В темноте Одри чувствовала себя неуютно, словно новорожденный цыпленок, лишившийся защитной скорлупы. В глубине души Одри любила, когда все известно наперед, все идет по плану, без неожиданностей, и тем не менее работала детективом в отделе особо опасных преступлений полиции Фенвика, где ей легко могли внезапно позвонить в любое время дня и ночи. Одри уже не помнила, почему раньше так стремилась на эту работу, боролась за нее. А ведь она была не только единственным чернокожим полицейским в своем отделе, но и единственной женщиной, и часто ей приходилось несладко.
Леон что-то промычал, повернулся на другой бок и закрыл голову подушкой.
Тихонько встав с кровати, Одри осторожно пересекла спальню, стараясь не споткнуться о пустые пивные банки, раскиданные Леоном накануне вечером, и позвонила диспетчеру с кухонного телефона.
В мусорном баке номер пятьсот в районе Гастингс обнаружен труп… Скверный район: проституция, наркотики, насилие, перестрелки!
Труп в этом районе мог появиться в результате бандитских разборок или передозировки наркотиков.
Да какая, в сущности, разница?
Одри старалась не думать о том, как сама она зачерствела. Ее уже не поражало безразличие оставшихся в живых. Она насмотрелась матерей, не проявлявших особого горя при известии о гибели сыновей. Наверное, такие сыновья живыми были не намного лучше мертвых. Матери в Гастингсе редко пытались оправдать своих сыновей. Они не питали по отношению к ним особых иллюзий.
Узнав, что за ней заедет Рой Багби, назначенный ее напарником в этом деле, Одри поморщилась. Как ни старалась, она не могла побороть неприязни к этому человеку, хотя и считала, что это не по-христиански.
Бесшумно одеваясь в гостиной, Одри повторяла свои любимые слова из послания апостола Павла: "Бог же терпения и утешения да дарует вам быть в единомыслии между собою, по учению Христа Иисуса, дабы вы единодушно, едиными устами славили Бога и Отца Господа нашего Иисуса Христа. Посему принимайте друг друга, как и Христос принял вас в славу Божию".
Одри нравились эти слова, хотя она и чувствовала, что понимает их не до конца. Впрочем, уже сейчас ей было ясно, что сначала Господь учит нас тому, что такое настоящее утешение и настоящее терпение, а уж потом наделяет ими наши сердца. Лишь постоянно повторяя про себя эти слова, Одри могла не потерять присутствия духа, когда Леон впадал в депрессию и беспробудно пил. Одри хотела к концу текущего года перечитать всю Библию, но ее постоянно дергали по работе, и она уже не надеялась осуществить задуманное.
Рой Багби работал детективом в одном отделе с Одри и по какой-то непонятной причине испытывал к ней глубокую неприязнь, хотя и был с ней практически незнаком. Багби знал лишь, как она выглядит, какого она пола и какого цвета у нее кожа, но этого хватало, чтобы он умудрялся подобрать для нее слова, обижавшие ее почти так же глубоко, как некоторые фразы Леона.
Одри собралась. При ней был ее "ЗИГ-Зауэр", наручники, карточки с гражданскими правами задержанных, всевозможные бланки и рация. В ожидании напарника Одри уселась в любимое мягкое кресло Леона и открыла было старую, принадлежавшую еще ее матери Библию короля Якова в кожаном переплете, но едва успела найти место, на котором остановилась, как к ее дому подкатил на служебном автомобиле детектив Багби.
Багби был крайне неряшлив. Его служебный автомобиль – роскошь, о которой Одри не могла пока и мечтать, – был завален пустыми банками из-под напитков и пакетами из-под чипсов. В нем стоял дух прогорклого растительного масла и вчерашнего табачного дыма.
Багби не поздоровался. Одри решила быть выше и сказала ему "доброе утро". Некоторое время царило неловкое молчание. Одри смотрела под ноги на полупустые тюбики с кетчупом, валявшиеся на полу, и горько сожалела о том, что не осмотрела сиденье, на которое села. Если Багби подсунул туда открытый тюбик, ее светло-синему деловому костюму конец!
На очередном светофоре Багби внезапно заговорил:
– Тебе ужасно повезло! – У Багби были жидкие прилизанные светлые волосы. Его брови были такими же светлыми, и на фоне его белесой кожи казалось, что их вообще нет.
– Повезло?
– Не с мужем, конечно! – хрипло расхохотался Багби. – Тебе повезло, что Оуэнс был в корягу пьян, когда до него дозвонился диспетчер. Если бы Оуэнс не нажрался, прислали бы его. А так, тебе повезло, и прислали меня.
– Вот как, – доброжелательным тоном проговорила Одри.
