– Рассказывай, – велел Кальдер.
– Присутствовали лишь Бентон и Линда, но говорила одна Линда. Она заявила, что расследование завершено и что они поговорят с Карр-Джонсом после беседы со мной. По их мнению, его поведение можно назвать неуместным, но оскорбления как такового не было.
– Выходит, они не намерены что-либо предпринимать?
– Они вынесут ему устное предупреждение.
– Прости, Джен, но это несправедливо.
– Абсолютно несправедливо, – согласилась она.
– И что это за разговор о Сибири?
Джен повернулась к нему, попыталась без какого-либо успеха изобразить улыбку и сказала:
– Да, это и есть самое интересное. Из-за "неуместного" поведения Карр-Джонса стало ясно, что мы больше не можем трудиться, находясь рядом. Поэтому одному из нас следует убраться. Догадайся кому?
– Что, действительно в Сибирь?
– Да. Вернее, в Москву. Там, видимо, имеется вакансия, и Линда хочет, чтобы ее заняла я.
– Не может быть! Почему никто не поговорил со мной?
– Я не хочу в Москву! Я вообще не хочу отсюда уезжать! – воскликнула Джен, и по ее щеке прокатилась слеза. – Прости, я все это время изо всех сил старалась не плакать, но сейчас ничего не могу с собой поделать. Ты не представляешь, как меня это злит. И не только злит – я начинаю чувствовать, что абсолютно ни на что не гожусь.
Слезы теперь лились потоком. Кальдер хотел обнять ее за плечи, чтобы хоть как-то утешить, но она оттолкнула его руку.
– С того момента, как я приехала в Лондон, все идет не так. Я думала, что мне здесь понравится, но на самом деле я постоянно ощущаю себя несчастной. Я всегда считала себя умной и деловой женщиной, а сейчас мне кажется, что я просто дура. Я могла бы сделать здесь отличную карьеру. Я достаточно умна и умею ладить с клиентами. Что бы ни говорил Карр-Джонс, я прекрасно работаю с деривативами. Но если я по-прежнему не намерена позволять таким козлам, как Карр-Джонс, оскорблять меня когда вздумается, то у меня здесь не будет никаких перспектив.
– У тебя есть перспективы, – возразил Кальдер. – Очень хорошие перспективы.
– Если я не стану обращать на это внимания, не так ли?
Кальдер ничего не ответил.
– Разве не так? – стояла на своем Джен.
Кальдер утвердительно кивнул и сказал:
– Тебе надо быть реалисткой, Джен. Таков сегодня удел женщин, работающих в Сити. Посмотри, в других местах дела обстоят еще хуже. Там брокеры не стесняются говорить: "Эй, красотка, покажи-ка мне свои сиськи".
– И ты полагаешь, что, услыхав это, я стану чувствовать себя лучше?
– Так обстоят дела. И ни ты, ни я ничего не можем с этим поделать.
– Неужели? Ты же прекрасно понимаешь, что так быть не должно. И мы обязаны что-то с этим сделать.
– Я тебе с самого начала сказал, что нет смысла вступать в борьбу с Карр-Джонсом.
– Да, сказал. Конечно, сказал. Но я должна была. Кто-то должен попытаться остановить подобных ему свиней. И я разочарована, потому что ты оказался слишком труслив, чтобы самому сделать это.
Кальдер с деланным равнодушием пожал плечами, но слова девушки его сильно задели. Его много раз обзывали по-всякому, но трусом – никогда.
Они еще немного посидели молча, пока Джен попыталась справиться со слезами. Рядом с ними присели мужчина и женщина. Достав дрожащими от нетерпения пальцами сигареты, они жадно затянулись табачным дымом.
Джен распрямила плечи и, втянув ноздрями прохладный воздух, сказала:
– Пошли.
В здание "Блумфилд-Вайс" они возвращались молча. На стуле Джен, скалясь в идиотской ухмылке, сидел Гомер Симпсон. К его желтому лбу был приклеен листок желтой бумаги. Джен взяла куклу в руки. Между ног Гомера оказался надрез, из которого высовывался небольшой белый предмет цилиндрической формы. Джен его извлекла, и оказалось, что это тампон, кончик которого был измазан чем-то красным.
