По пути к станции метро я вижу его удаляющийся пикап с болтающимися беличьими головами. Когда-то это авто знало лучшие дни. На бампере красуется надпись: "Иисус - мой второй пилот".
Сейчас
Мы натыкаемся на автомобиль, брошенный на обочине. Бензина в баке хватает, чтобы проехать двадцать два километра. За рулем швейцарец. Во время этой короткой поездки я успеваю забыть, как это - быть мокрой.
Когда двигатель, проклокотав, заглох окончательно, мы продолжаем идти пешком, и я забываю, как это - быть сухой.
- Расскажи мне о своей работе, - говорит швейцарец.
Я сижу под деревом на корточках, пытаясь высчитать, сколько нам еще предстоит пройти. Сотню километров или около того. В лучшем случае это займет пять дней. Сегодня десятое марта. Значит, у меня есть девять дней до того, как "Элпис" придет и уйдет со мной или без меня. А затем вернется только через месяц. Или вообще никогда.
Разворачиваю карту, раскладываю ее на своем рюкзаке.
- Рассказывать особенно нечего. Я уборщица. Ну, то есть была ею.
- Уборщица, которая знает о Дарвине.
- Я много чего знаю.
С другой стороны дерева Лиза открывает банки с низкосортными мясными консервами. У меня бурчит в животе.
- Что именно ты чистила?
- Полы, клетки.
- В "Поуп Фармацевтикалз", - уточняет он, - об этом ты мне говорила в амбаре.
- Да, ты слышал о ней?
- Это известная в кругах медицинских работников компания. Чем ты занималась до того?
- Я работала там, где уборкой занимались другие.
Он смотрит, как я ем.
Когда мы снова отправляемся в путь, он спрашивает:
- Ты знаешь, кто отец твоего ребенка?
- Да.
- Очень многие женщины не знают этого.
Лиза хромает.
- Мозоли, - говорит он. - Займись ими, иначе она занесет инфекцию, и ты, выйдет, зря ее спасала.
Тогда
Конверт приходит в пятницу. Чистый, белый, с моим именем, написанным печатными буквами на лицевой стороне мужским почерком, который я сразу же узнаю́.
Я кладу конверт на журнальный столик и смотрю на него, не решаясь распечатать. Комната продолжает наполняться загадочными явлениями: сначала ваза, теперь это письмо.
Звонит телефон. Включается автоответчик. По квартире разносится голос Джеймса:
- Как поживает моя лучшая подруга? Слушай, Рауль просил позвонить тебе. Он хочет знать, открыла ты вазу или нет. Если нет, то мы можем заехать за тобой и за ней и просветить ее рентгеном. Что скажешь на это? Соглашайся. Я останусь твоим лучшим другом.
Я беру конверт в руку. Легкий. Тонкий. Хотя, возможно, внутри него послание, по эмоциональному заряду равное бомбе. Я разрываю конверт.
Зои, я не могу это принять, мы не закончили сеанс. Не важно, сон это или нет, открой вазу. Лучше знать правду.
Подписано просто: Ник.
Мой чек вываливается из конверта и, кружась, опускается на пол.
Джеймс отвечает на третьем гудке.
- Зои! - говорит он. И потом: - Рауль, его здесь нет.
Рауль из другой комнаты зовет: "Сократ, Сократ!"
- Слушай, я могу перезвонить.
- Нет, нет, не нужно. Знаешь, это как у котов. Они приходят домой, когда к этому готовы.
Если вообще приходят.
Я думаю о Стиффи, о том, что он до сих пор не появился и что Бену нет до этого дела.
- Значит, ты с Раулем…
Вопрос повисает невысказанным.
- О да, уже. Или будем, когда Рауль почувствует себя лучше. Поэтому я у него дома. Он заболел, и я готовлю свой знамени-и-итый куриный суп. Так что, мы сделаем это?
- Обязательно, когда Рауль поправится.
- Спасибо, спасибо, спасибо.
- Ты уверен, что в музее никто не будет возражать?
- Они ничего не узнают. А если даже и узнают, они, так же как и мы, любят хорошие исторические тайны. Если это и вправду недостающее звено, как полагает Рауль, руководство, возможно, захочет ее приобрести. Такое важное открытие принесет нам всемирную известность.
Если я от нее избавлюсь, она перестанет быть моей проблемой. Но проблема, переданная в чужие руки, не перестает быть от этого проблемой.
- Хорошо, тогда так и поступим.
- Дорогой? - обращается он к Раулю, отвернувшись от трубки.
Издали, откуда-то из недр квартиры, раздается голос Рауля, который приближается по мере того, как Джеймс идет к нему.
- Дорогой, Зои подняла оба больших пальца вверх.
- Пожалуй, только один, - говорю я, смеясь.
- Только один палец.
Рауль берет телефон:
- Ловим тебя на слове.
- Желаю скорейшего выздоровления.
