- Мне тоже так кажется, - вздохнул кассир, - но мы расходимся во мнении с начальством. Куда вам билет?
- До Вены.
- Мы продаем билеты только до наших станций, тем более что в Вену сейчас трудно попасть из-за тамошних беспорядков… Я могу продать билет только до Риги.
- Я знаю. Это я так шучу…
Женщина, стоявшая за спиной Пальма, усмехнулась.
Он обернулся.
- Кто-то должен смеяться над вашей шуткой, - пояснила она, - кассир, по-моему, член общества по борьбе с юмором.
- Спасибо, вы меня очень выручили. Вы тоже до Риги?
- Наверное.
- Вы убежали от того седого рыцаря?
Женщина кивнула головой.
- Я тоже убежал, - сказал Пальма.
- Все сейчас убегают… От врагов, друзей, от самих себя, от мыслей, глупостей, от тоски, счастья… Все хотят просто жить…
- Вам бы проповедницей в Армию спасения…
Подошел поезд. В вагоне было пусто: только Пальма и эта женщина. Они сели возле окна. Туман, лежавший над землей еще час назад, сейчас разошелся. Когда поезд набрал скорость, стало рябить в глазах от резкого чередования цветов: белого и зеленого.
- Меня, между прочим, зовут Ян.
- А меня, кстати, зовут Мэри.
- Почему-то я был убежден, что у вас длинное и сложное имя.
- А у меня на самом деле длинное и сложное имя: Мэри-Глория-Патриция ван Голен Пейдж.
- На одно больше, чем у меня, но все равно красиво… Я бы с радостью увидел вас сегодня вечером.
- Я бы тоже с радостью увидела вас сегодня вечером, если бы у меня не было записи на радио, а вы не уезжали в Вену.
- Да, про Вену я как-то забыл.
- А я никогда не забываю про свои концерты, и мне поэтому трудно жить. Зачем вы едете в Вену?
- Мне нравится, когда стреляют.
- Хотите попрактиковаться в стрельбе?
- Позвольте, кстати, представиться: Ян Пальма, политический обозреватель нашего могучего правительственного официоза. Вот моя карточка, позвоните, если я оттуда вернусь, а?
Бургос, 1938, 6 августа, 8 час. 10 мин
Хаген неслышно вошел в комнату. Он вообще умел ходить неслышно и пружинисто, несмотря на свои девяносто килограммов. Пальма почувствовал в комнате второго человека лишь потому, что тонкий, жаркий и колючий луч солнца исчез с его века и в этом глазу наступила звенящая, зеленая темнота - так бывает после хорошего удара на ринге.
"У кого это был рассказ "Солнечный удар"? - подумал он. - Кажется, у кого-то из русских".
Он открыл глаза и увидел склоненное над собой лицо Хагена.
- Ну как? - спросил тот. - Легче?
- Несколько…
- Доктора мы, к сожалению, пригласить не можем… Пока что…
- Это как "пока что"? - спросил Пальма. - Вы пригласите доктора, когда надо будет зарегистрировать мою смерть?
- Ну, эту формальность соблюдают только в тюрьме, после приговора суда. Мы просто делаем контрольный выстрел за левое ухо.
- Почему именно за левое?
- Не знаю… Между прочим, я сам интересовался: отчего именно за левое? Экий вы цепкий, господин Пальма. Пойдемте, я покажу наше хозяйство. Подняться можете?
- Наверное.
- Ну, вот и прекрасно. Давайте руку…
Они вышли на маленькую галерею, окружавшую дом.
- Забор не обнесен колючей проволокой, но через эту мелкую металлическую сетку пропущен ток. У нас свой генератор. Убить не убьет, но шок будет сильный. Включаем днем, когда у нас только двое дежурных на территории. Ночью мы спускаем собак, и у нас дежурят четыре человека.
- Это вы к тому, чтобы я не думал о побеге?
- Мой долг хозяина - показать вам дом, где вы теперь живете.
- Но если мне этот дом не понравится, я же не смогу отсюда выйти…
- Приятно работать с латышами, - сказал Хаген. - Реакция на юмор у вас боксерская.