Джен посмотрела в ту сторону, где располагалась группа деривативов. Все трейдеры в свою очередь пялились на нее. Некоторые из них скалились в ухмылке, а иные лишь ценой огромных усилий сдерживали смех. Девушка швырнула куклу и тампон в корзину для бумаг, по ее щекам вновь покатились слезы.
– Послушай, Джен, – сказал Кальдер и, пытаясь ее утешить, снова протянул к ней руку.
– Оставь меня в покое! – всхлипнула она, отталкивая его, затем схватила свою сумочку и бросилась к выходу, столкнувшись на бегу с вошедшим в торговый зал Карр-Джонсом.
Кальдер поднял упавший на пол листок и прочитал нацарапанную красными чернилами надпись: "Держи в узде свои гормоны!"
Кальдер посмотрел в спину Джен. Она права, а он – нет. Она отважная, а он трус. До него долетел радостный вопль, которым юнцы из группы деривативов встретили возвращение своего вождя.
Подонки!
Кальдер достал тампон из мусорной корзины и подошел к Карр-Джонсу.
– Кто-то оставил это на стуле Джен Тан, – сказал он.
Улыбка с лица Карр-Джонса мгновенно исчезла.
– Вот это действительно непристойно, – сказал Карр-Джонс, и Кальдер уловил за его словами скрытое хихиканье. – Но ты уверен, что это сделал кто-то из моих парней?
– А ты как считаешь?
– Я поговорю с ними, – принимая суровый вид, произнес Карр-Джонс.
– Сделай это. И если один из твоих парней попытается снова выкинуть шутку вроде этой, я затолкаю остряку тампон в жопу.
Карр-Джонс, судя по его виду, хотел выступить с комментариями, но, взглянув на лицо Кальдера, предпочел воздержаться от дальнейших шуток.
– Оставь это дело мне, – произнес он деловым тоном.
Кальдер молча повернулся и отправился на поиски Тарека. Едва увидев приятеля, Тарек сразу направился в свой кабинет, и Алекс зашагал следом за ним.
– Один из инфантильных кретинов Карр-Джонса оставил эту штуку на стуле Джен. Тампон был запихнут в дурацкое чучело Гомера Симпсона. – С этими словами он швырнул тампон на стол Тарека.
Тарек с отвращением посмотрел на предмет женской гигиены, но прикасаться к нему не стал.
– Где Джен?
– Она ушла домой.
– Я потолкую с Карр-Джонсом.
– Сделай милость. Тебе известно, что они хотят перевести ее в Москву?
Тарек в ответ утвердительно кивнул.
– И никто не удосужился поговорить со мной. Я не допущу ее перевода.
– Присядь, Зеро, – сказал Тарек. Кальдер, немного поколебавшись, принял его предложение. – А теперь слегка остынь и подумай. Эти двое действительно не могут работать рядом. Особенно после того, что сделала Джен…
– А что она сделала? Я почему-то думал, что это Карр-Джонс…
– О'кей. После того, что сделал Карр-Джонс. Но один из них должен уйти. И это будет Джен. Карр-Джонс занимает более высокое положение, и он один из тех, кто приносит фирме самый большой доход. Последнее обстоятельство, как ты понимаешь, играет решающую роль. Так было всегда.
– Но только не на этот раз.
Тарек вопросительно вскинул брови.
– Послушай, Тарек. Мы не можем позволить Карр-Джонсу остаться безнаказанным. Джен умная женщина, и из нее получится прекрасный трейдер, если она сможет вернуть уверенность в себе. Оставьте ее у меня еще на полгода. Если она за это время не войдет в форму, то можно будет послать ее в Москву.