- Ты прелесть, - хрипит он. - Неудивительно, что Джеймс тебя обожает. Мы собирались лететь в Майами на следующей неделе, но там формируется ураган.
Потом его рвет.
Холодок пробегает у меня по спине.
Сейчас
Крики Лизы выдергивают меня из тяжелого сна. На часах 2:24 ночи, а по ощущениям в теле - 20:15 вечера, что на пятнадцать минут позже того момента, когда я положила голову на свой рюкзак под раскидистым деревом.
Она теперь другая. Чего-то в ней недостает. Не только потерянного глаза.
Я ругаю себя. Мое рациональное сознание говорит, что я была слишком утомлена и что, независимо от того, хотела я или нет, все равно уснула бы в ту ночь. Песочный человек иногда берет свое, не сообразуясь с ценой. Но другая часть меня пеняет, что я могла бы сделать больше для защиты одного подопечного.
Двоих.
- Что случилось? - спрашиваю я хриплым ото сна голосом.
- Просто сон приснился, - отвечает швейцарец.
Этой ночью он стоит на часах.
Двоих. Лизы и моего нерожденного ребенка. Хотя пока это еще не настоящий ребенок, так ведь?
Что сейчас происходит в моем животе? Я не помню. Сведения о событиях между зачатием и рождением все больше путаются у меня в памяти, когда я пытаюсь распределить их по неделям. Сейчас уже появилось сердцебиение, это я знаю. И ногти. Но я помню это по фильму, а не по схеме во временном медпункте и не по книге, которую мне дал врач, совершенно ничего не знавший о деторождении. Он снабдил меня витаминами и пожелал удачи, и это все, что от него можно было получить. Беременность не имеет значения. Сейчас. Роды далеко не на первом месте, когда все вокруг гибнет. Новая жизнь не восполнит старую.
Я могла бы спросить у швейцарца. Он, наверное, знает, какие клетки сейчас делятся, обособляясь в органы, каково соотношение человекоподобного и инопланетного во внешности плода. Он, должно быть, знает, насколько нормально это едва заметное дрожание.
Пока я размышляю, спрашивать или нет, Песочный человек возвращается. Он шагает через поле, запустив одну руку в мешок, чтобы набрать песка. Вот он здесь, под деревом, склонился надо мной. "Спи", - говорит он и окутывает меня дремотным туманом, в котором остается совсем немного от настоящего. Только слова, произнесенные голосом швейцарца.
- Прекрати, англичанка, - говорит он. - Сны для слабаков.
- Ты планировала беременность? - спрашивает швейцарец какое-то время спустя.
Не спим только мы двое в этот недолгий промежуток между тьмой и светом.
- Нет, это явилось сюрпризом.
Тогда он начинает говорить, рассказывая, чего можно ожидать, когда ты в положении, и не давая мне возможности вставить хоть слово.
У меня есть вопросы, страхи. Швейцарец заполняет пробелы в моих знаниях фактами.
Тогда
- Вы ведете активную половую жизнь?
На этот раз это не доктор Скотт. Незнакомое лицо и белый халат, который может значить, а может и не значить, что он действительно врач. Он представился, когда я вошла, но мой мозг дал осечку, и его имя растворилось в стерильно чистом кондиционированном воздухе.
- Нет.
Он не похож на врача. Он лишен живости, обычно присущей врачам. Они всегда куда-то торопятся. Их ноги, как правило, обуты в удобные туфли, а не в крепкие ботинки с массивными носами. Эти ботинки никогда не бывали в приемном отделении. Никогда они не бывали и на строительной площадке. Если я опущусь на колени и поднесу лицо к полированной коже, то увижу там свое искаженное отражение. Комната смеха со своими кривыми зеркалами живет на этих ботинках, напоминая мне, что с тех пор, как на прошлой неделе подохли мыши, "Поуп Фармацевтикалз" существует словно во сне. Все немного не так, как должно быть, все происходит не так, как происходило раньше, и если лица те же, то души, скрывающиеся за ними, уже другие. Незнакомцы кивают, улыбаются, заговаривают со мной, как будто мы работаем вместе уже два года.
Даже лицо Джорджа П. Поупа в вестибюле изменилось. ""Поуп Фармацевтикалз" считает вас частью своей семьи", - говорит он, как и раньше, но теперь в этих словах чувствуется ложь.
- Вы уверены?
- Совершенно. Хотя я и не понимаю, каким образом это может вас…
- Есть ли подозрения на беременность?
- …касаться. Нет.
Он похож на охранника. Правда, я видела почти весь штат секьюрити вокруг здания и в столовой, и этот тип не из наших.
Охранники "Поуп Фармацевтикалз" совершают свои обходы при люминесцентном освещении, а у этого парня настоящий загар. Настоящий солнечный загар. Жесткость укоренилась и в его внешности, и в поведении. Он не из тех, чья жизнь проходит в ожидании от одного пончика до другого.