- И со многими латышами вы уже успели поработать?
- Вы спрашиваете не просто как журналист, но скорей как цепкий разведчик.
- Разве вы не знаете, что я - шеф латышской разведки?
Хаген рассмеялся:
- Я знаком с шефом латышской разведки, милый Пальма, да и не латышская разведка нас в настоящее время интересует.
- Какая же?
- Этот вопрос вам задаст Гейдрих в Берлине. Лично. Я здесь только провожу предварительный опрос. Так сказать, прелюд в стиле фа-мажор.
Пальма поморщился:
- Никогда не говорите "в стиле фа-мажор". Вас станут чураться, как верхогляда. Где, кстати, ваш мрачный коллега?
- Он будет работать с вами вечером. Когда я устану.
- Я что-то не очень понимаю: вы меня похитили?
- Похитили.
- И не отпустите?
- Ни в коем случае.
- Но ведь будет скандал, в котором вы не заинтересованы.
- Никакого скандала не будет. Машина-то ваша разбилась… Вот мы вас и похоронили - обезображенного.
- Я забыл ваше имя… Ха… Харен?
- Называйте просто "мой дорогой друг"…
- Хорошо, мой дорогой друг… Разбилась машина британской подданной Мэри-Глорин-Патриции ван Годен Пейдж. Моя машина в полной сохранности. А Мэри Пейдж ждет меня в условленном городе, и, если я там не появлюсь, она будет волноваться вместе с моими друзьями. - Пальма лениво поглядел на сильное лицо Хагена и осторожно притронулся пальцами к марлевой наклейке на лбу. - Так у нас условлено с друзьями…
"Может быть, я зря выложил ему это? - подумал он. - Или нет? Он растерялся. Значит, не зря. Посмотрим, как он будет вертеться дальше. Если я выиграл время, значит, я выиграл себя. А он растерялся. Это точно… А придумал я про Мэри хорошо. Обидно, что мы с ней об этом не сговорились на самом деле".
…За полчаса перед этим Штирлиц сказал Хагену:
- Приятель, возьмите его в оборот. Пусть он все расскажет про университет, и начните его мотать про Вену. Я в жару не могу работать. Я приеду к вечеру и подменю вас, если устанете. А нет, станем работать вместе. Вдвоем всегда сподручнее. Только чтобы все корректно, ясно?
- Хорошо, штурмбанфюрер.
- Скажите еще, "благодарю, штурмбанфюрер"… Вы что, с ума сошли?! Я ненавижу официальщину в отношениях между товарищами. И вообще стоит этого латыша записать за вами: вы организовали его похищение, вы его доставили сюда. Это ваш первый серьезный иностранец?
- В общем-то да.
- Ну и держите его за собой. Я пошлю рапорт о вашей работе.
- Спасибо… Я, право, не ожидал этого…
- Чего не ожидали?
- Ну… Такой щедрости, что ли…
- Какая там к черту щедрость, Хаген! Во-первых, жара, а во-вторых, вы еще с ним напрыгаетесь - он из крепких, да и, по-моему, Лерст напридумывал, бедняга. Я ведь не очень верил в его версию.
- Я убежден, что в Берлине с ним до конца разберутся.
- Конечно, разберутся. Когда будем отправлять?
- Вы же читали шифровку: там сказано - "в ближайшее время будет переправлен в Берлин".
- Да, верно. Верно, приятель. Ладно. Я двину в город - отдыхать, а вы с ним начинайте.
- Где вас найти в случае чего?
- А что может случиться? Ничего не может случиться. Ищите меня в отеле или в баре "Кордова".
С этим Штирлиц и уехал.