Тарек принялся перебирать свои четки. Помолчав с минуту, он сказал:
– То, что сделали с Джен, мне нравится не больше, чем тебе. Но она сильно навредила себе, набросившись на Карр-Джонса. На данном этапе самое большее, что мы с тобой можем сделать, – это сохранить для нее работу в фирме. Перебравшись в другой офис, она сможет начать все с нуля. Если девушка действительно так способна, как ты утверждаешь, она себя обязательно проявит, и через пару лет ее переведут в Нью-Йорк. Но ты же видишь, что здесь ей оставаться нельзя.
– Но Москва?
– Россия встает на ноги, и московский офис нашей фирмы – один из самых быстрорастущих.
– Перестань, Тарек. Все это очень дурно пахнет. Мы с тобой дружим уже давно, и я прошу тебя как друга – не позволяй им перевести Джен, потому что это неправильно.
Тарек внимательно посмотрел на Кальдера и задумался. Тот ждал. Он был готов ждать до вечера.
Тарек грустно улыбнулся и сказал:
– Ну хорошо. Я посмотрю, что можно сделать. Но ничего не обещаю. У Карр-Джонса масса друзей наверху.
Кальдер понимал, что на большее он рассчитывать не может.
– Спасибо. И надеюсь, что на сей раз Гомер ушел навсегда.
В ответ на эти слова Тарек сумел выдавить лишь кривую улыбку. Выходя из кабинета, Кальдер пытался найти ответ на вопрос, почему его обычно невозмутимый друг выглядит таким встревоженным.
На следующее утро Джен явилась поздно. С собой она принесла парусиновую спортивную сумку.
– Салют, Джен, – приветствовал ее Кальдер.
Не ответив на приветствие, она расстегнула молнию на сумке и стала складывать в нее хранившиеся в ящиках рабочего стола личные вещи.
– Что ты делаешь?
– Не беспокойся. Никаких данных о работе фирмы я не утащу. Ты можешь распоряжаться всем дерьмом, которое есть в моем компьютере.
– Не делай этого, Джен, – попросил Кальдер.
– Вчера я встречалась с юристом. Я намерена вчинить фирме иск за неконструктивное увольнение и дискриминацию по признаку пола. У меня, судя по всему, отличные шансы выиграть дело. Карр-Джонс заплатит за все. А если "Блумфилд-Вайс" выступит на его стороне, то фирме придется раскошелиться.
– Джен, Джен! Успокойся. Если ты это сделаешь, то обратного пути нет. Тебе будет очень непросто найти себе в Сити другую работу. А о такой хорошей, как эта, и речи быть не может.
– Меня собираются послать в Москву, Зеро.
– Они этого не сделают, я не позволю. Тарек их остановит.
– Тарек? Вчера он почему-то не очень рвался выступить.
– Я с ним поговорил.
– Думаю, что с ним поговорили до тебя.
Джен почти закончила собирать вещи. Сумка сильно раздулась. На пол со стола спланировал листок бумаги. Подняв его, Кальдер увидел, что это фотокопия факса, направленного Перумалю, работающему в группе деривативов. В факсе что-то говорилось об облигациях ИГЛОО.
– Что это?
– Я позавчера нашла это в копировальном аппарате, – сказала Джен, выхватила листок из рук Кальдера и, скомкав, выбросила в корзину для мусора.
– Ты считаешь, что это не очень важно?
– Надеюсь.
Кальдер предпринял последнюю попытку.
– Останься, – попросил он. – Если ты продержишься здесь еще несколько месяцев, то сможешь сделать отличную карьеру. Через пару лет все это будет забыто.
– Ты, кажется, так ничего и не понял, Зеро? – спросила она, застегивая молнию на сумке. – Я не желаю работать здесь, если после подобных выходок мерзавцы вроде Карр-Джонса остаются безнаказанными. Мне плевать, сколько они мне платят. Я не должна этого делать и не буду. А теперь прощай. Встретимся в суде.
