Тогда
Наступил конец света, население земли сократилось вдвое, затем еще раз вдвое. Мне нужно добраться до Бриндизи. Я торчу в аэропорту в ожидании самолета, любого самолета, который доставил бы меня в Европу. Деньгами никто не расплачивается - они не имеют теперь никакой ценности, разве что матрасы можно ими набивать.
- Вы, вы и вы, - говорит мужчина, указывая на меня и еще двоих. - Мы направляемся в Рим. Вас устраивает цена?
Меня устраивает. Платить нужно кровью. Этого у меня достаточно.
При выходе на аэродром прокалывают вену. Я сжимаю и раскрываю кулаки, чтобы кровь выходила быстрее.
- Зачем кровь? - спрашиваю.
Медсестра приступает к следующему пассажиру, глубоко втыкая иглу.
- Небольшая группа ученых все еще верит, что сможет это остановить. Они считают, что смогут выделить лекарство из здоровых ДНК.
- Неужели?
- Так они утверждают. Признаться, я никогда не придавала много значения тому, что люди говорят. Значение имеет только то, что они делают.
Она передает мою кровь кому-то дальше. Красная жидкость плещется в емкости.
- Возьмите печенье.
Все, кто впереди меня, сжимают в руках печенья-гадания. Мы слишком ошеломлены, чтобы их есть. Мое сознание как будто отделилось от тела, словно едва поспевающий малыш, оно плетется позади меня, силясь уяснить себе значение происходящего в этом слишком взрослом мире.
У трапа к самолету нас не встречают дежурно улыбающиеся служащие, только двое солдат с оружием, которое носить им слишком рано. Еще несколько лет назад матери укладывали их в кровать, заботливо укутывая одеялами, а сейчас они получили право убивать, если в этом возникнет необходимость. Эти игрушечные солдатики молча наблюдают, как я пробираюсь в салон самолета и падаю на первое свободное место, затем их внимание переключается на следующего пассажира. Я села у прохода, хотя у окна кресло свободно. Я не хочу смотреть в него, не хочу смотреть вниз. Не хочу делать вид, будто наш мир в порядке. Этот самообман не приведет ни к чему, кроме сумасшествия. Лучше уж принимать все как есть, ведь никакими пожертвованиями крови не повернуть время вспять.
Люди, теснясь, проходят мимо меня. У некоторых ничего с собой нет. Иные такие же минималисты, как и я, у которых кроме рюкзака на плечах еще есть, может быть, подушка.
Немолодая дама остановилась около меня, прижимая к груди маленький чемоданчик "Луи Виттон".
- То место не занято?
- Свободно, садитесь.
Хотя я и стараюсь говорить непринужденно, мои слова получаются чугунно-тяжелыми.
Я отодвигаюсь, давая ей возможность пройти к своему месту. Она усаживается и пристраивает чемоданчик на коленях. "Странно", - думаю я и осознаю, что сделала то же самое.
- Люблю Рим. Романтичный город. Значительно более романтичный, чем Париж. Вы там были?
- Нет, я в первый раз.
Мы - карикатура на нормальных людей. Незнакомцы, обсуждающие предстоящее путешествие, словно два робота, изображающих человеческое общение.
- Вы замужем?
- Нет.
- Вам бы следовало поехать с кем-нибудь, в кого вы влюблены. У меня было так. С моим мужем. Ну, с мужьями. Им нравился Рим. Они оба уже умерли.
Ее ладони сжимают верх безупречно сшитого чемодана, костяшки проступают белым мрамором сквозь тонкий пергамент кожи. Пальцы ее унизаны большим количеством колец.
- Люблю Рим, - повторяет она. - Романтичный город.
