Он опять заглянул в окно. Женщин нигде не было видно. Поэт в отчаянии прижался лицом к стеклу, вытянул шею, едва не оторвав ее от плеч, и увидел. Увидел две пары голых ног. Они сплетались, перекрещивались, скользили и упирались в пол. Тут он все-таки закричал, и потусторонний, полный ужаса звук собственного голоса вынес его обратно на улицу. Он бежал, пока не задохнулся. Ноги подламывались. Он рухнул на колени и замер, пока утешительные образы первых двадцати возлюбленных проносились перед его мысленным взором. Он вспомнил, какими они были в минуты спасения, вспомнил, как походили на тех, что предали его первую возлюбленную много лет назад.
Вдохновленный праведностью своей цели, он поднялся с земли и вернулся к машине.
* * *
Повседневная работа помогла ему пережить следующую неделю, удержала от поспешных и отчаянных действий, хотя воспоминания об измене, накатывающие с неумолимостью морского прибоя, толкали его на скорую расправу.
Он работал в ателье с девяти утра до пяти вечера, потом прослушивал звонки, поступившие на автоответчик. Приглашения на съемки свадеб накапливались. Впрочем, так всегда бывало по весне. В этот год он мог позволить себе выбирать. По вечерам он встречался с заботливыми родителями молодых обрученных пар и рассматривал их заявки, хотя считалось, что это они его нанимают. Никакого уродства, никаких жирных кабанов, решил он. Перед его камерой будут стоять только красивые и стройные молодые люди. Он имел право себя побаловать.
Покончив с делами, он отправлялся в Палисейдс и наблюдал, как Линда Деверсон и Кэрол Марч занимаются любовью. Затянутый в черное трико с головы до ног, он влезал на стоящий в тени телеграфный столб и смотрел через окно спальни на втором этаже, как женщины спариваются на водяном матраце, застеленном простыней. Около полуночи, когда его руки, часами стискивавшие грубую древесину телеграфного столба, уже немели, он видел, как Линда, пресыщенная блудом, встает с постели и одевается, хотя Кэрол всякий раз уговаривала ее остаться до утра. Одна и та же сцена повторялась каждый вечер; его мозг, сознательно отключенный, пока он смотрел на их любовные утехи, просыпался, как по будильнику, едва Линда покидала свою подругу. Почему Линда уходит? Может быть, подавленное чувство вины всплывает на поверхность? Может, подсознательно она сожалеет, что так унизила себя?
Затем он слезал со столба и бежал к своей машине, успевая забраться на сиденье в тот самый миг, когда Линда выходила из дверей, и ехал, не включая фар, следом за ее "камаро". Он не спускал глаз с габаритных огней, пока она добиралась до дома по самой живописной дороге на свете. Ей как будто требовалась прививка красоты после всех тех мерзостей, которыми она занималась на водяном матраце. Держась на безопасном расстоянии, он провожал ее до перекрестка Сансет с прибрежной автострадой, размышляя о том, как и когда принесет ей спасение.
Потратив еще две недели на пристальное наблюдение, он записал в своем дневнике:
7 июня 1982 года
Линда Деверсон – трагическая жертва нынешних времен. Ее чувственность саморазрушительно, но она свидетельствует о сильной потребности в материнской любви. Марч спекулирует на этом, она вампир. Линда остается неудовлетворенной как в своей чувственности, так и в желании обрести мать (эта Марч старше ее лет на пятнадцать, по крайней мере). Ее полуночные путешествия по самым красивым и одухотворенным местам Палисейдс и Санта-Моники сами по себе говорят как о чувстве вины, так и о ее тонкой ищущей натуре. Ее потребность в красоте особенно сильна после актов саморазрушения. Я должен взять ее в такую минуту: именно в этот миг к ней должно прийти спасение.
Знание местности вселило в него смелость. Он перестал думать о времени и с головой ушел в ухаживание. Но ночные бдения сказались на его повседневной работе. Он начал допускать ошибки: целые ролики плохо отснятой или даже засвеченной пленки, опоздания, пропущенные по забывчивости деловые встречи, засунутые неизвестно куда заказы. Так не могло продолжаться, и он знал, как положить этому конец. Надо завершить ухаживание за Линдой Деверсон.