8
Этот коротышка чертовски раздражал Мартеля. Он, как и обещал, вел себя тихо: шорох кисти, переносящей на холст краску, был практически не слышен, – однако Жан-Люка выводило из равновесия, что художник то и дело поднимал глаза, чтобы внимательно посмотреть на свою модель. Это был тощий американец с копной нечесаных волос и недельной щетиной. Его маленькие светлые глазки, как казалось Мартелю, не только оценивают его как какой-то предмет, но и заглядывают ему в душу. Мартель начинал опасаться, что художник, сумевший так хорошо передать невинную красоту Черил, может открыть такие стороны его личности, которые лучше сохранить в тайне.
Во времена, когда дела шли превосходно, идея заказать свой портрет казалась очень удачной. Но сейчас все было совсем не хорошо, и у Мартеля возникало искушение выплатить парню его бабки и отправить на ближайшем самолете назад в Трайбек.
Рынок итальянских государственных облигаций по-прежнему шел вверх. Больше всего Мартеля удручало, что, судя по новостям, события развивались именно так, как он рассчитывал. Экономика Италии рушилась. Индексы фондовой биржи стремительно катились вниз, заводы закрывались, и безработица резко возрастала. Правительственные финансы находились в коллапсе. Бюджетный дефицит давно перевалил за лимиты, установленные прошлой осенью на встрече министров финансов Европейского союза, а казначейство исчерпало все возможности заимствования. Лица, занятые в государственном секторе экономики, трудились неполную рабочую неделю, а некоторым из них и вовсе перестали платить. Уборщики мусора, пожарные, водители и медицинские сестры бастовали, и к ним на этой недели должны были присоединиться железнодорожники и служащие аэропортов. Пресса в один голос твердила, что учетные ставки должны быть снижены, но Европейский центральный банк не прислушивался к голосу общественности. Его больше всего тревожила инфляция во Франции и в Германии, которая, подскочив на пять процентов, заметно превысила предписанные банком цифры. Учетные ставки краткосрочных займов за последний год увеличились в семь раз и достигли восьми с половиной процентов, однако рынок государственных облигаций просто отказывался это замечать.
Массимо Тальяфери и его подручный, бывший министр финансов Гвидо Галлотти, громко кричали, что единственным выходом для Италии остается отказ от евро. Но за три недели до выборов их Национальная демократическая партия, судя по опросам, занимала лишь третье место. А Европейская комиссия давала им отпор, предупреждая о высокой цене, которую придется заплатить тем членам ЕС, которые попытаются выйти из зоны единой валюты. Чиновники Евросоюза заявляли, что подобное действие является незаконным и решившаяся на этот шаг страна подвергнется санкциям: не только лишится субсидий, но и вообще может оказаться исключенной из ЕС.
Но хуже всего было то, что по настоянию своих правительств французские и немецкие банки начали скупать ВТР, чтобы сокрушить всех спекулянтов, подобных Мартелю. После статьи в "Уолл-стрит джорнал" в европейской прессе появилась масса публикаций о нем, подавляющая часть которых носила негативный характер. Основной их смысл сводился к тому, что Европейский союз не позволит безответственным капиталистам вроде Мартеля уничтожить единую валюту.
Жан-Люку казалось, что он уже раздавлен. Его потери приближались к миллиарду евро. Еще чуть-чуть, и его вообще сметут с рынка. Ему казалось, что повторяется 1998 год, когда он отчаянно перебрасывал маржу от одного брокера к другому, чтобы удержать свое положение на рынке иены. Но сейчас, в отличие от 1998 года, речь шла о значительно больших суммах. На этот раз, когда он исчерпает последние возможности для дополнительного обеспечения и музыка прекратится, последний аккорд будет очень громким. От фонда "Тетон" ничего не останется – он будет просто стерт с лица земли. Но, несмотря на то, что рынок против него, ему оставалось только делать то, что всегда. А именно – продолжать игру и идти ва-банк. Делать ставки до тех пор, пока его кошелек не опустеет окончательно.
Он изучил лежащие на его столе прогнозы возможных выплат. Надо продержаться в игре всего лишь три оставшиеся до выборов недели. Оставаться в зоне евро для Италии нет смысла. И выборы это докажут.
Вглядевшись в прогнозы, он увидел одну серьезную проблему. Очень серьезную: облигации ИГЛОО.
