Вспышка голубого света скользнула по тротуару, и Фрэнни услышала вой сирены. Она почувствовала, будто кто-то прошел по ее могиле. Порыв ветра раскачал деревья и гнал по тротуару одинокий лист.
Два совпадения за вчерашний день: бронзовый тигр и число двадцать шесть. Потом блокировали машину Оливера. Есть ли между этим связь? Не больше, чем между смертью Меридит и увиденной перед тем аварией с перевернутым автомобилем. У нее начинается паранойя. Она поежилась. Ей вдруг стало ужасно холодно. Зима, а не конец лета. Из окна напротив лилась старая песня Бадди Холли. Повернув за угол, Фрэнни увидела впереди беспорядочное скопление автомобилей и ослепительный блеск дугового света.
Сначала она решила, что здесь снимают фильм. Потом одинокое пятно голубого света метнулось к ней и пропало. Полицейский в светящемся желтом жилете стоял посреди дороги, останавливая движение. Еще один голубой блик на его груди превратился в зеленый.
В ослепительном белом свете за спиной полицейского она сперва разглядела велосипедное колесо. Затем огромную тень грузовика, заехавшего колесом на тротуар. Своей кабиной он разнес стену чьего-то сада. На углу собиралась толпа любопытных.
– Прошу прощения, сэр, – обратился полицейский к водителю автомобиля. – Не могли бы вы проехать другой дорогой?
Велосипедное колесо сверкало в свете прожектора, установленного неподалеку на треноге. Скрипнули тормоза. Кто-то крикнул. Фрэнни разглядела машину скорой помощи. Пожарную машину. Тягач. Длинную платформу с подъемным краном, с которого был опущен большой металлический крюк. Двое мужчин пытались зацепить его за передний бампер грузовика. На бортах его красовалась надпись, выведенная огромными буквами: "Хайстонс. Оптовая торговля фруктами. Самая свежая продукция!".
Фрэнни снова взглянула на велосипедное колесо. Оно было помято, как и весь велосипед, скручено и изломано, напоминая причудливую авангардную скульптуру из галереи Тейт. Ее можно было бы назвать "Велосипед на плитах тротуара", подумала она; мозг пытался занять себя чем-нибудь, отвлечь ее, увести подальше от тела, лежащего под передним колесом грузовика.
Эта женщина умерла, папа?
Слова Эдварда, произнесенные воскресным вечером по пути в Лондон, внезапно всплыли в памяти. Осколки голубого света метались по мокрому тротуару, по телу лежащей на дороге женщины. За ними следовали пульсирующие оранжевые вспышки прожектора, установленного на крыше автомобиля с подъемным краном. Клубы дизельных выхлопов плыли мимо Фрэнни. Женщине на вид было лет двадцать с лишним; примерно так же сложена, как и Фиби, подумала она. Такого же роста. Одета в длинный балахон и римские сандалии.
У Фрэнни подогнулись коленки. Содержимое желудка подступило к горлу. Она больше не могла смотреть туда. Женщина не двигалась, но она должна быть жива, грузовик не наехал на нее, а лишь придавил тяжелым передним колесом ее руку; она как будто тянулась ею, пытаясь достать что-то из-под грузовика.
Рядом с ней в канаве валялась хозяйственная сумка с покупками. Картонка с йогуртом выпала из сумки, и ее содержимое вытекало на асфальт; валялись яблоки, связка бананов, полиэтиленовый пакет с домашней лапшой, тюбик томатной пасты. Там же лежала и большая сумка на длинном ремне с выпавшими из нее расческой и записной книжкой.
Санитар направился к женщине, включив мощный фонарь, осторожно ступая по скользкому черному асфальту, будто по льду. Колесо грузовика было развернуто под углом, и в ярком свете фонаря Фрэнни увидела неестественно вывернутую руку женщины недалеко от него, плоскую, как мертвая морская звезда.
Кровь сочилась из-под шины. Фрэнни заметила надпись, идущую по краю: "Пирелли". Она читала и перечитывала ее до тех пор, пока она не превратилась в бессмыслицу. Это позволило ей хоть на чем-то сосредоточиться и не смотреть на тело.