Он назначил дату: вторник, четырнадцатое июня. Через три дня. Его охватила неудержимая дрожь предвкушения.
В понедельник, тринадцатого июня, он отправился в автомагазин и купил канистру машинного масла, потом поехал на автомобильную свалку и сказал владельцу, что ему нужны хромированные украшения на капот. Пока владелец бегал в поисках украшений, он собрал с земли несколько пригоршней металлической стружки и ссыпал их в бумажный пакет. Через несколько минут хозяин свалки вернулся, размахивая хромированным бульдогом. Он в этот день решил проявить щедрость и предложил владельцу десять долларов. Тот их принял. На обратном пути в мастерскую через переезд Кахуэнга он выбросил бульдога в окно и засмеялся, когда фигурка со стуком скатилась с дороги.
День обручения был тщательно спланирован и рассчитан по секундам. Поднявшись утром с постели, он выставил в витрину табличку "Закрыто по болезни" и вернулся в квартиру, где включил свою пленку для медитации, глядя на фотографии Линды Деверсон. Затем он уничтожил страницы своего дневника с упоминанием о ней и предпринял длительную прогулку – дошел до самого парка Эхо, где провел несколько часов: катался в лодке по озеру и кормил уток. С наступлением вечера он упаковал инструменты для обручения, сложил их в багажник машины и отправился на свидание с возлюбленной.
В восемь сорок пять он припарковался за четыре дома от особняка Кэрол Марч, поглядывая то на безлюдную улицу, то на часы на приборном щитке. В девять ноль три Линда Деверсон въехала на подъездную аллею. Он чуть в обморок не упал, до того хорошо все складывалось. Она прибыла как раз вовремя.
Он поехал к Санта-Моника-Каньон, на перекресток Уэст-Ченнел-роуд и Бискейн, туда, где Уэст-Ченнел разветвлялась и правое ответвление вело на площадку для пикников со столами и качелями. Если его расчеты верны, Линда проедет здесь ровно через десять минут после полуночи. Он остановил машину сбоку от дороги, прямо на краю парка, где ее скрывали от улицы ряды платанов. А потом опять отправился на долгую прогулку.
Вернулся он в одиннадцать сорок и вынул из багажника свое оборудование. Первым делом надел костюм смотрителя парка, состоящий из шляпы медвежонка Смоки, зеленой рубахи со штанами и широким ремнем с инструментами. Потом собрал козлы со знаком объезда и отнес их на развилку.
Затем он вытащил канистру с пятью галлонами машинного масла на середину улицы и разлил его по асфальту перед самым знаком объезда, смешав с металлической стружкой. Получилось целое озеро скользкого, поблескивающего масла, ощетинившееся острой сталью. Теперь ему оставалось только ждать.
В одиннадцать пятьдесят две он услышал шум приближающегося автомобиля. Когда появились огни, его тело содрогнулось, и пришлось силой воли удерживать на месте содержимое кишечника и мочевого пузыря.
Автомобиль замедлил ход, приближаясь к знаку объезда, затормозил и повернул направо. Потом машину занесло на масляной луже, она пошла юзом и врезалась в козлы. Раздался треск ломающейся древесины, и со звуком, подобным выстрелам, лопнули обе задние шины. Машина остановилась, Линда вышла, хлопнув дверцей и бормоча себе под нос:
– О, черт! Вот дерьмо!
Она обогнула машину, чтобы оценить ущерб. Собрав воедино всю обходительность, на какую был способен, он вышел из-за деревьев и окликнул ее:
– С вами все в порядке, мисс? Здорово же вас занесло!
– Я в порядке, – откликнулась Линда. – Но моя машина!
Он вынул из кармана рабочего пояса фонарик и посветил в темноту, несколько раз провел широкой дугой по земле, затем направил луч на свою возлюбленную.
Она улыбнулась, заметив его шляпу – медвежонок Смоки, спешащий на помощь. Хорошо, что свою последнюю сигарету она выкурила у Кэрол.