После этого мы уже не разговариваем. Женщина погружается в свой мир, в котором она одета в платье от кутюр, где на ней одно кольцо, одно ожерелье, ее мужья пока еще живы, а багаж несет кто-то другой. Я обращаю внимание на свой желудок, который уже начинает протестовать, и разрываю тонкую полиэтиленовую обертку печенья-предсказания. Пока я несла его, сжимая в руке, оно растрескалось на кусочки, что избавляет меня от необходимости разделять его половинки. Осколки тают у меня на языке, и я ощущаю сладкое послевкусие.
В руке осталось предсказание. Я разворачиваю его и читаю:
Радуйся переменам.
Перечитываю предсказание, пока не начинаю смеяться. Смеюсь, пока не начинаю плакать. Плачу, пока не засыпаю.
Глава 4
Сейчас
Я просыпаюсь в холодном поту от ужаса. Это не дождь, потому что запах кисловатый, металлический, с завуалированной сладостью, как у фруктов, когда их чистишь. Мой полет в Рим отступает, притаившись до тех пор, когда я снова закрою глаза. Я вскакиваю на ноги и ищу глазами Лизу. Она спит.
Когда я пытаюсь разбудить ее, она едва узнает мой голос сквозь пелену сновидения.
- Что?
- Ты заснула.
- Я устала.
- На тебя нельзя положиться.
Она наклоняется вперед, рвет, содрогается от спазмов, и я начинаю опасаться, что ее вывернет наизнанку. Но между приступами Лиза умудряется говорить.
- Прости, не знаю, как это получилось, - бормочет она.
- Да ладно. Нам надо идти.
Мы отходим от нашей стоянки, и я, оглядываясь, изучаю местность позади нас.
Ничего, кроме деревьев и травы. Но что-то нас преследует. Ветки неестественно потрескивают. То и дело я слышу шаги, не принадлежащие нам.
Мы здесь не одни.
Тогда
- А вы ее когда-нибудь переворачивали? - спрашивает доктор Роуз. - Видели ее дно?
Я смотрю на него, и мои губы искривляются, отчего на лице появляется унылая гримаса: это никогда не приходило мне в голову.
Сегодня пятница, вечер. Про себя я называю это "вечерними свиданиями", ведь я совсем не такая, как все остальные люди, которые сюда приходят. Я не сумасшедшая. Мои нервы в совершенном порядке. По крайней мере я сама так считаю. Но ваза меня беспокоит. Ее тайна сжимает мое сердце холодными пальцами, пока оно не начинает ныть.
- Нет, никогда.
- Возможно, вам следовало попытаться. Думаю, пришло время начать действовать в ваших снах и взять ситуацию под контроль.
- И что, по-вашему, я могу там увидеть?
- Послание. Может быть, какой-нибудь намек. Или стикер с надписью "Сделано в Китае".
Не сдержавшись, я смеюсь.
- Вот это был бы номер! Мои сны - продукт массового китайского производства.
Мы уходим вместе, потому что я - последний посетитель. Я жду, пока он запрет дверь своего кабинета, затем мы неспешно идем к лифту, как будто он только что не распечатал счет, а я не подписала ему чек.
- Сделайте это, - говорит он, пока стальные тросы тянут огромных размеров лифт на наш этаж. - Переверните эту штуковину вверх ногами и осмотрите ее дно. Вы ведь видели ее уже со всех сторон. Это же сон. Если она разобьется, вряд ли вас схватят: "Вы ее разбили! Теперь платите".
Отчасти он прав, но не совсем.
- Всю ее я не видела, - возражаю я дрогнувшим голосом. - Я не заглядывала внутрь.
Резкий звонок эхом прокатывается по холлу. Кабина лифта с металлическим лязгом останавливается у нашего этажа. Когда двери, скользнув в стороны, раскрываются, рука доктора Роуза ложится мне на талию и деликатно подталкивает вперед. Сквозь блузу я ощущаю его тепло. От него исходит знакомый запах, но какой именно, мне не удается определить. Это так же сложно, как прибить гвоздями к стене желе.
