Казалось, Мюир не понял этого вопроса, словно Райт внезапно перешел на один из малоизвестных диалектов суахили.
- Куда? - повторил он, глядя на выжидавшего Райта. Мюир нахмурился. - Сначала, кажется, я пошел на автобусную остановку, - наконец произнес он. - Я хотел пройти по ее обычному маршруту.
Райт помедлил, переваривая эту информацию.
- По ее обычному маршруту, - задумчиво повторил он. - Значит, вы знали, что с автобусной остановки она направилась домой?
Выражение, появившееся на лице Мюира, говорило само за себя. Он словно вдруг понял, где и почему находится, и Райт отметил, что его это всерьез испугало.
- Но я совсем не это имел в виду!
Райт посмотрел на него с бесстрастным видом.
- Я хотел сказать, что просто прошел по пути, которым она обычно ходит с автобусной остановки.
Райт наградил Мюира долгим взглядом, зная, что этот взгляд заставит его занервничать.
- Куда вы пошли потом?
- Походил вокруг, - пожав плечами, ответил Мюир.
- Вокруг? Где именно? Вы можете перечислить названия улиц?
Мюир вдруг огрызнулся, словно ему стал надоедать назойливый тон Райта:
- Я был вне себя от беспокойства! Было темно, мне было страшно. Я просто ходил туда-сюда по улицам, глядя по сторонам. Я не могу вам сказать, по каким именно, но думаю, я здесь все обошел.
- Как долго вы этим занимались? - осведомился Райт, пытаясь справиться с охватывавшим его волнением.
- Около полутора часов. Мне пришлось вернуться, потому что я начал беспокоиться о Томе. К тому же у меня возникла надежда на то, что мы с Дженни могли просто-напросто разминуться. Я подумал, что, может, она вернулась домой и теперь беспокоится обо мне. - Он помолчал и добавил шепотом: - Но ее там не было.
- Что было потом?
- Я лег, но заснуть не мог и бо́льшую часть ночи провел на кухне.
- А утром? - Они приближались к душераздирающей сцене, и Райт, понимая это, не сводил с Мюира глаз.
- Том проснулся около семи. Я ужасно боялся этого момента. Он сразу спросил, где мама.
- И что вы ответили? - спросила Кларк.
- Что ей надо было пойти на работу.
Но Райт не позволил ему отклоняться от темы.
- Что вы сделали потом?
- Я одел его и приготовил ему завтрак, гадая, что мне с ним делать. Мне надо было идти на работу.
И снова Райт подумал, что в этом Дэвиде есть что-то странное: идти на работу, когда у тебя пропала жена?
- Вы еще раз позвонили в участок, - произнес он.
Мюир кивнул:
- Я не знал, что делать. Но они повторили то же самое. Никто им ничего не сообщал, и они не могли ничего предпринять, поскольку с момента ее исчезновения не прошло двадцать четыре часа.
Райт вдруг почувствовал, что ему больше некуда двигаться.
- И вы нашли свою жену… - как можно мягче произнес он. - Когда это произошло?
Мюир, восстановивший все события предыдущего вечера, теперь подошел к самому страшному, и в его глазах отразился ужас.
- Мне надо было принести молоко, - хрипло, чуть ли ни с благоговейным ужасом, произнес он. - Я взял пустые бутылки… - По его лицу потекли слезы, и Кларк сжала ему руку. - Я поставил их, но одна упала и покатилась по дорожке, и я пошел за ней… - Мюир умолк, пытаясь сдержать слезы. Райт смотрел на него и в глубине души задавался вопросом - а не спектакль ли это? - Я увидел ее ногу, под изгородью…
Райт не спешил и позволил ему выдержать паузу. Мюир плакал, Кларк утешала его, а Райт терялся в догадках.
- Что он с ней сделал? - наконец выдавил из себя Мюир.
Это был вопрос, полный ужаса, заданный ребенком, боявшимся того, что скрывается в темноте. И Райт не знал, что ему ответить.
- Точно не знаю, - солгал он.
Повисла мимолетная и в то же время казавшаяся бесконечной пауза, но Мюир принял этот ответ.
- Там было так много крови, - жалобно и чуть ли ни с удивлением промолвил он, а когда присутствующие промолчали, добавил: - Я слышал, что ей перерезали горло.
Райт поймал на себе взгляд Кларк и уткнулся в свою записную книжку.
- A y вас и у вашей жены нет мобильных телефонов? - осведомился он, чтобы заполнить паузу.
Вдовец покачал головой:
- Мы не видели в них необходимости.
- Вы давно женаты?
- Три года. Почти четыре.
- А сколько Тому?
- Три.
Райт прилежно занес все эти сведения в свою записную книжку, скрывая тот факт, что они не представляют для него никакого интереса.