Луч фонаря осветил лицо женщины. Оно было повернуто прямо к ней; глаза закрыты, кровь на лице уже засохла.
Крик застрял у Фрэнни в горле; она смогла только жалобно застонать, не веря своим глазам, потом выговорила имя Фиби и бросилась к ней.
– Остановитесь! Пожалуйста! – закричал полицейский.
Фрэнни, не обращая на него внимания, упала на колени, схватила свободную руку Фиби, ее здоровую руку, и сжала.
– Все в порядке, Фиби, это я, – попыталась она произнести, но вышел только тихий, неразборчивый пискливый звук, словно скулила собака.
Над головой раздался лязг металла. Кто-то тянул ее назад. Где-то в глубине сознания ударил колокол, предупреждающий о катастрофе. Она уже однажды слышала его.
– Пожалуйста, отойдите, – произнес чей-то голос. – Мы сейчас поднимем его.
Тень от бампера грузовика покачнулась. Фрэнни дрожала от потрясения и не могла двинуться с места. Раздался выкрик, взревел мотор, цепь загрохотала. Колесо приподнялось на долю дюйма, потом еще, наконец пошло вверх, и тень качнулась под ним.
Теперь Фрэнни видела то, что было под грузовиком. Раздробленное месиво из плоти и костей с четко отпечатавшимся на нем зигзагообразным рисунком протектора, которое когда-то было рукой.
17
Пластиковый стаканчик скользнул на место: струя горячего черного кофе ударила из отверстия; затем молоко; раздался резкий щелчок, и автомат замолк.
Фрэнни аккуратно взяла стаканчик, стараясь не пролить через край, и возвратилась в гнетущую, безжизненную приемную, унылый вид которой дополняли выкрашенные тусклой зеленой краской стены и виниловый запах изрезанной и порванной синтетической обивки стульев.
Мимо двери по коридору провезли тележку. Потом тишина. Минут через пять послышались шаги, дверь открылась, и Фрэнни оглянулась. В комнату вошла медсестра, которую она уже видела, а за ней высокий, медвежьего телосложения человек, его взгляд из-под косматых бровей выражал усталость и агрессию. Серый костюм висел на нем мешком, верхняя пуговица рубашки была расстегнута, а узел галстука ослаблен.
– Это мисс Монсанто, – произнесла сестра. – Мистер Гауер оперировал вашу подругу.
Фрэнни поднялась, но хирург жестом попросил ее сесть и сам присел на краешек стула.
– Мы не смогли связаться с родителями Фиби, – сухо произнес он. – Мы будем пробовать еще. – Он уставился на Фрэнни буравящим взглядом. – Боюсь, нам не удалось сохранить ей руку; кости были слишком раздроблены.
Слова достигали Фрэнни по одному, как в замедленной съемке. Она почувствовала, будто в ее желудок ввели что-то, он оцепенел, и оцепенение охватывало грудь, шею, проникая в мозг. Она в смятении затрясла головой, потому что поток слов не прекращался, они били в виски, резонировали с гудением неоновой лампы на потолке.
– Нам пришлось ампутировать руку выше локтя. Но, по крайней мере, она осталась жива.
– Да, – ответила Фрэнни без всякого выражения.
– Вы видели, как произошел несчастный случай?
– Нет… я… – Она вдруг заметила рядом бутылку "Вальполичеллы", в зеленой магазинной обертке. – Просто шла к ней, собираясь с ней поужинать. – Фрэнни дотронулась до бутылки; пальцы ощутили твердую холодную поверхность. – Когда мне можно будет навестить ее?
– Она придет в сознание и сможет разговаривать только завтра днем, но еще день-два будет немного одурманена обезболивающим.
Фрэнни вышла через главные ворота больницы около половины одиннадцатого и, подняв воротник и нагнув голову, побрела сквозь непогоду.
Ее всю трясло, и хотелось, чтобы кто-нибудь обнял ее, сказал, что все будет хорошо, что глупо так волноваться, что это всего лишь ужасная цепочка совпадений, вот и все.
Она спустилась в метро и купила билет. Даже просто выговорив название станции, она вдруг почувствовала себя намного спокойнее.
