В венском офисе израильской разведки взорвалась бомба.
Одна из жертв взрыва – Эли Лавон, старый друг Габриэля Аллона.
Когда-то Аллон считался лучшим из лучших оперативников секретных служб.
Теперь он вышел в отставку, ведет тихую жизнь и не намерен возвращаться к прежней работе.
Однако если речь идет о покушении на жизнь друга – он готов действовать вновь.
Аллон начинает расследование – и вскоре понимает, что следы преступников ведут в трагическое прошлое его собственной семьи.
"Смерть в Вене" завершает цикл из трех романов, написанных о неоконченном деле холокоста. Кража нацистами произведений искусства и сотрудничество с ними швейцарских банков послужили фоном для "Убийцы по прозвищу Англичанин". Роль католической церкви в холокосте и молчание папы Пия XII вдохновили меня на написание "Исповедника".
Содержание:
-
Часть первая - Человек из кафе "Централь" 1
-
Часть вторая - Зал жертв 16
-
Часть третья - Река пепла 37
-
Часть четвертая - Узник Абу-Кабира 55
-
От автора 58
-
Примечания 58
Дэниел Силва
Убийство в Вене
Посвящается тем, кто не оставляет в покое убийц и соучастников их преступлений, а также моему другу и редактору Нейлу Найрину.
Когда лес рубят, щепки летят, и тут уж ничего не поделаешь.
Группенфюрер СС Генрих Мюллер, шеф гестапо
Мы не бойскауты. Если б мы хотели быть бойскаутами, мы бы вступили в организацию бойскаутов.
Ричард Хелмс, бывший директор ЦРУ
Часть первая
Человек из кафе "Централь"
1
Вена
Эту организацию трудно найти, и такое место выбрано намеренно. Она находится в конце узкого извилистого переулка, в квартале, более известном своей ночной жизнью, чем своим трагическим прошлым, – у входа лишь маленькая медная табличка с надписью "Рекламации за период войны и справки". Охранная система, установленная некой малоизвестной фирмой из Тель-Авива, заметна и выглядит внушительно. Над дверью угрожающе поблескивает камера. Никого не принимают без предварительной договоренности и рекомендательного письма. Посетители проходят через хорошо отлаженный магнитометр. Сумки и портфели осматриваются аккуратно и эффективно одной из двух неулыбчивых, но потрясающе хорошеньких девушек. Одну зовут Ревекка, другую – Сара.
Вошедшего посетителя проводят по вызывающему клаустрофобию коридору, уставленному серыми металлическими картотеками, затем – в большую, типично венскую комнату со светлым полом, высоким потолком и книжными полками, провисающими под тяжестью бесчисленных томов и папок. Академический беспорядок приятен глазу, а вот зеленые, пуленепробиваемые стекла на окнах, выходящих на унылый задний двор, кое-кому действуют на нервы.
Работающий здесь мужчина неаккуратен, и его не сразу заметишь. Таков его особый талант. Когда вы входите в комнату, он бывает занят поисками какой-то книги, стоя на верху библиотечной лестницы. Но чаще вы обнаруживаете его за столом, где он сидит в клубах сигаретного дыма и просматривает никогда, казалось, не уменьшающуюся груду бумаг и папок. Он с минуту медлит, дописывая фразу или набрасывая на полях документа пропущенную подробность, затем встает и протягивает маленькую руку, быстро обегая вас взглядом карих глаз.
– Эли Лавон, – скромно говорит он, обмениваясь с вами рукопожатием, хотя все в Вене знают, кто возглавляет "Рекламации за период войны и справки".