- Зачем? - спросил Мюир, глядя на макушку Райта, на то самое место, где в последнее время начала образовываться лысина.
Райт не понял, что Мюир имеет в виду, и Кларк переспросила:
- Зачем что?
- Зачем ее убили? - повернувшись к Кларк, повторил Мюир и вдруг, словно впервые догадавшись, добавил: - Ее изнасиловали?
Перед мысленным взором Райта промелькнули всевозможные виды мертвой Дженни Мюир. Одежда спереди была разорвана, и вокруг было столько крови, что Райту мало что удалось рассмотреть. Он хотел было убедить этого маленького и вконец потерянного человека, сидевшего перед ним, что уж об изнасиловании-то он может не волноваться, но Мюир не нуждался в лицемерных утешениях.
- Подробности будут известны только после вскрытия, - произнес он как можно мягче и, чтобы компенсировать неопределенность своего ответа, спросил: - Скажите, мистер Мюир, вы не знаете кого-нибудь, кто мог бы желать зла вашей жене?
Это был бессмысленный вопрос. Кто мог настолько воспылать ненавистью к уборщице и жене сотрудника совета, чтобы умертвить ее подобным образом?
Следующий вопрос Райта прозвучал так, словно он озвучивал собственные мысли:
- Она случайно не была знакома с Мартином Пендредом?
Мюир поднял голову, и Райту показалось, что в его глазах мелькнул какой-то отклик, который тут же угас.
- Не знаю, - покачал он головой.
Несмотря на возможную ошибочность своего впечатления, Райт решил развить эту тему.
- Вы уверены? Она не могла знать человека с таким именем до того, как познакомилась с вами?
- У нее не было настоящих приятелей до меня. - Он произнес это с гордостью, не заметив изумленного взгляда, который Кларк бросила на Райта.
- А чем она занималась перед тем, как вышла за вас замуж, мистер Мюир?
- Работала секретаршей.
- Она никогда не работала в Западной Королевской больнице?
Мюир этого не знал, и Райт счел необходимым это проверить, поэтому он спросил о ее девичьей фамилии.
- Педжет.
Райт уже начал было записывать это в записную книжку, как его вдруг осенило.
- Дженни Педжет? - переспросил он. Он мало что знал о деле Пендреда, но это имя стало притчей во языцех.
- Да, - подтвердил Мюир, услышав изумление в тоне собеседника. - А в чем дело?
Однако Райт, чувствуя, как его переполняет возбуждение, отделался лишь общими словами и откровенной ложью.
Когда Пендреды пошли в первый класс, их поведение стало не просто несносным, а патологическим. Их поступки стали настолько неадекватными, что руководство начальной школы вынуждено было пригласить психолога, который сначала поставил Мартину и Мелькиору диагноз "аутизм", а затем изменил его на тяжелую форму синдрома Аспергера, - изменение, которое скорее говорило о социомедицинских тенденциях, нежели отражало их реальное состояние.
Ни отец, ни мать Пендредов не придали этому особого значения. Несмотря на разъяснения, они не хотели мириться с мыслью, что их дети больны, и продолжали считать их просто "необычными"; понятие "болезнь" просто не укладывалось у них в голове. К тому же лекарств от этого не существовало, так какая разница, как назывались те причины, из-за которых Мартин и Мелькиор вели себя подобным образом?
Впрочем, как бы эта причина ни называлась, суть заключалась в том, что, несмотря на последующие годы обучения, восприятие их не улучшалось и они практически ничего не усваивали. Замкнутость мальчиков граничила с полным отчуждением, реакции их были непредсказуемы, их представления о мире оставались тайной, а лица выражали полную индифферентность.
Их академические успехи оставались чисто символическими.
Они вполне могли прожить свою жизнь и уйти, как и все остальные, в благословенное небытие, если бы им не повстречался на жизненном пути Гари Ормонд.
Кули сидел на кухне с таким видом, словно только что пережил приступ астмы. Выглядел он совсем плохо: лицо было бледным, его била дрожь, а дышал он так, словно ему не хватало воздуха, - казалось, он вот-вот лишится сознания. Когда в кухню вошел Гомер, Блументаль, склонившийся над Кули с заботливым видом, едва поднял голову.
- Где он? Где мозг? - В голосе Гомера определенно слышалось радостное предвкушение.
- Там, в сарае, - ответил Блументаль, не глядя на Гомера и продолжая заниматься Кули.
Внутри сарай выглядел именно так, как это представлял себе Гомер, за исключением одной мелочи. Среди затянутых паутиной банок со старой краской, сломанных игрушек, пустых картонных коробок и заржавевших садовых инструментов стоял небольшой холодильник. В сарае могли уместиться только двое, и незнакомой даме-судмедэксперту пришлось уступить Гомеру место. От нее исходил легкий аромат сирени, который так любила мать Гомера.