– "Бетнал-Грин", – негромко повторил мужчина за стеклянной перегородкой, индиец. Он улыбнулся ей, как будто это название для него тоже имело особое значение; общий секрет, место, где помогают всем, кому нужна помощь. Он бросил сдачу в металлическое блюдце в стеклянном окошечке, и из щели вылез билет.
Длинный пустой эскалатор понес Фрэнни вниз. Фиби Хокинс не заболела. Но ей уже никогда не поправиться. Что-то во всем этом не сходилось. Рука никогда не вырастет заново. Точно так же, как никогда не воскреснет Меридит. И Джонатан Маунтджой. Сюзи Вербитен никогда не прозреет. А правая рука маленького Доминика никогда не станет прежней.
Капли дождя, словно камешки, хлестали Фрэнни по лицу, когда она вышла из метро на станции "Бетнал-Грин" и торопливо зашагала по тротуару. Проходя под железнодорожным мостом, она немного отвлеклась, проводя ладонью по металлическому ограждению, как в детстве, поднимая руку на стыках, ноздрей коснулся знакомый запах мочи.
Фрэнни снова вышла под дождь, миновала стоянку автомобилей, площадку перед бензозаправкой, выстроившиеся в ряд забегаловки, где торговали навынос, и магазинчики. Улицы почти совсем опустели. Спортивная площадка ее бывшей школы виднелась через дорогу. Когда-то она казалась такой огромной, что ничего не стоило заблудиться, блуждая по ней, теперь же она превратилась всего лишь в маленький заасфальтированный двор, расчерченный линиями, с прикрепленной к стене баскетбольной корзиной; место, куда маленькая девочка, которую Фрэнни теперь с трудом могла вспомнить, когда-то приходила каждый день, кроме каникул, в течение двенадцати лет.
В нескольких кварталах отсюда, в стороне от улицы, в тихом сумраке располагались церковь и монастырь Успения Богоматери. Старое массивное здание церкви было построено из красного кирпича в традиционном готическом стиле.
В детстве Фрэнни ходила с родителями на мессу каждое воскресенье. Годам к пятнадцати ее вера начала ослабевать, но только когда она, закончив школу, поступила в университет, совместные посещения воскресных служб прекратились. Ее изменило не какое-то конкретное событие, просто с каждым годом накапливалось все больше сомнений и росла потребность самой искать ответы на все вопросы.
Пожилая женщина на автобусной остановке сражалась с маленьким зонтиком. Освещенные афиши кинотеатра зазывали на фильм с Кевином Костнером в главной роли. Лавочка, где торговали жареной рыбой с картошкой, уже закрылась; закусочная через два дома от нее была открыта, и одинокий посетитель, облокотившись о стойку, изучал меню. Запах жареного лука вызвал у Фрэнни тошноту. Бешено неслись мысли.
Одно за другим. Случайность. Совпадение. Ничего больше. Ради бога, ничего больше.
Страх глубоко сидел в ней. Мимо прогрохотал автобус, потом грузовик. Фрэнни промочила ноги, а правая вдобавок побаливала. Она вытащила правую руку из кармана и сунула под плащ, к шее. Бывшая католичка Франческа Монсанто вытянула наружу тонкую цепочку и потрогала маленькое серебряное распятие. Она надела его сегодня утром впервые за многие годы.
Часы показывали половину двенадцатого, когда она позвонила в дверь дома, зажатого с одной стороны темным строением с вывеской "Сандвичи Парадизо", а с другой – тускло освещенной, прокуренной конторой "Королевских такси".
Через некоторое время в окошке над дверью вспыхнул свет. Она услышала скрип ступенек; дверь дернулась. Мотоцикл с ревом промчался по улице, окутав Фрэнни облаком вонючего дыма, отец прокричал:
– А кто это там?
– Это я, папа. Фрэнни.
Послышалось звяканье цепочки, лязганье болтов, и дверь открылась. Отец удивленно уставился на нее, к вечеру его лицо всегда обрастало щетиной. Поверх полосатой пижамы наброшен поношенный махровый халат; волосы растрепались, и Фрэнни вдруг увидела, сколько в них седины. Странно, что она не замечала этого раньше.
– Франческа! Эй! Откуда ты взялась тут так поздно?