– Господи, я так рада, что вы здесь! – воскликнула она. – Я увидела знак объезда, а потом меня занесло. Там было скользко. По-моему, у меня обе задние шины полетели.
– Ничего страшного, – успокоил он. – Моя сторожка тут неподалеку. Мы позвоним на круглосуточную станцию обслуживания.
– Боже, какая досада! – продолжала Линда, протянув руку своему спасителю. – Вы просто не представляете, как я рада вас видеть.
Он смешался, когда она его коснулась, и сказал, охваченный радостью:
– Я так долго тебя любил. С тех пор, как мы оба были детьми. С тех самых…
– Какого черта… – ахнула Линда. – Кто вы, черт подери, та…
Она начала пятиться, но споткнулась и упала на землю. Он нагнулся и протянул руку, чтобы помочь ей подняться.
– Нет, прошу вас, – прошептала она, отползая.
Он нащупал на поясе и отцепил двусторонний пожарный топорик, снова нагнулся, схватил Линду за запястье и рывком заставил ее подняться. Одновременно другой рукой он со всего размаха обрушил топор ей на голову. Череп Линды раскололся, кровь и мозги брызнули в воздух. Все происходило как при замедленной съемке, его любовь словно повисла в воздухе тысячами крошечных вселенных. Он замахивался топором и обрушивал его вниз снова и снова, пока не промок от крови. Кровь была у него на лице, попала в рот, проникла в мозг, вся его душа стала ярко-красной, как День святого Валентина, как цветы, которые он назавтра собирался послать своей подлинной возлюбленной.
– Для тебя, для тебя, все для тебя, – прошептал поэт, покинув останки Линды Деверсон и направляясь к своей машине, – моя душа, моя жизнь – все для тебя.
Глава 4
Сержант детективного отдела Ллойд Хопкинс отметил семнадцатую годовщину службы в департаменте полиции Лос-Анджелеса в своей обычной манере: захватил компьютерную распечатку недавних преступлений и отчеты о допросах на месте, составленные в участке Рэмпарт, после чего отправился в район своего детства. Ему хотелось вдохнуть воздух прошлого и настоящего с высоты семнадцатилетней службы по защите невинности.
Октябрьский день выдался облачным и теплым, почти жарким. Ллойд сел в свой "матадор" без опознавательных знаков на стоянке у центрального участка полиции и поехал на запад по бульвару Сансет, вспоминая прошедшие полтора с лишним десятилетия. Исполнились его заветные желания: у него была работа, жена и три чудесные дочки. Работа приносила ему и удовольствие, и волнение, и печаль. Семья была крепкой благодаря их с Дженис совместным усилиям. Дочери дарили ему чистую радость, и, не будь у него другого смысла в жизни, стоило жить хотя бы ради них. Правда, особых восторгов Ллойд не испытывал, но, охваченный ностальгическими воспоминаниями, великодушно приписан их отсутствие своей зрелости. Ему уже сорок, а не двадцать три. Последние семнадцать лет помогли осознать – твои запросы сильно уменьшаются по мере того, как ты осознаешь, насколько у всего остального человечества мозги набекрень. Приходится разрываться между сотнями вроде бы противоречащих друг другу устремлений, чтобы не дать угаснуть своей главной мечте.
А самая злая ирония состояла в том, подумал он, притормозив на красный свет на перекрестке Сансет и Эхо-парка и закрыв все окна в машине, чтобы отгородиться от уличного шума, что эти устремления – в полном противоречии с его пресвитерианским браком – всегда вели к женщинам. Этой иронии сильная, верная и стойкая Дженис никогда не поймет. Чувствуя, что его размышления заходят слишком далеко, Ллойд тронул машину с места и заговорил вслух. Ему хотелось выговориться, хотя вокруг никого не было.
– У нас ничего не вышло бы, Дженис, если бы я не мог время от времени вырываться на волю. Копились бы всякие мелочи, и в конце концов я бы просто взорвался. И ты бы меня возненавидела. Девочки стали бы меня ненавидеть. Вот почему я это делаю. Вот почему я… – Ллойд не смог заставить себя произнести слово "изменяю".
