со мной, но я не буду ждать, когда соберу нужную сумму, зная, сколько у меня возможностей упустить свой шанс.
Но Ной не верил до той самой ночи, когда Суко показал ему билет в один конец. И как тогда разрыдался Ной - настоящими слезами, которых Суко никогда не ожидал увидеть, горькими детскими слезами, от которых покраснела его гладкая кожа, а глаза сузились в щелочки. Он цеплялся за руки Суко, лил на них сопли и умолял остаться до тех пор, пока Суко не захотелось впечатать его носом в падпонгскую грязь.
- Это все, чего ты хочешь? - спросил Суко, жестом указывая на неоновую безвкусицу, ветхие бары, тайских мальчиков и девочек, выставлявших все напоказ по заранее установленным ценам - свою плоть, свой голод и, если они оставались достаточно долго, свои души. - Тебе этого достаточно? Что ж, мне недостаточно.
Ной сделал свой выбор и отчаянно старался ради него. Но и Суко тоже сделал свой выбор, и никто не мог у него этого отнять. Город, в котором он жил теперь, Лос-Анджелес, был частью его выбора. Другой город ангелов.
Он оставил Ноя всхлипывать посреди Патпонг 3 - тот не мог или не хотел прощаться. Теперь их разделяло полмира, и со временем воспоминания Суко о Ное отравил гнев. Он был не более чем пресыщенным, отчаянно похотливым, эгоцентричным мальчишкой, который ожидал, что Суко бросит мечту всей своей жизни ради очередной пары лет бездумных наслаждений. "Засранец", думал Суко, и в сердце у него полыхал праведный гнев. "Ублюдок. Идиот".
Теперь Роберту Смиту захотелось, чтобы Суко полетел с ним на луну. Настолько же благоразумная просьба, как и все, что от него хотел Ной, в самом-то деле. Суко удостоил магнитофон сладчайшей из своих улыбок и тщательно оформил губами поговорку:
- Найди себе какое-нибудь занятие, Роберт!
- Я всегда буду любить тебя, - простонал в ответ Роберт.
Суко продолжал скалиться на магнитофон. Но в глазах его зажегся злобный огонек, и он выплюнул единственное слово:
- НЕТ!
Джастин обходил бары Западного Голливуда поспешно и непреклонно, рюмку за рюмкой хлопая мартини, которое настойчиво ассоциировалось с марсианами с тех пор, как он прочел "Сияние". Вскоре его мозг занемел и покрылся приятной смазкой.
Ему удалось найти пять или шесть баров по нраву в пешей досягаемости друг от друга - немалое достижение в Эл-Эй. Сейчас он как раз подпирал матово-серую стену в "Раненом Олене" - дорогом клубе с колдовской подсветкой из синих лампочек и ультрафиолета. Он прошелся взглядом по толпе и вновь уткнул его в стакан со сверкающей выпивкой у себя в руке. Джин дробил свет на бритвенно-серые блики. Оливка качалась на поверхности, как маленькая отсеченная голова в ванночке с едкими химикатами.
В телевизоре творилось нечто странное. Джастин ушел из Клуба 312, уютного бара с Синатрой в музыкальном автомате, где по обыкновению любил расслабиться и выпить перед тем, как приступить к поискам спутника. Сегодня 312 пустовал, не считая кучки завсегдатаев, которые сгрудились у мерцающего экрана в углу. Он не знал, что происходит, потому что никто из завсегдатаев никогда с ним не заговаривал - как и он с ними.
Но из обрывков разговора - съеден заживо, ночь живых мертвецов - и нервного смеха, долетевших до него, Джастин сделал вывод, что какой-то канал показывает обзор хэллоуинских ужасов. Праздник намечался на следующей неделе, и он собирался прикупить конфет. Нужно запастись сладостями, если собираешься приглашать домой охотников за ними.
Он услыхал, как диктор говорит: "Это был специальный репортаж. Мы будем держать вас в курсе на протяжении вечера, когда новая информация станет доступной...". Была ли это часть фестиваля фильмов ужасов? Возможно, подделка вроде той радиопередачи тридцатых годов, из-за которой люди вскрывали себе вены. Марсиан боялись, вспомнил Джастин. Опорожнил своего последнего марсианина и вышел из бара. Новости его не интересовали. Он собирался устроить собственную ночь живых мертвецов.
В "Раненом Олене" телевизор отсутствовал. Зрелища здесь были второстепенны - лучшее, что осталось в том мертворожденном золотом теленке, которого являл из себя иной Голливуд. Главным был звук, фунты и фунты которого толкались в барабанные перепонки, расцвечивали мозг, отчего даже кожа начинала казаться нежной и избитой, если терпеть достаточно долго. За головной болью открывалась трансцендентность.
Из музыки в "Олене" играли по большей части психо-индастриал, Skinny Puppy, Einstürzende Neubaten и Ministry, The Butthole Surfers, Nine Inch Nails и My Bloody Valentine. Названия групп нравились Джастину больше, чем сама музыка. Синатру они ставили ближе к закрытию, когда хотели выгнать посетителей.