Не будь у Лавона прочно установившейся репутации, его внешний вид – рубашка, вечно обсыпанная пеплом, заношенная темно-красная кофта с залатанными локтями и ободранной кромкой – мог вызвать беспокойство. Одни подозревают, что у него мало денег, другие считают его аскетом или не вполне нормальным. Одна женщина, хотевшая, чтобы ей помогли получить компенсацию от швейцарского банка, пришла к выводу, что у него напрочь разбито сердце. Чем иначе объяснить, что он никогда не был женат? Порой, когда он думает, что никто на него не смотрит, на лице его появляется горестное выражение. Какие бы подозрения ни рождались у посетителя, дело обычно кончается одним и тем же. Большинство цепляется за него, боясь, как бы он не исчез.
Он указывает вам на удобный диван. Просит девушек не звать его к телефону, если кто позвонит. Затем соединяет большой палец с указательным и подносит ко рту. "Пожалуйста, кофе". Слышно, как девушки ссорятся, чей черед его нести. Ревекка – израильтянка из Хайфы, смуглая и черноглазая, упрямая и вспыльчивая. Сара – хорошо обеспеченная американская еврейка, приехавшая из Бостонского университета по программе "Изучение холокоста", более интеллигентная, чем Ревекка, и, следовательно, более упорная. Она способна прибегнуть к обману или даже к откровенной лжи, чтобы избежать выполнения того, что считает ниже своего достоинства. Ревекку же, честную и темпераментную, легко провести, а потому обычно именно Ревекка с невеселым видом ставит на кофейный столик серебряный поднос и, надувшись, выходит.
У Лавона нет определенной формы проведения встреч. Он разрешает посетителю определить ход разговора. Он не прочь ответить на вопросы о себе и, если поднажать, объяснит, почему один из самых талантливых молодых археологов Израиля решил заняться незаконченными делами, возникшими в результате холокоста, вместо того чтобы копаться в неспокойной земле своей родины. Однако его готовность обсуждать свое прошлое этим и ограничивается. Он не сообщает своим посетителям, что в начале 1970-х недолгое время работал на знаменитую израильскую Секретную службу. Или что его до сих пор считают лучшим уличным наблюдателем, какой когда-либо был у службы. Или что дважды в год он ездит в Израиль повидаться со своей престарелой матерью, а также посещает глубоко засекреченный объект к северу от Тель-Авива, где делится некоторыми своими секретами с юным поколением. В службе его по-прежнему именуют Призраком. Его учитель, Ари Шамрон, всегда говорит, что Эли может исчезнуть, пока вы пожимаете ему руку. И это недалеко от истины.
Он тихо ведет себя с посетителями, – как и с людьми, которых выслеживает для Шамрона. Он безостановочно курит, но если это раздражает гостя, воздержится от курения. Будучи полиглотом, выслушает вас на любом языке, каким вы предпочитаете пользоваться. Он смотрит на вас без отрыва, с сочувствием, хотя в глубине его глаз можно порой заметить, как складываются воедино кусочки головоломки. Он предпочитает не задавать вопросов, пока посетитель не изложит свое дело. Ему дорого время, и он быстро принимает решения. Знает, когда сможет помочь. И знает, что лучше не ворошить прошлое.
Если Лавон берется за ваше дело, то просит дать небольшую сумму, чтобы начать расследование. Излагает он свою просьбу с заметной застенчивостью, и если вы не можете заплатить, снимает вопрос о деньгах. Большая часть средств на оперативную работу поступает от добровольцев, но "Рекламации за период войны" едва ли можно назвать прибыльной организацией, и Лавону хронически не хватает денег. Источник его финансирования всегда подвергался сомнению в определенных кругах Вены, где его всячески поносят и считают назойливым инородцем, финансируемым международным еврейством, которое вечно сует нос в то, что его не касается. Многие в Австрии хотели бы, чтобы "Рекламации за период войны" навсегда закрыли свои двери. Это из-за них Эли Лавон проводит свои дни за зелеными пуленепробиваемыми стеклами.
В заснеженный вечер в начале января Лавон сидел один в своем кабинете, сгорбившись над кипой папок. В этот день у него не было посетителей. Собственно, вот уже несколько дней Лавон никого не принимал, посвятив все свое время одному-единственному делу. В семь часов вечера Ревекка просунула голову в дверь.