Когда Пальма сказал Хагену о своей договоренности с Мэри, тот понял, какую промашку он допустил, начав операцию с захоронением "Пальма, погибшего при автомобильной катастрофе", - лицо седому старикашке-жулику, мастерски воровавшему из карманов бумажники, изуродовали до полнейшей неузнаваемости, - но совсем забыл про машину латыша, которая стояла в отеле. Хаген, сдав Пальма на попечение своих помощников из охраны, немедленно начал обзванивать отель и бар "Кордову" в надежде найти Штирлица. Но его нигде не было. Штирлиц, естественно, не рассчитывал на звонок Хагена. Он знал честолюбие гауптштурмфюрера. Он был убежден, что Хаген счастлив, оставшись наедине с Яном. Штирлиц никак не мог предположить, что тот станет его разыскивать, - Хаген обожал допросы. Он вел их в провинциальной манере: с большими, многозначительными паузами и зловещими расхаживаниями за спиной арестованного, и Штирлицу было занятно наблюдать несколько мальчишеское самолюбование Хагена. "Видимо, в детстве его здорово лупили приятели, - как-то подумал Штирлиц. - Слабые люди очень дорожат правом стать сильными, которое не завоевано ими, а получено в подарок".
Как раз потому, что он достаточно хорошо знал Хагена, Штирлиц и решил не обеспечивать себе алиби на случай отсутствия в тех местах, которые он ему назвал перед отъездом в город. Но ни в один из названных адресов он не поехал. И алиби у него на эту поездку не было.
А ему надо было всегда обеспечивать себе алиби: Максим Исаев лучше других знал, как это трудно - быть все время штурмбанфюрером Штирлицем.
…Командировка Штирлица в Испанию была для него - при том, что он ощущал нечто надвигающееся - неожиданностью. После того как Гитлер ввел свои войска в Рейнскую область, растоптав, таким образом, Версальский договор, и ни Франция, ни Англия не выступили против него, в Германии наметилась определенного рода раздвоенность: министерство иностранных дел, возглавлявшееся старым дипломатом Нейратом, и генеральный штаб, продолжавший считать, что Гитлер служит им, военным, а не они ему, предлагали тактику выжидания. Гитлер, наоборот, вкусив пьянящую сладость первой внешнеполитической победы, подкрепленной силой оружия, закусил удила.
Умение чувствовать - ценное качество разведчика, но еще более ценным его качеством следует считать знание.
Штирлиц еще только начинал по-настоящему свой путь в закордонной разведке Гейдриха; он был, как говорили в имперском управлении безопасности, на "первом этаже", тогда как кабинет рейхсфюрера помещался на пятом.
Работа в Испании должна была помочь Штирлицу ступить на ту лестницу, которая вела с первого этажа на второй: от ощущения к знанию.
Центр, получив его шифровку о командировке в Испанию, вменил ему в обязанность заниматься изучением фигуры "сеньора Гулиермо" - под таким именем вместе с Франко работал начальник абвера рейха адмирал Канарис, руководивший агентурной цепью в Испании еще в годы первой мировой войны.
Когда Штирлиц, дав подписку о неразглашении "высшего секрета рейха", был отправлен в Бургос, он сразу же перешел на "второй этаж". Здесь, за Пиренеями, он узнал многое из того, что было воистину "высшей тайной рейха". (Летчики Пунцер и Герст за разглашение того факта, что они сражаются вместе с Франко - написали, дурашки, в письмах домой, - были расстреляны в гестапо "папы" Мюллера без суда и следствия. Тайны, к которым Штирлиц подошел здесь за эти два года, были куда как важней: узнай Гейдрих, куда эти высшие тайны рейха уходят, Штирлица ждали бы пытки перед четвертованием - о расстреле он мог мечтать как об избавлении, благе, милости…)
Постепенно, по крупицам собирая информацию, Штирлиц составил ясную картину взаимоотношений Франко и Гитлера, фалангистов и национал-социалистов; чтобы работать, надо знать все, а начало - особенно.
Он знал, что победа в Испании Народного фронта в феврале 1936 года отринула генерала Франко - того, который потопил в крови астурийское восстание шахтеров. Он узнал позже, что Франко, генералы Моло и Санхурхо сразу же объединились для того, чтобы, организовав хунту, свергнуть правительство Народного фронта, избранное народом.