Он обнял ее, и они прижались друг к другу, расцеловавшись в обе щеки. Фрэнни крепко держала его за плечи, маленький, худой человек, ростом не выше ее самой. Она ощутила запах вина и табака, масла для волос, которым он все еще пользовался, и аромат свежевыстиранной пижамы. Щетина оцарапала Фрэнни щеку. Ей вдруг захотелось, чтобы отец взял ее на руки, как он делал, когда она была маленькой девочкой, и чтобы они опять могли почувствовать себя самыми близкими людьми.
Он осторожно отпустил ее и отступил немного назад, качая головой.
– Ты где в воскресенье была? Чего не позвонила? Мы разволновались из-за тебя.
Его лицо было костистым, глаза запали, как будто он был изнурен болезнью. На самом деле долгие годы тяжелого труда, недостаток движения и свежего воздуха сделали выражение лица обреченным, как будто отец осознал, что жизнь слишком грандиозна для него, и оставил все попытки устроиться в ней. Вместо этого он увлекся кино и проводил почти все свободное время перед телевизором. Он опустил глаза, на лице отразилось беспокойство.
– Случилось что? Ты попала в аварию?
Она взглянула вниз и с удивлением обнаружила, что правая штанина джинсов разорвана. Прикосновение пальца вызвало боль.
– Я… я не заметила.
– Где ты падала? – Он легонько дотронулся пальцем до ее щеки. – Выглядишь ты ужасно. – В его глазах вдруг вспыхнуло подозрение. – Ты дралась? Парень тебя стукнул? Входи. – Он прижался к стене, чтобы дать ей пройти, и закрыл дверь.
Фрэнни начала подниматься по ступенькам, все еще сжимая в руке бутылку "Вальполичеллы". Она услышала звук работающего телевизора; громкие крики, выстрелы, рев мотора и визг шин. Ее мать крикнула:
– Chi è, Papa?
– Франческа ha avuto un incidente! – взволнованно ответил он.
Снова взвизгнули шины, раздались еще выстрелы; потом взвыла сирена. Поднявшись по ступенькам, отец открыл дверь в гостиную и включил свет.
– Сейчас принесу бинт и антисептик. Ты кофе хочешь? Или вино? – В воздухе слабо пахло жареным чесноком.
Стены маленькой комнаты ничто не украшало, но вся она была загромождена мебельным гарнитуром, стульями и множеством китайских безделушек, которые собирала ее мать.
– Лучше кофе. – Фрэнни протянула отцу бутылку. – Это подарок, – произнесла она. – Прости за воскресенье.
Она уселась в кресло и поглядела на декоративный кирпичный камин. На каминной доске стояли ее фотографии, фотографии сестры и двоих братьев, а также ваза с искусственными орхидеями, вид на парковую скамью в Камподи-Монте и белая пластмассовая статуэтка Девы Марии. Окно выходило на шумную улицу. Сквозь тюлевые занавески она увидела свет фар грузовика, ползущего по дороге, затем проплыл верхний этаж автобуса с одним угрюмым пассажиром. В спальне родителей возобновилась телевизионная погоня.
– Ну так кто тебя стукнул, кто это был? У тебя парень?
– Никто меня не бил, папа. Моя подруга попала в ужасную аварию на велосипеде. Я, должно быть, поранилась, когда встала на колени.
– Mamma mia! Povera Francesca! – Фрэнни оглянулась, встревоженная истерическим воплем матери, бежавшей к ней в халате, ее волосы были убраны под купальную шапочку, лицо намазано кремом. Она присела возле Фрэнни, поцеловав ее в обе щеки. – Авария? Ты была в аварии?
Мать гладила ее по волосам, сокрушенно качала головой, она тараторила по-итальянски, не давая Фрэнни ничего возразить или объяснить. На мгновение она выскочила из комнаты и вернулась с полотенцем, влажной тряпочкой, йодом и пластырем, выстреливая нескончаемые вопросы на итальянском, пока Фрэнни стягивала с себя джинсы.