– Мы проголодались, – заявила она с типичной израильской прямотой. – Купите нам чего-нибудь поесть.
Память Лавона, хоть и была удивительной, не распространялась на заказы еды. Не отрываясь от работы, он проделал в воздухе пером загогулины, точно написал: "Составь список, Ревекка".
Минуту спустя он закрыл папку и встал из-за стола. Он посмотрел в окно и увидел, как снег осторожно накрывает пеленой черную брусчатку на заднем дворе. Затем надел пальто, дважды обернул шарф вокруг шеи и накрыл редеющие волосы шляпой. Пройдя через холл, он подошел к комнате, где работали девушки. Стол Ревекки представлял собой нагромождение немецких военных папок; Сара, вечная студентка, скрывалась за горой книг. Они, как всегда, препирались. Ревекка хотела индийскую еду навынос из ресторана, что на другой стороне Дунайского канала; Сара же мечтала о макаронах из итальянского кафе на Кэрнтнерштрассе. Лавон, не обращая внимания на перепалку, рассматривал новый компьютер на столе Сары.
– Когда это поступило? – спросил он, прерывая их спор.
– Сегодня утром.
– Почему у нас новый компьютер?
– Потому что старый вы купили, когда в Австрии еще правили Габсбурги.
– А я разрешил покупать новый?
Вопрос не звучал как обвинение. В конторе правили девушки. Ему совали под нос бумаги, и он обычно не глядя подписывал их.
– Нет, Эли, вы не одобряли покупки. За этот компьютер заплатил мой отец.
Лавон улыбнулся.
– Твой отец – человек щедрый. Пожалуйста, поблагодари его от меня.
И препирательство между девушками возобновилось. По обыкновению, решение было принято в пользу Сары. Ревекка составила список и вознамерилась приколоть его к рукаву Лавона, но потом просто сунула список ему в карман и слегка подтолкнула к выходу.
– И не останавливайтесь попить кофейку, – сказала она. – А то мы умрем с голоду.
Выйти из "Рекламаций за период войны и справок" было не менее трудно, чем войти. Лавон набрал код на панели, висевшей на стене у входа. Услышав зуммер, он открыл внутреннюю дверь и вышел в охранку. Наружная дверь откроется лишь тогда, когда внутренняя дверь пробудет десять секунд закрытой. Лавон приложил лицо к пуленепробиваемому стеклу и посмотрел наружу.
На противоположной стороне улицы, в затененном входе в узкий проулок, стоял широкоплечий мужчина в мягкой шляпе и макинтоше. Эли Лавон не мог идти по улицам Вены или любого другого города, не проверив, нет ли за ним "хвоста", и не запомнив лица людей, которые слишком часто попадались ему на глаза. Это была профессиональная болезнь. Даже на расстоянии и даже при плохом освещении он понял, что за последние несколько дней не раз видел эту фигуру.
Он стал перебирать в памяти лица, как библиотекарь перебирает карточки в картотеке, пока не обнаружил данные о предыдущих встречах. "Да, вот где это было. На Юденплац два дня назад. Это ты шел за мной после того, как я выпил кофе с репортером из Штатов". Он снова покопался в "картотеке" и нашел, где он видел этого человека во второй раз. В окне бара на Штернгассе. Тот же мужчина – только без шляпы – поглядывал на улицу, попивая пиво, в то время как Лавон пробивался под поистине библейским ливнем после очень скверного дня в конторе. Третий случай он не мог припомнить дольше. Трамвай номер семь, вечерний час пик. Лавон, прижатый к дверям венкой с красным лицом, пахнущей сосисками и абрикосовым шнапсом. Шляпа каким-то образом сумел сесть и спокойно чистил билетом ногти. Лавон тогда подумал, что этот человек любит наводить чистоту. Возможно, он зарабатывает тем, что занимается чисткой.