- Удивительная вещь - сны, - говорит он. - Несмотря на весь технологический прогресс, огромное количество специалистов с их исследованиями, мы по-прежнему едва ли имеем представление о том, чем они являются и каково их значение.
Лифт жужжит и подрагивает.
- Вы спрашивали меня о моих снах. Поскольку сейчас мы просто два беседующих человека, я расскажу вам.
Он нажимает кнопку "стоп", и кабина, вздрогнув, останавливается.
- Я стою на пляже в Греции, откуда родом мои родители, - говорит доктор Роуз. - Песка нет, пляжи галечные. Вода неподвижна. Такое чувство… будто я последний человек на земле. Я наклоняюсь и поднимаю гладкий камешек, а когда выпрямляюсь, ощущаю, что кто-то стоит у меня за спиной. Женщина. Я ее не вижу, но знаю, что она там.
- Потому что вам это уже снилось раньше?
Он неохотно улыбается. Его темные глаза серьезны.
- Много раз. И всегда одно и то же. Когда я оборачиваюсь, меня оглушает звук одиночного выстрела. Красные пятна на ее животе. Они быстро расходятся, и вскоре она вся в собственной крови. Я подбегаю, подхватываю падающую женщину, но слишком поздно. И я беспомощен.
- Человек, который всем может помочь, беспомощен, - констатирую я.
- Не всем, - улыбаясь, возражает он. - Не могу помочь тем, кого показывают в телевизионных реалити-шоу.
Солнечный свет - вот чем он пахнет. Я закрываю глаза на одно мгновение - и оказываюсь во дворе моей бабушки среди свежевыстиранных простыней, сохнущих под высоким летним солнцем. Снова открыв глаза, я вижу, что он смотрит на меня. Спрашиваю:
- И что это, по-вашему, значит?
Пожимая плечами, он тыкает в кнопку "стоп", и лифт возобновляет движение.
- Ничего, просто сон.
На плоскости его щеки обозначается ямочка.
- Если только это не что-либо другое. У меня для вас задание. Проявите во сне инициативу. Возьмите вазу в руки и посмотрите, что у нее снизу.
- Допустим, я это сделаю. И что?
- Тогда я приглашу вас на ужин.
Несомненно, именно этого я и хочу.
Лифт останавливается, заставляя нас слегка покачнуться. Доктор Роуз продолжает на меня смотреть в ожидании ответа.
Слова будто застряли у меня в горле, затем с трудом вырываются наружу.
- Мне очень жаль, - говорю я, - но это едва ли приемлемо. Однако если завтра наступит конец света, имейте в виду, я буду жалеть о том, что не приняла приглашение.
Но на следующий день конец света не наступил. Не наступил и через день. А через шесть месяцев человечество было уже слишком поглощено своим стремительным исчезновением, чтобы переживать из-за отвергнутых приглашений на свидание.
Сейчас
День тянется мучительно. Каждый последующий час тяжелее предыдущего. Теоретически, по мере приближения к Бриндизи все должно быть наоборот, но, как и любая теория, этой тоже нужно пройти испытание практикой.
Когда я говорю об этом Лизе, она спрашивает:
- А что в Бриндизи?
- Корабли. Точнее, корабль. "Элпис".
- Я могу поехать с тобой?
Утром ее глаза казались остекленевшими, но сейчас она свежа и бодра. В треугольном вырезе ее футболки видны выпирающие ребра - словно ксилофон, обтянутый кожей. Мои точно такие же под дождевиком.
- Если хочешь.
Правда, мне пока не приходило в голову, куда бы она могла податься без меня.
- Я на это рассчитываю.
- Ура! - Она хлопает в ладоши. - А куда идет корабль?
- В Грецию.
- И зачем тебе нужно в Грецию?
- Потому что там мне надо кое с кем встретиться.
Она обдумывает сказанное несколько секунд.
- А если его там не будет?
- Будет.
- Но если все же нет?
- Будет.
- Будет, - повторяет она.