Внутри Молл делал снимки, которым позавидовал бы Сальвадор Дали. Дверца холодильника была открыта, свет внутри включен, и на полочке в дымке пара, томно окутывавшего обычные упаковки с продуктами, лежал человеческий мозг.
Гомер торжествующе улыбнулся, заглянув через плечо Молла, внутри которого что-то хрипело, шипело и булькало, словно в его упитанном теле скрывался гейзер, которому уже лет пять как следовало извергнуться. Эти звуки проявлялись столь бурно, что Гомер поинтересовался, все ли с ним в порядке.
Молл, имя которого давно было позабыто большинством его коллег (но, к счастью, не бухгалтерией), лишь слабо улыбнулся. Лицевые мышцы двигались слабо, словно подверглись внезапной атрофии.
- Все отлично, старший инспектор, все отлично, - ответил он бодрым голосом, ибо десятки тысяч картин убийств, кровопролитий, жестокости и насилия лишили его способности испытывать потрясение.
Гомер вернулся на кухню, на которой мало что изменилось, - похоже, Кули не стало лучше.
- Что с ним такое? - осведомился Гомер у Блументаля, который по-прежнему стоял, склонившись над юным констеблем. Блументаль был худым, высоким и походил на профессора. У него была козлиная бородка, и держал он себя с видом всеведения, но не всемогущества: "Мне все известно, но пользоваться своими знаниями я предоставляю болванам".
- У него приступ неконтролируемого страха.
Гомера постоянно окружали толпы некомпетентных людей, и он всегда был готов объявить об этом во всеуслышание.
- Черт побери! Да скажи ты ему, чтоб он взял себя в руки!
Блументаль, Кули и Гомер сидели в маленькой кухоньке, а мимо задней двери и выхода в коридор то и дело мелькали какие-то люди. Место не очень подходило для словесной схватки, но Блументаль уже был сыт Гомером по горло.
- Может, тебе, Гомер, и доставляет удовольствие весь этот ужас, а вот нам нет. Нам трудно держать себя в руках, а Кули - труднее всех. Он не работает еще и года и пока не привык к придурочным идиотам и их забавам. Он только что пережил потрясение, открыв холодильник и обнаружив там между мороженой фасолью и куриными наггетсами человеческий мозг. Думаю, ничего удивительного, что он чувствует легкое недомогание.
Гомер и Блументаль были давно знакомы, и их отношения были отмечены регулярными словесными перепалками и стычками, сопровождавшимися обоюдными колкостями разной степени резкости, что, как ни странно, не мешало им уважать друг друга. Гомер только хрюкнул - звук, который мало что означал бы, будь он издан свиньей, зато в устах Гомера говорил о том, что тот, так и быть, промолчит, хотя ему есть что сказать.
- Недомогание - это одно, но он выглядит так, словно его пора госпитализировать, - заметил он, кинув взгляд на Кули.
Блументаль вздохнул, отошел от Кули и вывел инспектора в коридор.
- Мой дорогой Гомер, - промолвил он, - вы никогда не отличались особой толерантностью, но сегодня вы просто невыносимы. Откуда эта нетерпимость?
Гомер был не из тех, кто любил откровенничать, и это иногда доводило Райта до бешенства, однако на этот раз он решил изменить себе:
- Точно такое же, да?
- Правда?
- Абсолютно идентично.
Разговор с Гомером напоминал Блументалю обращение Моисея к наиболее недостойным представителям избранного народа.
- О чем ты? - осведомился он.
- О деле Пендреда! Ты что, не заметил? Ты же не мог забыть!
Блументаль закатил глаза:
- Ну, о таком трудно забыть. Только умственно отсталый может стереть из памяти те ужасы, которые вытворял Мелькиор Пендред. И конечно же, я обратил внимание на сходство. Перерезанное горло, выпотрошенное тело, спрятанный мозг. И тем не менее это никого не приводит в особый восторг.
Однако Гомер уже думал о Беверли Уортон, не обращая внимания на своего собеседника.
Арнольд Кокс испытывал смешанные чувства в связи с выходом в отставку. Уже год с лишним, как он открыл новую страницу своей биографии (он решительно отказывался называть ее последней), однако рябь, вызываемая резкой сменой образа жизни, все еще не позволяла ему уверенно оценивать собственное настоящее и будущее. Эта неопределенность раздражала его и мешала осознать себя во времени и пространстве.
И вместе с тем он наслаждался обществом своей жены Пэм и впервые как следует выполнял свои обязанности, работая в саду и огороде (а Арнольд Кокс был строгим критиком во всех областях жизни). Он попытался было заняться гольфом и потерпел сокрушительный провал, однако это с самого начала было рискованным предприятием, продиктованным в основном отвагой, а следовательно, имевшим мало шансов на успех.