Но именно "Олень" был пристанищем по-настоящему красивых парней, отпадных мальчиков, которые могли позволить себе обрить полголовы, а оставшиеся волосы выкрасить в кромешный черный или зловещий фиолетовый, или оставить их длинными и грязными, или делать на лице по двадцать проколов. Они проскальзывали в двери, затянутые в кожу и откровенную сетку, бряцали кольцами и цепями, будто вместо них были драгоценности и горностай. Они снисходили до одного презрительного взгляда на толпу и больше ни на кого не смотрели. Желающие их внимания делали на него ставки: выпивка по двойной цене, комплименты, достаточно сомнительные, чтобы звучать круто. И ни в коем случае никаких улыбок.
Как правило, желающих отвергали без лишних сомнений и пауз. Но если в этих подведенных черным, ледяной красоты глазах вспыхивала хоть искорка интереса - какая грязная фантазия! Какая экзотическая страсть! Какие восхитительные потроха!
Из "Оленя" он в разные ночи увез домой четырех парней. Они все еще были в его квартире - их органы, аккуратно завернутые в целлофановую пленку у него в морозильнике, кисти их рук, спрятанные в доступном месте под матрасом, их черепа, уютно устроившиеся в коробке в шкафу. Теперь Джастин улыбался им, как хотел, и они ухмылялись ему в ответ. Им приходилось. Он выварил их до кости, и все черепа ухмылялись от радости, которую им доставило избавление от оков бренной плоти.
Но черепов, мумифицированных рук и соленых ломтиков мяса было уже недостаточно. Он хотел сохранить лицо, волнующий пульс в груди и внутренностях, сладостную скользкость во рту и прямой кишке. Хотел обхватить ртом член, в который не приходилось бы с другой стороны засовывать палец, чтобы он затвердел, как в какую-то иссохшую куклу. Хотел завести себе мальчика, а не безликий набор разрозненных частей. И хотел, чтобы этот мальчик улыбался ему, улыбался для него, только для него.
Джастин оторвал взор от водоворота в своем марсианине и взглянул на дверь. В нее как раз заходил самый прекрасный мальчик, которого он когда-либо видел. И он улыбался: большой, солнечной, непосредственной и совершенно бесхитростной улыбкой.
Суко положил голову на плечо высокого блондина и выглянул из окна такси. Перед ними раскинулась конфетная панорама Западного Голливуда - размазанный по горячему асфальту неон, ковбои в марабу и стразовые драг-королевы позируют в свете проезжающих фар. Такси повернуло за угол, разделяя толпу, как река, уносящая Суко к любым берегам удивительных наслаждений, которые еще ждали его в эту ночь.
- Говоришь, откуда ты родом? - спросил мужчина. Пока Суко отвечал, нежные пальцы делали нечто возбуждающее с изнанкой его бедра, видневшегося сквозь драные черные джинсы. В голосе блондина, лишенном акцента, практически отсутствовали интонации.
Конечно же, никто в Эл-Эй не говорил с акцентом. Все были родом из других мест, но старались это как-нибудь скрыть, будто выскользнули из чрева лишь затем, чтобы отведать минералки с отдушкой и суши в Мелроуз. Но людей, которые разговаривали, как этот мужчина, Суко прежде не встречал. Его голос был мягким и низким, почти монотонным. На Суко он действовал расслабляюще; любой вид покоя действовал на него расслабляюще после циркового гвалта Патпонга и Западного Голливуда, которые, невзирая на расстояние величиной в полмира, были выкроены из одной кричаще яркой материи. Города ангелов - да уж, конечно. Падших ангелов.
Машина затормозила перед обветшалым квартирным зданием, которое выглядело так, будто было спроектировано по модели картонной коробки в далекие пятидесятые. Мужчина - Джастин, вспомнил Суко, его звали Джастин - заплатил таксисту, но чаевых не оставил. Такси сорвалось с обочины, грубо взвизгнув шинами по растрескавшемуся асфальту. Джастин отступил и наткнулся на Суко.
- Прости.
- Эй, никаких проблем, - вышло все еще невнятно - язык по привычке норовил отбарабанить маи пен раи - но Суко справился со всеми слогами. Джастин улыбнулся, впервые после того как представился. Его длинные тонкие пальцы сомкнулись на запястье Суко.
- Идем, - сказал он. - Удобнее заходить со двора.
Они повернули за угол здания, прошли под железной лестницей и миновали несколько мусорных баков, источавших отчетливый дух разложения. Суко споткнулся обо что-то мягкое. Глянул вниз, остановился и попятился, врезавшись в Джастина. Среди мусорных баков лежал молодой чернокожий парень - голова уперта в стену под болезненным углом, ноги широко раскинуты.
- Он мертв? - Суко стиснул в пальцах свой амулетик Будды. Дух покойного мог все еще витать в этом жутком переулке в поисках живых, которыми можно поживиться. При желании такие могли выпивать из людей души, высасывать через хребет, как ребенок - содовую через соломинку.
Но Джастин потряс головой.
- Просто пьян. Вон, видишь - рядом пустая бутылка.