Отец вошел в гостиную, неся на подносе кофе и бисквиты, и ей вдруг захотелось расплакаться от бесхитростной доброты родителей. У нее было чувство, что она не заслужила их заботы. Фрэнни не хотела есть, но, вспомнив, что она пропустила обед и так и не ужинала, решила, что должна поддержать свои силы и одолела сандвич, насильно скормленный ей отцом.
– Слушай, – произнес он, – я в субботу ездил в Сити посмотреть на новый дом, где было кафе. И знаешь что? Его еще и не построили. – В его голосе звучало недоумение и отчаяние. – Даже не начали! Там в переулке у Полтри кафе еще не снесено!
– Как, совсем не начали, папа?
– Они начали только сносить, но они должны были два года назад. Мы бы еще два года могли там оставаться. – Он закурил сигарету, и Фрэнни увидела, что мать неодобрительно нахмурилась. – Может, там археологи копают.
– У меня новый приятель, – сказала она, чтобы сменить тему, не желая попадаться на эту приманку.
Новость явно заинтересовала отца, и он придвинулся ближе.
– Парень? – переспросила мать, ее выражение лица тоже изменилось. – Come si chiama?
– Оливер, – ответила Фрэнни.
– Оливер! – воскликнула мать. – Un bel nome!
– Оливер, – откликнулся отец.
Фрэнни улыбнулась, слегка смутившись; она уже жалела, что сказала им об этом, боялась, что сглазит, ведь они встречались чуть больше недели.
– И что ж он делает, этот Оливер? Археолог или у него нормальная работа?
Она мотнула головой:
– Нет, он не археолог; он математик.
Отец с грустью посмотрел на нее:
– Археолог, математик, никакой разницы. Ессо. Ты приходишь сюда среди ночи, в таком виде… – Он вытащил изо рта сигарету и безнадежно покачал головой. – Когда же ты вырастешь, Франческа? – Он пригладил волосы у нее на затылке. – Когда начнешь понимать настоящую жизнь?
Она посмотрела на него; пропасть между ними была такой же огромной, как и всегда.
Отец вздохнул. Наступила долгая тишина, потом он договорил:
– Оставайся здесь ночевать, ладно? Я почищу твою одежду, приведу ее в порядок и высушу к утру и накормлю тебя хорошим завтраком.
Фрэнни закрыла глаза и кивнула, слишком уставшая, чтобы спорить и даже чтобы думать. Силы покинули ее. Она хотела спать.
Проснувшись утром в семь часов, Фрэнни обнаружила свою одежду аккуратно сложенной на стуле в маленькой смежной комнате. В квартире никого не было. Она приняла душ, оделась и спустилась вниз в кафе. Радио играло какую-то слащавую музыку. Отец нарезал и намазывал маслом хлеб, а мать молча перемешивала на сковороде тунца с луком.
– Помочь чем-нибудь? – спросила Фрэнни.
Мать вытерла руки о передник и поцеловала ее в обе щеки.
– Ты сиди, а я тебе приготовлю хороший завтрак, – сказал отец. – Запихаешь в себя маленько еды.
– Спасибо. – Она улыбнулась и внезапно почувствовала себя как в прежние времена. За окном было чудесное утро, и солнце светило прямо в окна. Мимо проползла уборочная машина; поток машин, направлявшихся в Лондон, становился все гуще – приближался час пик.
Она уселась на знакомый жесткий стул возле узкого стола, отодвинув в сторону кетчуп и бутылочку с соусом.
– Как спала? – осведомился отец, разбивая яйца в миску. Масло зашипело на сковороде.
Фрэнни ответила, что спала крепко. Не упоминая, что так она спала впервые за последние несколько дней; глубокий сон без сновидений. Сейчас она чувствовала себя отдохнувшей – и голодной.
Отец взял еще одно яйцо и неуверенно посмотрел на нее:
– Но тебе снились плохие сны, а?
Она улыбнулась и покачала головой:
– Нет.
– Ты сильно напугала свою мать и меня тоже. – Он осторожно постучал по яйцу, не разбивая его, потом снова посмотрел на нее. – Ты говоришь во сне.
Она нахмурилась, и солнечный свет словно потускнел.
– Что я говорила?
Он пожал плечами, разбил яйцо и вылил его в миску. Потом взбил ее содержимое вилкой и посыпал черным перцем.