Тогда
У Бена воспаленные глаза, с покрасневшего ободка левой ноздри каплей свисает сопля.
- Ты видела Стиффи?
Сейчас 2:53 ночи. В последние пять часов я не видела ничего, кроме своих сумбурных снов. Пытаюсь сосредоточиться. Когда я в последний раз видела его кота? В тот вечер, когда приходил Джеймс? Это было два, нет, три дня назад. Видела ли я мармеладного котика с тех пор?
- Он пропал?
Идиотский вопрос. Конечно, он пропал, иначе Бена сейчас здесь не было бы. Но сон наполнил мой мозг туманом, который еще не полностью рассеялся.
Бен вытирает под носом рукавом и плотнее запахивает свою извечную вязаную коричневую кофту на своем тощем теле. Сейчас я замечаю, что он очень бледен, и не только от яркого света в прихожей.
- Ага, уже пару дней нет. На него это не похоже, правда?
- Далеко от своей кормушки он не уходит.
- Ага.
Мне жаль Бена, Стиффи - все, что у него есть.
- Хорошо, я поищу его. Через несколько часов мне уже вставать на работу, но вечером мы будем вместе его искать.
- Правда?
Я стараюсь его ободрить, и вскоре Бен уходит. Сон не возвращается, в эту ночь уснуть уже не удается. Пятница, последний день рабочей недели. Сегодня вечером я увижу доктора Роуза. А это значит, что я видела Джеймса три дня назад, а не два.
Пар поднимается над чашкой в моих руках, образуя тонкую дрожащую преграду, отделяющую меня от доктора Роуза. Он смотрит на меня, но не как на женщину - как на пациента. Между нашей прошлой встречей и нынешней он повернул невидимый переключатель, и теперь каждый из нас опять играет положенную ему роль. Я этому рада. Действительно рада. Потому что я люблю эти пятничные вечера и хочу увидеть его в следующий раз. И через раз.
- Почему вы этим занимаетесь?
Мои мысли отвлекаются от кофе.
- Почему я занимаюсь уборкой?
Он кивает.
- Поверите ли вы мне, если я скажу, что люблю физическую работу?
Секунды тикают, он молчит. Он не двинется дальше, пока я не позволю ему исследовать эту часть моей личности.
- Потому что, когда умер Сэм, я поняла, что жизнь очень коротка и что я больше не желаю тратить ее на то, что мне не по душе. Поэтому я нашла работу уборщицы, не требующую от меня больших умственных усилий, причем с достаточно высокой оплатой и приличными условиями. Она дает мне возможность обдумывать, что делать дальше, куда пойти учиться. И меня это устраивает. К тому же налицо немедленный результат: что-то было грязным, затем стало чистым.
- И кем бы вы хотели стать в дальнейшем?
- Хочу стать счастливой.
- Я бы хотел это видеть.
Сейчас
- Что случилось с твоими друзьями? - спрашивает Лиза.
- Умерли.
- Мои тоже.
И чуть позже…
- Ты думаешь, для них это лучше?
- Иногда.
- Почему?
- Потому что не каждый может с этим совладать.
- Но мы ведь можем.
- Мы делаем все, что в наших силах.
- Как ты думаешь, что с нами будет?
- Я не знаю, - отвечаю честно. - А ты что думаешь?
Она пожимает плечами.
- Думаю, что я скоро умру. Мне страшно. А тебе страшно?
- Иногда. Но я стараюсь на этом не зацикливаться.
Импровизированная трость Лизы беспрерывно постукивает, помогая ей одолевать милю за милей. Мозоли на моих подошвах и пятках превратились в твердые мясистые шишки.
- Ты когда-нибудь была влюблена? - спрашивает она.
- Да.
- И как это?
- Захватывает дух и приводит сердце в трепет.