Он прервал свои размышления и въехал на стоянку у винного магазина. Потом вынул из кармана компьютерные распечатки и начал их просматривать.
Листы были розоватые с черным шрифтом, пробитые по краю перфорацией с вроде бы случайным расположением дырочек. Ллойд перелистал их, расположил в хронологическом порядке, начиная с пятнадцатого сентября 1982 года. Его разум, освободившийся от посторонних мыслей, просеивал короткие отчеты об изнасилованиях, ограблениях, магазинных кражах, случаях вандализма. Орудия преступлений – от дробовиков до бейсбольных бит – перечислялись скупо, с множеством сокращений. Ллойд перечитал отчеты трижды, чувствуя, как с каждым разом отдельные цифры и факты все глубже врезаются в память. Он мысленно благословил Эвелин Вуд и ее метод, позволявший ему поглощать печатный текст со скоростью три тысячи слов в минуту.
От рапортов он перешел к допросам на месте, касавшимся людей, остановленных на улице, задержанных на сорок восемь часов, допрошенных и отпущенных. Ллойд перечитал их четырежды, все больше убеждаясь, что тут должна быть какая-то связь. Он уже готовился перечитать документы еще раз, когда заметил эту связь, буквально бросающуюся в глаза. Лихорадочно перелистывая розоватые, скручивающиеся в рулоны листы, он нашел совпадение. Отчет от шестого октября 1982 года. Вооруженное ограбление.
Около половины двенадцатого ночи в четверг, шестого октября, бар "Черная кошка" на углу Сансет и Вандом ограбили два мексиканца. Возраст не установлен, лишь неопределенно замечено, что они были молоды. На головах шелковые чулки, маскирующие внешность, вооружены, как сказано в протоколе, "большими" револьверами. Заставили владельца запереть заведение, взломали кассу. Всех посетителей положили на пол лицом вниз, отобрали кошельки, портмоне и драгоценности. Через минуту сбежали, предупредив пострадавших, что "огневая поддержка" будет дежурить у бара еще двадцать минут. Перед уходом перерезали две телефонные линии. Бармен выбежал на улицу через пять минут. Никакой "огневой поддержки" не оказалось.
"Идиоты, – подумал Ллойд. – Рискуют минимум пятью годами максимум за тысячу долларов". Он перечитал рапорт, составленный патрульным участка Рэмпарт: "7 октября 1982 года, час ноль пять утра. Допрошены двое белых мужчин возле дома номер 2269 по Трейси-стрит. Они пили водку, сидя на крыле "файерберда" последней модели, номер ХВС 027. Объяснили, что машина принадлежит не им, но они живут в этом доме. Мы с напарником обыскали их – чисто. Получили звонок по телефону, не успели выписать ордер". Ниже напечатано имя офицера.
Ллойд обдумал последние сведения. Грустно, что он лучше знает район, чем офицеры, которые его патрулируют. Дом номер 2269 по Трейси-стрит представлял собой воровской вертеп, сохранившийся с тех дней, когда Ллойд еще учился в средней школе двадцать лет назад. Практически дом для вышедших на свободу. Харизматичный бывший гангстер, спекулировавший с государственными фондами, растратил деньги местных агентств по социальному обеспечению. Когда запахло жареным, он продал дом старому другу из Фолсома, после чего дернул за границу, и никто его больше не видел. Друг живенько нанял хорошего адвоката, чтобы тот помог ему сохранить дом. Он выиграл битву в суде и начал торговать в старом деревянном здании качественной наркотой. Ллойд помнил, как его приятели по школе еще в пятидесятые покупали там косяки. Он знал, что дом продавали и перепродавали. Несколько раз тот переходил из одних бандитских рук в другие и стал известен по всей округе как "гангстерское подворье".
Ллойд завел машину и направился в бар "Черная кошка". Бармен мгновенно распознал в нем копа.
– Да, офицер? – спросил он. – Надеюсь, жалоб нет?
– Никаких, – ответил Ллойд. – Я здесь по поводу ограбления шестого октября. Вы стояли за стойкой в тот вечер?