- А выглядит мертвым.
Джастин легонько ткнул в бедро чернокожего носком ботинка. Через некоторое время мужчина зашевелился. Глаз не открыл, но дернул руками и широко разинул рот, всасывая воздух.
- Видишь? - Джастин потянул Суко за руку. - Пошли.
Они взобрались по железной лестнице и проникли в здание через пожарную дверь, которую подпирала расплющенная банка "Олд Милуоки", чтобы не закрылась. Джастин провел его по коридору, где царили только тени и грязь, остановился перед дверью, неотличимой от остальных, с номером 21, выбитым на табличке размером с куриное яйцо, и открыл сложный набор замков. Распахнув лишь узкую щелочку, втащил Суко внутрь, просочился следом и снова завозился с замками.
Суко сразу заметил запах. Поначалу лишь легкий отголосок, бледно-смуглым пальцем защекотавший в глотке, он перерос в волну, мощную и тошнотворную. Запах мусорных баков внизу, усиленный в сотню раз и перебиваемый другими оттенками - жареного масла, освежителя и чего-то химически едкого, от чего защипало в ноздрях. Это был запах гниения. И он заполнял квартиру.
Джастин заметил, как Суко морщит нос.
- Холодильник сломался, - сказал он. - Чертов хозяин квартиры сказал, что сможет заменить его только на той неделе. Я как раз купил кучу мяса по скидке, а теперь оно все испортилось. Так что имей в виду - холодильник лучше не открывать.
- А почему не ты... - Суко осекся и исправился. - Почему же ты его не выбросил?
- А... - секунду Джастин казался слегка удивленным. Потом пожал плечами. - Доберусь до него как-нибудь. Меня это не слишком напрягает.
Он извлек откуда-то бутылку рома, налил на пару дюймов в уже стоявший на стойке стакан и вмешал туда ложку сахара. В "Олене" Джастин, впечатленный любовью Суко к неразбавленному рому с сахаром, сказал, что дома у него есть немного дорогого Бакарди, которым он хочет Суко угостить. Кончики их пальцев поцеловались, когда стакан переходил из рук в руки, и по спине Суко пробежала едва различимая дрожь. Джастин был немного странным, но Суко мог с этим мириться - никаких проблем. И между ними ощущалось явное притяжение. Суко был уверен, что остаток ночи пройдет в страсти и нежности, в фейерверках и розах.
Джастин смотрел, как Суко потягивает ром. Его глаза были необычного, темного лилово-синего цвета, какого Суко прежде не встречал в бесконечном многообразии американских глаз. Под сахаром выпивка слегка горчила, как если бы стакан был не вполне чистым. Суко мог мириться и с этим - в баре Хай-Вей на Патпонг 3 чистые стаканы встречались редко.
- Дунуть хочешь? - спросил Джастин, когда рома у Суко поубавилось на дюйм.
- Конечно.
- Трава в спальне, - Суко собрался последовать туда за ним, но Джастин бросил. - Я принесу, - и поспешил прочь из кухни. Суко слышал, как он гремит в другой комнате, открывает и закрывает множество ящиков.
Суко отпил еще рома. Искоса взглянул на холодильник, современный монолит блестящего темного золота, лишенный уютного беспорядка, царившего на других холодильниках - дощечки для заметок, списки для покупок, магнитики в виде фруктов и овощей, на которых держались фотографии или мультяшные газетные вырезки. Он издавал едва различимый гул, звук исправно работающего компрессора. И запах гнили вроде бы исходил от всей квартиры, а не только от холодильника. Неужели он и впрямь сломан?
Он взялся за ручку и потянул. Секунду присосавшаяся резинка мягко сопротивлялась, а затем дверца широко распахнулась и в холодильнике зажегся свет.
Его окатило свежей волной разложения. Может, насчет испортившегося мяса Джастин и не соврал. Содержимое холодильника оказалось скудным и удручающим - полупустая упаковка дешевого пива на двадцать банок, замшелая банка горчицы "Гульденс Спайси Браун", несколько пухлых пакетов в фольге. Ржаво-красная пленка на нижней полке, наверное, сок, натекший из-под лотка с мясом. И, задвинутая подальше, пластиковая тортовница, которая бросалась в глаза на фоне бедных холостяцких запасов.
Суко тронул одну из пивных банок. Она была ледяной.
В тортовнице что-то шевелилось. Сквозь непрозрачный пластик он разобрал лишь слабое движение теней.
Суко захлопнул дверцу и отскочил. Джастин как раз заходил в кухню. Схватив Суко за руки, он уставился ему в лицо.
- Что случилось?
- Ничего... я...
- Ты что, открывал холодильник?
- Нет!
Джастин встряхнул его. Странные лиловые глаза потемнели, привлекательные черты сложились в злобную маску.
- Ты открывал гребаный холодильник?! - Суко ощутил капельки слюны у себя на лице, на губах. Он отчаянно желал, чтобы они попали на него каким-нибудь другим способом, каким угодно, только не этим. Раньше он хотел заниматься с этим человеком любовью.
- ТЫ...
- НЕТ!