Акция, которую задумала армия, должна быть обеспечена оружием. Франко не имел самолетов и танков. Он получил двадцать итальянских "савойя-маркети" - дуче подписал этот приказ, обсудив его на высшем совете фашистской партии. Но двадцать самолетов - это ничто, когда началась открытая борьба хунты генералов против правительства народа.
Франко поручил своим помощникам войти в контакт с германским военным атташе в Париже. Тот немедленно отправил шифровку в Берлин. Генеральный штаб и министерство иностранных дел рейха были едины в своем мнении: сейчас, после "великой рейнской победы", надо выждать, не следует "дразнить" общественное мнение.
Тогда Франко обратился к руководству НСДАП - национал-социалистской рабочей партии Германии. Письмо Франко попало к шефу закордонных организаций НСДАП, рейхслейтеру Боле. Тот, выслушав отрицательные соображения армии и дипломатов, вежливо поблагодарил коллег за столь серьезный, доказательный и дальновидный совет и немедленно отправился к своему непосредственному руководителю - Рудольфу Гессу, заместителю фюрера.
- Чего вы хотите от нафталинных дипломатов? - сказал тот, прочитав запись беседы Боле с коллегами. - Они мыслят закостенелыми формулами. Армия тоже обязана быть против: она всегда против того, что не ею предложено и разработано… Немедленно переправьте письмо Франко фюреру: нельзя упускать ни минуты…
Гитлер ознакомился с документом, подписанным мятежным генералом, когда тяжелый июльский зной спал и примолкли уже огромные вздохи оркестров на вагнеровском народном фестивале в Байрейте; люди отдыхали, готовясь к вечерним концертам.
- Пригласите ко мне Геринга, генерала Бломберга и Канариса, - сказал Гитлер задумчиво. - Это интересный вопрос, и мы должны принять единственно правильное решение.
Бломберг, представлявший армию, отказался высказать свое мнение первым.
- Адмирал - истинный авторитет в испанских вопросах, - сказал он, - вероятно, следует послушать его мнение.
- Мнение одно, - ответил Канарис, зная, что сейчас он выступает против Бломберга, - мнение единственно разумное и нужное рейху: немедленная помощь испанским борцам против большевизма.
- Адмирал прав, - сказал Геринг, - мы таким образом поддержим сражение против Коминтерна - это первое, и, второе, получим театр для великолепного спектакля, где стреляют не холостыми пулями, а трассирующими: я опробую в Испании мою авиацию. Маневры таят в себе элементы игры, а сражение с республиканцами есть генеральная репетиция битвы, которая предстоит нам в будущем.
Назавтра в министерстве авиации был создан секретный штаб "В". Через три дня начальник штаба "В" генерал Вильберг лично отправил в Испанию первую партию "юнкерсов". Затем в Бургос был переброшен корпус "Кондор".
Канарис занялся своим делом. В абвере был организован сектор из двух подразделений. Первое снабжало франкистов оружием через "фирму Бернгарда", второе - через подставных лиц - "снабжало" оружием республиканцев. Но если первое подразделение отправляло автоматы последних моделей, то второе поставляло оружие заведомо бракованное, прошедшее специальную обработку в мастерских абвера.
Испания стала полигоном гитлеризма. Асы Геринга учились здесь искусству войны с родиной Исаева. За те два года, что Исаев провел при штабе Франко, встречаясь и почтительно раскланиваясь с "сеньором Гулиермо", он поседел: люди быстро седеют, когда им приходится быть среди тех, кто воюет с друзьями твоей родины, да и с твоей родиной тоже, - сбивали-то и советских летчиков - единственной страной, которая, отвергнув политику "невмешательства" Лондона и Парижа, открыто помогала республиканцам в их борьбе с фашизмом, был Советский Союз.
- Звоните по этим двум телефонам каждые полчаса, - сказал Хаген радисту, который был приписан к их разведцентру. - Объясняйте, что пресс-атташе германского посольства фон Штирлица настойчиво разыскивает его друг Август.
- Слушаюсь, гауптштурмфюрер.