Лавон повернулся и нажал на интерком. Молчок. "Да ну же, девушки". Нажал снова и бросил взгляд через плечо. Мужчина в шляпе и макинтоше исчез.
Из динамика послышался голос. Ревекка.
– Вы что, уже потеряли список, Эли?
Лавон снова нажал на кнопку.
– Выходите! Сейчас же!
Несколько секунд спустя Лавон услышал шаги в коридоре. Девушки появились за разделявшей их стеклянной стеной. Ревекка спокойно набрала код. Сара молча стояла рядом, глядя в глаза Лавону и положив руку на стекло.
Он не помнил, как услышал взрыв. Огненный шар поглотил Ревекку и Сару, и взрывная волна отбросила их. Дверь вышибло. Лавона, словно детскую игрушку с широко раскинутыми руками и выгнутой, как это делают гимнасты, спиной, подбросило в воздух. Он летел будто во сне. Лишь чувствовал, что переворачивается снова и снова. И не помнил, как упал. Сознавал лишь, что лежит на спине в снегу и на него сыплется дождь битого стекла. Медленно погружаясь во тьму, он почувствовал, как загорелось лицо. "Мои девочки, – мелькнула мысль. – Мои красавицы девочки".
2
Венеция
Это была маленькая терракотовая церквушка в sestieri Каннареджо. Реставратор остановился у бокового портала под красивым круглым окошком в крыше и достал из кармана своей непромокаемой куртки связку ключей. Он открыл тяжелую дубовую дверь и вошел внутрь. Почувствовал щекой ласковое дуновение холодного воздуха, пропитанного сыростью и запахом застарелого свечного воска. Он с минуту постоял в сумрачном свете, затем направился через неф в форме греческого креста к маленькой часовне святого Иеронима в правой стороне церкви.
Реставратор двигался легко и, казалось, без усилий, шаги его были скорыми и твердыми. Удлиненное лицо, узкий подбородок, тонкий нос были словно вырезаны из дерева. Скулы широкие, и в неспокойных зеленых глазах было что-то от русских степей. Черные волосы были коротко острижены, и на висках пробивалась седина. Такое лицо могло быть у людей многих национальностей, к тому же реставратор обладал лингвистическим даром, которым и пользовался по необходимости. В Венеции его знали как Марио Дельвеккио. Но это не было его настоящим именем.
Запрестольный образ скрывали затянутые брезентом леса. Реставратор ухватился за алюминиевую арматуру и бесшумно полез наверх. Его рабочие мостки были в том же состоянии, в каком он их оставил накануне – с кистями и лопаткой, красками и растворителями. Он включил лампы дневного света. Образ, последняя из великих заалтарных работ Джованни Беллини, засиял в ярком свете. Слева стоял святой Христофор с младенцем Христом на плечах. Напротив него стоял святой Людовик Тулузский с епископским посохом в руке, епископской митрой на голове и красной с золотом парчовой накидкой на плечах. Надо всем этим, на втором параллельном плане, святой Иероним сидел с раскрытой книгой псалмов на фоне ярко-голубого неба, испещренного серо-бурыми облаками. Все святые были отделены друг от друга и стояли перед Богом в такой изоляции, что было чуть ли не больно смотреть на них. Это была удивительная для восьмидесятилетнего человека работа.
Реставратор стоял, застыв перед этой частью алтаря, словно четвертая фигура, созданная умелой рукой Беллини, и, глядя на пейзаж, дал волю воображению. Помедлив немного, он пролил лужицу "Монолита-20" на свою палитру, добавил краски, затем развел кашицу аркосолвом, пока она не достигла нужной консистенции и густоты.