– Да, я был здесь. А что, вы взяли след? Два детектива заходили на следующий день, и на этом все заглохло.
– Да нет, настоящих следов пока нет. А вы…
Ллойда отвлек музыкальный автомат. Он внезапно ожил и начал изрыгать звуки диско.
– Выключите это, будьте так добры, – попросил Ллойд. – Я не могу состязаться с оркестром.
Бармен засмеялся:
– Да это не оркестр, это "Псы диско". А что, они вам не нравятся?
Поведение бармена так и осталось для Ллойда загадкой: толи он пытается проявить любезность, то ли завлекает его. С гомосексуалистами никогда не знаешь наверняка.
– Может, я старомоден. Просто выключите, хорошо? Сейчас же.
Бармен уловил металлическую нотку в голосе Ллойда и повиновался. Публика зашумела, Когда он вырвал провод из стены, обесточив автомат. Вернувшись за стойку, он спросил, опасливо косясь на Ллойда:
– Так что вы хотели узнать?
Когда музыка смолкла, Ллойд с облегчением перевел дух.
– Только одно, – сказал он. – Вы уверены, что грабители были мексиканцами?
– Нет, не уверен.
– Разве вы не…
– Они были в масках, офицер. Я чего сказал копам? Что они говорили по-английски с мексиканским акцентом. Вот и все.
– Спасибо, – поблагодарил Ллойд и вышел из бара к своей машине.
Он поехал прямо к дому номер 2269 по Трейси-стрит – "гангстерскому подворью". Как и ожидалось, старый дом был пуст. Паутина, пыль и использованные презервативы покрывали выщербленный дощатый пол. Ллойд знал, что увидит свежие следы в пыли на полу, и оказался прав. Следы были отчетливыми и вели на кухню. Вся сантехника выдрана из стен, на полу крысиный помет. Ллойд открывал дверцы шкафчиков, выдвигал ящики, но находил только пыль, паутину и заплесневелые, кишащие личинками продукты. Потом он снял крышку с расписанной цветочным узором хлебной корзинки и захохотал от радости, обнаружив там новенькую коробку патронов "ремингтон" тридцать восьмого калибра с полым наконечником и две пары шелковых чулок "Чистая энергия".
– Спасибо тебе, гнездовье моей юности! – крикнул Ллойд.
Телефонные звонки в Калифорнийский департамент регистрации автомобилей и в архив департамента полиции Лос-Анджелеса подтвердили его догадки: "понтиак-файерберд" 1979 года выпуска, номер ХВС 027, был зарегистрирован на имя Ричарда Дугласа Уилсона, проживающего в доме номер 11879 по Сатикой-стрит, Ван-Нис. В полицейском архиве Ллойд нашел все недостающие сведения. Ричард Дуглас Уилсон, белый мужчина, возраст – тридцать четыре года, дважды осужденный за вооруженное ограбление, недавно освободился условно-досрочно из тюрьмы Сан-Квентин, отбыв три с половиной года по пятилетнему приговору.
Сердце Ллойда лопалось от гордости, когда он сделал из телефона-автомата третий звонок. На этот раз он звонил домой своему бывшему учителю и нынешнему последователю, капитану Артуру Пелтцу.
– Датч? Это Ллойд. Чем занимаешься?
Пелтц зевнул в трубку.
– Прилег вздремнуть, Ллойд. У меня сегодня выходной. Я старый человек, мне нужна сиеста после обеда. А в чем дело? Голос у тебя такой, будто ты выиграл в лотерею.
Ллойд засмеялся:
– Я выиграл в лотерею. Хочешь зацапать парочку вооруженных грабителей?
– Только ты и я?
– Ну да. А в чем проблема? Мы это делали миллион раз.
– Да уж не меньше миллиона. Я бы сказал, пару миллионов раз. Засада?
– Да, у парня хаза в Ван-Нисе. В участке Ван-Нис через час?
– Я там буду. Но если это пустышка, ты угощаешь меня ужином.
– В любом ресторане города, – сказал Ллойд и повесил трубку.