Хаген поймал себя на мысли, что он хотел в штирлицевской усталой манере сказать телефонисту: "Да будет вам… Зачем так официально, вы же знаете мое имя". Но потом он решил, что телефонист еще слишком молод, и он не стал ему ничего говорить, а сразу пошел в кабинет, где его ждал Ян Пальма.
- Знаете, об университете мы поговорим позже, а сейчас меня будет интересовать Вена.
- Что конкретно вас будет интересовать в Вене?
- Вы.
- Я был в Вене шесть раз.
- Меня интересует тот раз, когда вы там были во время коммунистического путча.
- Если вас интересует эта тема, поднимите правительственный официоз - в нем печатались мои статьи.
- Они были напечатаны лишь после вашего возвращения в Ригу. Я их читал. Меня интересует, что вы делали в Вене - не как журналист, а как личность.
- Это разделимые понятия?
- Для определенной категории лиц - бесспорно.
- И говорите-то вы в полицейской манере: "категория определенных лиц"… Не диалог, а цитата из доноса…
Хаген засмеялся:
- Это свидетельствует о том, что я как личность неразделим с профессией, которой посвящаю всю свою жизнь.
- Браво! Я аплодирую вам! Браво!
- Итак… Вы в Вене…
"А он ничего держится после той оплеухи с Мэри, - отметил Пальма. - Или он все-таки имеет что-нибудь против меня?"
- Бог мой, ну опросите обитателей кафе "Лувр". Там сидели все журналисты, немецкие в том числе.
- Они уже опрошены, милый Пальма.
- Значит, они вам подтвердили, как я проводил в "Лувре" свободное время?
- Почти все свободное время. А где вы бывали по ночам?
- Как где? У женщин. В вашем досье это, наверное, отмечено…
- И ночью второго февраля вы тоже были у женщин?
- Конечно.
Вена, 1934
В ту ночь он был не у женщин. В ту ночь нацисты загнали восставших в заводской район; выхода за город оттуда не было. Решили уходить подвалами и проходными дворами к Дунаю. Там никто не ждал восставших, оттуда можно было рассредоточиться по конспиративным квартирам или скрыться в пригородах.
Пальма утром видел, как в центре нацисты расстреляли двух повстанцев - пьяно, со смехом и жутковатым интересом к таинственному моменту смерти. Он бросился в те районы, где еще шли бои. Пройдя фашистские патрули - представителей иностранной прессы здесь не ограничивали в передвижении: в Вену съехались журналисты из Парижа, Лондона, Белграда, Варшавы, - Пальма оказался в самом пекле. Шуцбундовцы - и коммунисты, и социал-демократы, засев на крышах домов, сдерживали нацистов, пока люди спускались в подвалы.
- Можно мне с вами? - спросил запыхавшийся Пальма у высокого старика с забинтованной головой, который вместе с молчаливым парнем помогал людям спускаться по крутой лестнице, которая вела в подвал.
- Кто вы?
- Я из Риги, журналист… Я пишу о вас честно, я хочу, чтобы…
- Нет, - отрезал старик. - Нельзя. - И махнул рукой тем, кто в арьергарде сдерживал нацистов: им было пора уходить, потому что "коричневые" подкатывали крупнокалиберные пулеметы.
- Покажите-ка ваш паспорт, - попросил Пальма тот парень, что помогал старику. Его немецкая речь показалась Яну чересчур правильной, и он решил, что это не австрияк, а берлинец.
Пальма протянул паспорт, тот мельком просмотрел его и сказал:
- Лезьте. Мне будет стыдно, если вы потом предадите этих людей.
- Зачем, товарищ Вольф? - спросил голубоглазый старик с забинтованной головой. - Нам не нужны чужие. Зачем?
- Затем, что при иностранце им, может быть, станет неудобно нас расстреливать, если они все-таки успеют перекрыть выходы к Дунаю.
Они тогда шли проходными дворами и подвалами долго, почти шесть часов. Женщина, которая брела впереди Пальма с девочкой лет трех, вдруг остановилась и стала страшно смеяться, услышав растерянный голос голубоглазого старика:
- Товарищ Вольф, иди ко мне, тут стена, дальше хода нет!