И снова посмотрел на образ. Тепло и богатство красок побудили историка искусства Ван Марля прийти к выводу, что тут явно чувствуется рука Тициана. Реставратор же считал – при всем уважении к Ван Марлю, – что он ошибся. Реставратор ретушировал работы как Беллини, так и Тициана и знал манеру письма обоих художников не хуже морщинок от солнца вокруг своих глаз. Запрестольный образ в церкви Сан-Джованни-Кризостомо написал Беллини, и только Беллини. К тому же в то время, когда создавался этот образ, Тициан отчаянно пытался сбросить с Беллини мантию самого великого художника Венеции. Реставратор искренне сомневался, что Джованни пригласил бы молодого упрямца Тициана выполнить столь важное поручение. Ван Марль, подготовься он как следует, избавил бы себя от стыда за свое столь абсурдное мнение.
Реставратор надел очки-лупы и сосредоточился на розовой тунике святого Христофора. Фреска пострадала от десятилетий недосмотра, резких скачков температуры и постоянного дыма от ладана и свечей. Одежда Христофора утратила свой первоначальный блеск и была испещрена островками pentimenti, пробившимися на поверхность. Реставратору поручили воссоздать образ в его первоначальной красоте. Ему предстояло проделать работу так, чтобы образ не производил впечатления чего-то наспех намалеванного имитатором. Короче, он хотел приехать и уехать, не оставив следов своего присутствия: сработать так, чтобы казалось, будто сам Беллини восстановил свою картину.
Два часа реставратор работал в одиночестве – тишина нарушалась лишь звуком шагов на улице да грохотом открываемых на лавках алюминиевых ставней. Мешать ему стали начиная с десяти часов, когда пришла известная в Венеции уборщица алтарей Адрианна Зинетти. Она просунула голову под накрывавшую реставратора парусину и пожелала доброго утра. Досадуя, он снял увеличительные очки и заглянул через край мостков. Адрианна встала так, что было невозможно не проникнуть взглядом в ее декольте и не увидеть ее удивительных грудей. Реставратор церемонно кивнул и проследил, как она с поистине кошачьей уверенностью взобралась по своим лесам. Адрианна знала, что у него есть женщина – еврейка из старого гетто, тем не менее при малейшей возможности флиртовала с ним, словно еще один многозначительный взгляд или еще одно "случайное" касание способны разрушить его систему обороны. А он завидовал простоте, с какой она смотрела на жизнь. Адрианна любила произведения искусства, венецианскую еду и поклонение мужчин. Остальное не имело для нее значения.
Затем появился молодой реставратор по имени Антонио Полити, он был в солнечных очках и выглядел как с похмелья – этакая рок-звезда, прибывшая для еще одного интервью, которое он хотел бы отменить. Антонио не потрудился пожелать реставратору доброго утра. Они взаимно не любили друг друга. В осуществлении проекта восстановления Кризостомо Антонио поручили реставрировать центральный запрестольный образ работы Себастьяно дель Пьембо. Реставратор считал, что молодой человек не готов для такой работы, и каждый вечер, прежде чем уйти из церкви, втайне взбирался на мостки Антонио, чтобы проверить его работу.
Франческо Тьеполо, возглавлявший проект восстановления Сан-Джованни-Кризостомо, приходил последним, – шаркающий бородач в свободной белой рубашке навыпуск и с шелковым шарфом вокруг толстой шеи. На улицах Венеции туристы принимали его за Лучано Паваротти. Венецианцы же редко так ошибались, так как Франческо Тьеполо возглавлял самую успешную кампанию по реставрации во всем районе Венето. В кругах венецианского искусства он был авторитетом.
– Buongiorno, – пропел Тьеполо. Его глухой голос пробудил эхо высоко под куполом.
Он схватил своей большой рукой мостки реставратора и как следует встряхнул. Реставратор, словно горгулья, склонил голову набок.
– Вы чуть не испортили мне работу целого утра, Франческо.
– Вот почему мы пользуемся изоляционным лаком. – И Тьеполо поднял руку с белым бумажным пакетом. – Cornetto?
– Поднимайтесь сюда.