- А я никогда не была влюблена. По крайней мере я так думаю. Был у меня бойфренд Эдди. По-настоящему бойфрендом он, вообще-то, не был, скорее просто друг. Он поцеловал меня один раз, а после этого больше ни разу со мной не заговорил. Я проплакала целую неделю. Как ты думаешь, это была любовь?
- Может быть. Только ты можешь знать это наверняка.
- Я думаю, это не было любовью. Надеюсь. Но также надеюсь, что это была любовь. Потому что я не хочу умереть, не влюбившись хотя бы один раз.
Тогда
Джеймс сидит на софе и, откинувшись на спинку, сосредоточенно изучает учебник размерами больше, чем его голова.
- Ну и что ты думаешь, Человек дождя?
Я смеюсь.
- Боже мой, ты не можешь его так называть.
- Очень даже могу. - Джеймс подмигивает мне.
Рауль оборачивается ко мне от вазы и улыбается такой ослепительной улыбкой, что я вспоминаю о солнцезащитных очках.
- Я знаю, как они меня называют за глаза. Могло быть и хуже. Как у Джеймса.
Джеймс пожирает Рауля глазами каждый раз, когда отрывается от книги. Отчасти похотливо, отчасти восхищаясь квалификацией молодого коллеги.
Рауль не обращает на это внимания.
- Она, должно быть, древнегреческая.
Джеймс вскидывает голову, как попугай.
- Именно это я и сказал.
- Но из какой эпохи? - произносят они одновременно.
- Похоже на недостающее звено, - заявляет Рауль, - связывающее два исторических периода.
Рауль потирает пальцами свои тонкие губы.
- Напоминает одну вещь, которую я однажды видел. Правда, только на картине, и художник был не грек. Ящик Пандоры.
- Вот! - произносит Джеймс так, будто это дает ответ на все вопросы. - Ева из греческой мифологии. Вы, женщины, чрезмерно любопытны.
Я слышала историю о женщине, которая открыла ларец и выпустила все беды, тут же накинувшиеся на мир. Однако я не улавливаю связи между этой легендой и моей вазой.
Рауль правильно прочел мое смущение.
- Все дело в одной маленькой ошибке, вкравшейся в перевод произведений Гесиода. То, что обычно считают ларцом, в действительности является вазой. Зевс одарил ее простой вазой, наподобие тех, в которых хранят еду или кости…
- Вроде оссуария, - вворачивает Джеймс.
- …а затем запретил ей открывать крышку.
Мы все смотрим на вазу, на ее крышку, тщательно запечатанную по краю воском.
- Естественно, она открыла ее, - говорит Джеймс. - А кто бы не открыл?
Рауль обходит вазу, касаясь ладонью ее шероховатой поверхности.
- Важно помнить, что, как и Евой, ею двигало простое любопытство, а не злой умысел. Любопытство само по себе не такая уж плохая черта. Именно благодаря ему мы исследуем мир и совершаем открытия. Если бы не любопытство, у меня не было бы работы. Ее поступок, вероятно, имел и положительное значение. Выпустив все беды, преследующие человечество, она при этом снабдила мир препятствиями, которые мы должны преодолевать. Без этого мы едва ли стали бы чем-то бóльшим, чем примитивные творения из праха земного. А так у нас есть разум и воля к борьбе.
Он смотрит на меня.
- Интересно, что там внутри? У кого какие мнения?
Меня бросает то в жар, то в холод. Я чувствую, как розовеют мои щеки, поскольку Рауль коснулся болезненной для меня темы, но при этом задал этот вопрос так, как будто он не имеет особого значения.
- Кости, - говорит Джеймс.
- Пыль, - говорю я.
- Наркотики, - делает второе предположение Джеймс.
Рауль сияет ослепительной улыбкой, на этот раз глядя на Джеймса.
- Древнее зерно.
Я падаю в кресло, не сводя глаз с вазы.
- Смерть.
Рауль опускается на софу рядом с Джеймсом. Сидим, смотрим на вазу.