Выругавшись про себя, Мартель схватил таблицу и выскочил из кабинета, уронив на бегу мольберт. У художника хватило ума промолчать.
Двадцать или около того трейдеров фонда "Тетон" трудились в небольшом зале, оснащенном самой дорогой и самой современной техникой, позволявшей им мгновенно нырять в цифровой поток информации со всех рынков земного шара. Викрам, прижав плечом к уху телефонную трубку, изучал мерцающие цифры на трех стоящих на его столе плоских экранах.
– Откуда взялись эти цифры? – спросил Мартель, ткнув пальцем в принесенную из кабинета таблицу.
Викрам прервал разговор, положил трубку на место и объяснил:
– Это то, что, по моим оценкам, мы должны будем в конце месяца выплатить "Блумфилд-Вайс" в качестве обеспечения за облигации ИГЛОО.
До последнего делового дня месяца – 27 февраля – оставалась лишь неделя.
– Но здесь какая-то ошибка. Ты указываешь, что нам надо найти сто пятьдесят миллионов евро. Мы столько не наскребем.
Викрам поднял на босса глаза и пожал плечами:
– Облигации ИГЛОО так сложны, что их переоценивают в конце каждого месяца. Я поколдовал с цифрами, и, по моей оценке, выходит, что при сегодняшнем состоянии рынка наш убыток составит сто пятьдесят миллионов евро. "Блумфилд-Вайс" захочет, чтобы мы покрыли эти потери.
– Ты уверен в своих расчетах?
– Нет. Все зависит от того, какие допущения они используют при оценке уровня волатильности. Расчеты осложняются и тем, что цена погашения базируется на той валюте, которая в Италии займет место евро, то есть на той валюте, которой пока не существует. Но я манипулировал цифрами, поставив себя на их место. И вот результат.
Мартель набрал полную грудь воздуха, выдохнул, раздув щеки, и сказал:
– Ты же знаешь, что таких денег у нас нет. Мы сможем наскрести двадцать или даже пятьдесят миллионов. Но сто пятьдесят… Ни за что. Все, к черту, рухнет. Игра закончится. Ничего не останется. Rien. – Мартель рубанул в воздухе рукой, рискуя обезглавить Викрама, если бы тот вовремя не пригнулся.
Викрам с несчастным видом кивнул. Все, что ему удалось накопить, он тоже вложил в фонд "Тетон".
– Знаю, – сказал он. – Но мы сделать ничего не можем.
– Но какой-то выход должен быть! – воскликнул Мартель, ударив кулаком по столу Викрама. Удар был такой силы, что коробка с ручками и карандашами перевернулась, содержимое вывалилось на пол. Все трейдеры как по команде повернули головы в сторону босса.
Увидев округлившиеся от ярости глаза шефа, Викрам сказал:
– Я не умею творить чудеса, Жан-Люк. Если рынок на следующей неделе не рухнет, нам крышка.
Мартель обжег подчиненного взглядом. Он знал, что Викрам способный и честолюбивый, но всегда играет по существующим правилам. Однако в такие времена, как сегодня, надо создавать свои правила. Мартель попытался это ему втолковать.
– Я тебе не раз говорил, что ключ к успеху – продолжение игры. Это классическая ситуация удваивания ставки, и если мы будем продолжать, то в итоге выиграем. И здесь нужен творческий подход. Если ты на него не способен, то проявить его должен я. А теперь давай подумаем. – Мартель принялся расхаживать взад-вперед перед столом Викрама.
– О'кей, – уныло протянул тот.
– Кто производит переоценку? "Блумфилд-Вайс" или кто-то другой?
– Для таких сложных сделок, как эта, цены устанавливает только "Блумфилд-Вайс".
– Хорошо. И для установления цены они пользуются своей моделью, не так ли?
– Верно.
– И эта модель будет целиком зависеть от тех допущений, которые они для нее изберут?
– Да.
– Bon. В таком случае нам следует позаботиться о том, чтобы это были правильные допущения.