Когда она только-только пришла на работу в отдел, с ней разговаривали всего двое полицейских. Одним из них и был Оуэнс. Остальные ее просто не замечали. Одри с ними здоровалась, а они молча смотрели на нее, как на пустое место. Женского туалета в отделе, естественно, не было, – кто стал бы строить его для одной женщины! – и Одри пришлось ходить в мужской. Кто-то из полицейских все время старательно мочился на стульчак, чтобы ей было противно. Остальным детективам это казалось очень остроумным, и они потихоньку хвалили Багби, который это делал. Впрочем "милые шутки" Багби на этом не заканчивались, и в конце концов Одри пришлось ходить исключительно в туалет на первом этаже.
– Труп нашли в Гастингсе. В мусорном баке. В мешке для строительного мусора.
– Сколько он там пролежал?
– Откуда я знаю!.. Ты это, брось умничать!
– Постараюсь. А кто его нашел? Бездомные, копавшиеся в отходах?
– Мусорщик… И не распускай нюни, как в тот раз с негритенком. Или тебя быстро отстранят от дела. Я об этом позабочусь.
За несколько месяцев до того на руках у Одри умерла маленькая Тиффани Окинс. Ее отца, пристрелившего свою жену и ее любовника, скрутили, но до этого он успел выстрелить в свою дочь. Одри плакала навзрыд, глядя, как умирает хорошенькая девочка в розовой пижамке. Тиффани могла бы быть дочерью Одри, не способной иметь детей. Одри было не понять, как ярость может ослепить человека до такой степени, что он пойдет убивать не только бросившую его жену и ее любовника, но и собственную дочь.
При мысли об этом Одри пробормотала про себя: "…принимайте друг друга, как и Христос принял вас в славу Божию".
– Обещаю держать себя в руках, – сказала она вслух.
2
Тело нашли в мусорном баке на стоянке за маленьким занюханным кафе под названием "Счастливчик". Вокруг бака натянули желтую полицейскую ленту, за которой уже собралась обычная толпа зевак. Одри задумалась о том, как странно и грустно то, что очень многие люди привлекают к себе внимание братьев и сестер во Христе только после своей смерти. Она не сомневалась в том, что при жизни нынешний мертвец мог днями напролет бродить в полном отчаянии по улицам, и никто не обратил бы на него ни малейшего внимания, не говоря уже о том, чтобы протянуть ему руку помощи, но стоило ему умереть, как тут же собралась толпа, внимания которой при жизни он бы никогда не добился.
Впрочем, телевидения не было. Нигде не было видно фургона 6-го канала новостей. Скорее всего, в толпе не было даже репортера из "Фенвик фри пресс". Никому не хотелось ехать в шесть утра в такой район, как Гастингс, чтобы присутствовать при извлечении из мусорного бака трупа очередного бродяги.
Рой Багби остановился между двумя патрульными полицейскими автомобилями. Они с Одри молча вышли из машины. Одри заметила белый фургончик отдела идентификации пострадавших. Значит, некоторые эксперты уже прибыли. Но медиков еще не видно. Полицейский с нашивками сержанта, оповестивший диспетчера в полицейском участке о страшной находке, с гордым видом расхаживал вдоль желтой ленты, бросая грозные взгляды на зевак. Он был рад оказаться в центре внимания. Первый раз за всю неделю, а может, и за целый месяц, в его жизни случилось что-то стоящее внимания. Он подошел к Одри и Багби и потребовал, чтобы они расписались у него на бланке.
Одри заметила вспышку. Потом другую. Это работал Берт Коопманс из отдела идентификации. Одри относилась к Коопмансу с симпатией. Он быстро соображал и работал тщательно, если не сказать скрупулезно, как и все лучшие техники в полиции. При этом он держал себя с остальными совершенно нормально, чаще всего – дружелюбно. Одри нравились такие полицейские. Берт Коопманс увлекался стрелковым оружием. У него был свой сайт в Интернете, посвященный ружьям, пистолетам и их судебной экспертизе. Берту было лет пятьдесят. Он был худой, лысоватый и носил очки с толстыми стеклами. Сейчас он что-то снимал, обвешанный, как безумный папарацци, поляроидом, цифровым фотоаппаратом, пленочным фотоаппаратом и видеокамерой.