Он пытался убедить себя, что все упирается в смену точки отсчета, - но одно дело говорить, а другое действовать. На это было нужно время. Арнольд Кокс был апологетом терпения и методичности; вся его профессиональная жизнь определялась этим правилом, и он не собирался что-либо менять, выйдя на пенсию.
- Куда ты положил ключи от машины? - со сдержанным раздражением спросила жена.
Громада семейной жизни по-прежнему состояла для него из тысячи мелочей - еще один этап, который следовало преодолеть. Ключи были у него в кармане брюк, и Пэм забрала их, добродушно ворча.
- Куда ты собралась?
Она хотела доехать до супермаркета; он отказывался втягиваться в этот обычай - таскаться за женой по супермаркетам. Он слишком часто видел подобные сцены, еще когда работал, и они вызывали у него лишь чувство презрения.
- Надо купить продукты. Чтобы ты не умер здесь от голода, пока меня не будет.
- Ты же не в кругосветное путешествие отправляешься, а всего-навсего уезжаешь на несколько дней к сестре.
Она ответила лишь улыбкой.
- Я планировал начать ремонт в гостевой спальне, - заметил он.
Естественно, его заявление вызвало взрыв одобрения, как это принято у жен вышедших на пенсию мужчин.
Досуг существовал не для того, чтобы его заполнять бездельем или удовольствиями - он предполагал активную деятельность: садоводство было вполне приемлемо для этих целей, но ремонт - еще лучше. Она оставила его в гараже, предварительно предупредив, чтобы он не переутруждался: он привычно заверил ее в том, что не станет, и уткнулся в картонный ящик, где лежали инструменты.
- Это просто ангина, - заметил он вслед ее удалявшейся спине.
Отыскав ведра, губки, наждачную бумагу и мыло, он решил, что для начала будет достаточно.
Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда он наливал в ведро горячую воду. Это был его старый приятель по службе, также достигший пенсионного возраста, но все еще цеплявшийся за работу, что вызывало у Кокса восхищение, хотя он и понимал всю бесплодность его усилий.
Вести были безрадостные.
Когда Айзенменгер вечером вошел в помещение, где проводилось собрание сотрудников, он ощутил себя скотиной на торгах. В течение всего дня его новые коллеги отсутствовали по разным причинам - кто-то преподавал, кто-то проводил эксперименты, кто-то решал административные вопросы, кто-то занимался аудитом, - поэтому до своего прихода на ежемесячную встречу старшего медицинского персонала ему так и не удалось познакомиться ни с одним из них. Учитывая это обстоятельство, а также его пятиминутное опоздание, все повернулись к нему, когда он вошел. Выражения лиц варьировались от безразличия до любопытства, а на паре физиономий Айзенменгер различил явные признаки враждебности.
Единственным знакомым ему человеком была Алисон фон Герке, но даже ее лицо в течение нескольких мгновений выражало недовольство тем, что их прервали. Затем оно прояснилось, и она оторвала свои молочные железы от стола, к несомненному облегчению последнего.
- Джон! Входите-входите. Я вас представлю.
И он был представлен разношерстной компании, полное незнание которой мало чем могло облегчить его положение. Амр Шахин, Уилсон Милрой, Тревор Людвиг проявили формальную любезность и не более того; и лишь профессор Адам Пиринджер, присутствовавший несмотря на утренние жалобы Алисон фон Герке, улыбнулся и протянул ему руку, хотя Айзенменгер счел это проявлением его знаменитого обаяния, а не следствием искреннего удовольствия от знакомства с ним.
- Добро пожаловать, Джон. Садитесь вот сюда. Налейте себе кофе.
Тревор Людвиг, высокий скользкий тип с усами и коротко подстриженным седым ежиком, напоминавшим барсучью щетину, не сводил с Айзенменгера глаз. И лишь когда тот, налив себе кофе и заняв свое место, вполне умышленно встретился с ним глазами, тот опустил взгляд и, чтобы скрыть неловкость, спросил:
- Вы из судебно-медицинской экспертизы?
Голос у него был резкий и гнусавый.
- Нет, я больше там не работаю.
Шахин был невысокого роста и казался слишком хрупким, чтобы долго носить на носу свои очки в роговой оправе с толстыми стеклами. И словно для того, чтобы подтвердить это впечатление, он снял их и поинтересовался:
- Разве вы не были связаны с делом Экснер год тому назад?
Губы Айзенменгера передернулись.
- В каком-то смысле. Просто сейчас это не является моим основным местом работы.
Пиринджер расплылся в улыбке, которая, как подозревал Айзенменгер, была не только дежурной, но и бессмысленной.
- Я не сомневаюсь в том, что Джон - опытный гистопатолог, Амр. - Но почему-то это заявление оставило всех в убеждении, что это всего лишь аванс, который еще ждет своего подтверждения.