Непосредственный начальник Одри сержант Джек Нойс, руководивший отделом по особо опасным преступлениям, разговаривал с кем-то по телефону. Увидев, что Одри и Багби уже подлезли под желтую ленту, он жестом попросил их задержаться. Нойс был круглолицым и дородным. У него были грустные глаза и покладистый характер. Именно он уговорил Одри пойти на работу в его отдел. Тогда он утверждал, что ему в отделе нужна женщина. Возможно, он уже осознал свою ошибку, но не признавался себе в этом. Нойс всегда защищал Одри, а она старалась не докучать ему жалобами на мелкие обиды, которые постоянно терпела от своих коллег. Иногда до Нойса доходили разные слухи. В эти моменты он отзывал Одри в сторонку и обещал ей серьезно поговорить с остальными. Чего, конечно, никогда не делал. Нойс терпеть не мог ссориться.
Закончив говорить по телефону, Нойс сказал:
– Неизвестный пожилой белый мужчина лет шестидесяти. Пулевые ранения в грудь и в голову. Мусорщик заметил труп, когда приготовился опорожнять бак к себе в кузов грузовика. Это был его первый мусорный бак сегодня утром. Ничего себе начало трудового дня!
– Значит, сейчас в мусорном баке все его первоначальное содержимое, которое было там вместе с трупом?
– Да. Мусорщик не стал ничего трогать и остановил первый же полицейский патруль.
– Скажи спасибо, Одри, что по мертвецу не прошелся утрамбовыватель в кузове. После этого он походил бы на раздавленную кошку. Тогда б тебя точно вырвало! – жизнерадостно заметил Багби.
– Очень меткое сравнение, Рой, – с кривой усмешкой сказал Нойс. Одри всегда казалось, что сержант тоже не любит Багби, но из вежливости старалась не следить за их отношениями.
Багби потрепал Нойса по плечу и проследовал к мусорному баку.
– Мне очень неприятно, Одри, – негромко пробормотал Нойс.
– У Багби уникальное чувство юмора, – ледяным тоном ответила Одри, не вполне поняв, что же именно неприятно ее начальнику.
– Диспетчер утверждает, что Оуэнс был пьян, а следующим в списке стоял Багби. Сам бы я не отправил тебя работать вместе с ним… – пробормотал Нойс и замолчал.
Внезапно сержант помахал кому-то рукой. Одри повернулась и увидела гробовщика Кертиса Декера, вылезающего из своего старого черного "форда". Маленький, всегда смертельно бледный Декер вот уже двадцать семь лет обеспечивал ритуальные услуги для всего Фенвика, а также перевозил в морг при больнице им. Босуэлла трупы из всех частей города. Закурив сигарету, Декер со скучающим видом прислонился к своему черному фургону, ожидая, пока до него дойдет очередь.
У Нойса зазвонил телефон, и Одри воспользовалась этим моментом, чтобы отойти в сторону.
Берт Коопманс старательно наносил кисточкой белый порошок на край помятого темно-синего мусорного бака.
– Привет, Одри, – сказал он, не поднимая головы.
– Привет, Берт! – Рядом с баком воняло гнилью, а чуть подальше пахло жареным беконом из открытой задней двери кафе.
На асфальте валялось множество сигаретных окурков. Рядом с баком курили посудомойщики и приходящие повара. Среди окурков выделялись осколки коричневой пивной бутылки. Одри понимала, что здесь не найти никаких улик вроде пустой гильзы. Мужчину явно прикончили в другом месте.
– Вижу, работаешь вместе с Багби…
– Угу.
– Когда-нибудь тебе воздастся сторицей за твои муки.
Одри улыбнулась и покосилась на труп в баке. Завернутое в мешок тело валялось на грудах осклизлых салатных листьев и банановой кожуры между недоеденным сандвичем и огромной пустой жестянкой из-под растительного масла.
– Он что, так сверху и лежал?
– Нет, на него навалили другого мусора.
– Ты, конечно, ничего не нашел. Никаких гильз, ничего такого?
– Я не очень-то и искал. Тут восемь кубических ярдов отходов. Пусть в них пороются наши ребята в комбинезонах.
– Ты уже искал отпечатки пальцев на мешке?
– Ой, не догадался! – съязвил Коопманс.
– Ну и что же ты об этом думаешь, если уже все знаешь?
– Думаю? О чем?
– Ты разворачивал мешок?
– Конечно.
– Ну и? Что это? Ограбление? Ты нашел бумажник?
Коопманс закончил осматривать край бака и аккуратно убрал кисточку в специальную коробочку.
– Только это, – сказал он и показал Одри полиэтиленовый пакетик.
– Что это? Крэк?
– Точнее – белые кусочки неизвестного вещества в пакете.
– Похоже на крэк. Здесь на восемьдесят долларов.
Коопманс пожал плечами.
– У белого мужчины не может быть занятий в этом районе, кроме покупки наркотиков, – заявила Одри.
– А почему их не забрали с трупа?
– Хотела бы я знать.
– Где твой напарник?
Обернувшись, Одри увидела, как Багби с хриплым смехом разговаривает о чем-то с одним из патрульных полицейских.
– Он в поте лица опрашивает свидетелей… Берт, когда ты отдашь на анализ эту белую дрянь?
– В установленном порядке.
– И когда будут результаты?
– Через несколько недель. Знаешь, сколько работы в лаборатории полиции штата Мичиган!
– А у тебя нет с собой полевого набора для анализа?
– Кажется, есть.
– Дай мне перчатки. Я оставила свои в машине.
Коопманс выудил из нейлонового рюкзака синюю картонную коробку и достал из нее пару резиновых перчаток.
– Дай-ка мне этот пакетик, – попросила его Одри, натянув перчатки.
Коопманс покосился на Одри с некоторым любопытством, но, не говоря ни слова, передал ей пакет с крэком.
Белое вещество в пакете было расфасовано по более мелким пакетикам. Всего их было пять. Одри достала один из них и стала разворачивать.
– Чего это тебе взбрело в голову делать мою работу? Завтра ты потребуешь микроскоп, а послезавтра – белый халат!
Затянутым в резиновую перчатку пальцем Одри потрогала белую пилюльку. Странно! Какая правильная форма!
Внезапно Одри поднесла палец ко рту и лизнула.
– Ты что, спятила? – заволновался Коопманс.
– Ничуть, – ответила Одри. – От крэка у меня онемел бы кончик языка. Никакой это не крэк. Это лимонное драже.
– Может, тебе все-таки дать набор для анализов?
– Спасибо, не надо. Подсади-ка меня лучше в этот бак!.. И угораздило же меня надеть сегодня мои лучшие туфли…
3
Очередное обычное утро на работе. Ник Коновер прибыл на парковку у здания корпорации "Стрэттон" в семь тридцать, поднялся в офис, прочитал электронную почту, прослушал голосовые сообщения, ответил на полученные послания, записал голосовые сообщения тем, кто должен был появиться на работе позже.
"Боже мой, я убил человека!"
Обычный рабочий день… Накануне в воскресенье Ник подумывал о том, не отправиться ли в церковь на исповедь. Последний раз он исповедовался еще ребенком и прекрасно понимал, что сейчас никуда не пойдет, но все равно мысленно репетировал исповедь: представлял себе темную кабинку с ее характерным сладковатым запахом благовоний. У него в голове раздавались шаркающие шаги священника, звучал собственный голос: "Я грешен, святой отец, очень грешен. В последний раз я исповедовался тридцать пять лет назад. С тех пор я упоминал имя Господа моего всуе, я с вожделением взирал на чужих жен, я не проявлял терпения к своим детям, а еще я убил человека…"
Что сказал бы на это отец Гаррисон? Что сказал бы на это отец Ника?
"Мистер Коновер у себя, но он занят. У него совещание!" – это секретарша Ника Марджори профессионально давала за стеной его кабинета от ворот поворот ранним посетителям.
Сколько же ему удалось поспать за последние два дня? Ник чувствовал себя очень странно. Он балансировал между полным спокойствием и безграничным отчаянием. Внезапно ему страшно захотелось уснуть. Он с удовольствием закрыл бы дверь кабинета, положил голову на стол и поспал, но у его кабинета не было двери.
Да и кабинет-то его с трудом можно было назвать кабинетом. По крайней мере, он сам раньше и не подозревал, что у директора может быть такой кабинет. И не потому, что он никогда не мечтал стать директором корпорации "Стрэттон" или какой-нибудь другой фирмы. Ребенком, ужиная за кухонным столом вместе с родителями, он чувствовал носом едкий запах машинного масла от волос отца, хотя тот и принимал душ после смены. При этом Ник представлял себе, как вырастет и будет работать вместе с отцом в цеху, изгибая металл на станке. У отца были короткие узловатые пальцы. Грязь навсегда въелась ему под ногти. Ник не мог оторвать глаз от рук отца. Это были руки труженика. Золотые руки. Они могли починить все что угодно. Они могли построить на заднем дворе из старых досок настоящую крепость, которой завидовали все окрестные мальчишки. Обладатель этих рук возвращался с работы смертельно усталым, но, помывшись и поев, тут же отправлялся снова работать. На этот раз по дому. Со стаканчиком виски в руке отец Ника проводил обход своего жилища: этот кран протекал, здесь у стола шаталась ножка, эта лампочка не горела. Отец Ника любил все чинить, приводить в порядок. Но больше всего он любил, когда к нему не приставали. Ремонтируя сломанные вещи в разных углах дома, он уединялся. Для него это был прекрасный предлог, чтобы не разговаривать с женой или сыном. Ник понял это гораздо позже, когда поймал себя на том, что испытывает такую же склонность.