Он делает пометки в толстом блокноте. Или, может, отвечает на вопросы теста: Являетесь ли вы тайным сторонником теории заговора? Насколько хорошо вы осведомлены о состоянии своего сексуального здоровья?
- У вас были недомогания за последний месяц?
- Нет.
- А в последнюю неделю?
- Я вам только что сказала, нет.
- Вы испытывали недомогание сегодня?
- Нет.
- Испытывал ли какие-либо недомогания в последнее время кто-либо в вашем ближайшем родственном и дружеском окружении?
- Нет.
- Вы уверены?
- Да.
Он мне не верит. Недоверие недвусмысленно читается на его лице. Сбоку его челюсти появилось еле заметное подергивание, совпадающее со стискиванием зубов.
- Вы уверены?
Это робот, не способный мыслить за пределами своего списка вопросов и зазубренных реплик. В этом он совершенно похож на доктора Скотта.
- Абсолютно.
- Вам известно, где находится Хорхе Вальдез?
Чувствую, как мои брови полезли вверх.
- А он разве не на рабочем месте?
- Когда в последний раз вы его видели?
Не вчера, поскольку это был мой выходной. И не позавчера по той же причине. А два дня назад был выходной у Хорхе. Последний раз я видела его, когда он удалялся в вечерних сумерках с наклейкой про Иисуса на заднем бампере своего пикапа.
- В пятницу.
Никакого "в тот день, когда вы обнаружили мышей" или "это интересно". Только очередная пометка в блокноте.
Я сижу, жду. Если он прикоснется ко мне, я выбегу с криком, потому что это руки не доктора. На его правом большом пальце толстая мозолистая кожа, как будто он погрузил его в растопленный желтый воск и дал растечься ровным слоем. Ручка выглядит чужеродной в этой руке, привыкшей орудовать чем-то менее утонченным. Огнестрельным оружием.
Не трогай меня.
Не трогай…
- Можете идти, - говорит он, хотя некое тихое безумие в глубине его глаз свидетельствует о том, что больше всего на свете он хочет заставить меня дать другие ответы. Он протягивает мне свою левую руку. Мы пристально смотрим друг на друга, пока я не отвожу взгляд. Я знаю, что он не врач. А он знает, что я это знаю.
Ваза превратила меня в параноика. Я вижу монстров там, где всего лишь обычные люди.
Он продолжает держать руку вытянутой, но я отталкиваюсь от обтянутой кожзаменителем кушетки без посторонней помощи. Мои ноги опускаются на пол с таким стуком, будто обуты в бетонные ботинки.
Бен умер. Я понимаю это, увидев людей, стоящих у двери в мою квартиру. У них неброская внешность слегка потрепанных полицейских, которые год за годом проводят много часов на ногах. Я вижу по их губам, что они называют свои имена, но в ушах у меня гудит пчелиный рой, и я не могу сосредоточиться при таком шуме.
- Как?
Их губы двигаются, но мне не удается определить смысл произнесенных слов.
- Минуту.
Я трясу головой, наклоняюсь, упираюсь ладонями в колени. И считаю до десяти. Когда я распрямляюсь, гул утихает настолько, что я могу слышать собственный голос:
- Как это случилось?
- Мы работаем над этим, - говорит тот, что повыше.
- Вы знали его? - спрашивает второй - коренастый коротышка, такой же с виду, как и его напарник, только как будто приплюснутый деревянным молотком.
- Мы были друзьями.
Выражение их лиц остается нейтральным.
- С ним что-то было не так, как обычно, что-нибудь странное?
- Он болел. Больше ничего.
- Чем болел?
Не имеет значения, кто из них говорит, слова исходят из одного и того же рта.
Я объясняю им.
- Были у него какие-нибудь странные привычки?
- Он был помешан на компьютерах, - отвечаю я. - Совершенный маньяк.
- Была ли у него склонность есть что-нибудь… необычное? Что-либо, что не является пищей.
Перед глазами появляется Бен, подхватывающий улетевшую креветку. Безумец? Определенно. Но креветка - вполне обычная еда.
- Нет, насколько мне известно.
- Может, какие-то компьютерные детали, бумагу, наполнитель для кошачьего туалета - такого рода вещи.
У меня есть талант изображать глубокую задумчивость на лице.
- Нет.
Какое-то время мы смотрим друга на друга, пока они не начинают производить шум, характерный для уходящих людей, а я - присущий людям, которые этому рады.
Слез нет. И это удивительно, поскольку я знаю, что плачу. Мое тело вовлечено в ряд движений: губы дрожат, щеки подергиваются, плечи сотрясаются. Тем не менее мои глаза сухи, как Сахара.
Все ненормально, даже я сама.
Звоню Джеймсу, так как у меня возникла внезапная потребность узнать, все ли с ним в порядке.
- Со мной все в порядке, - говорит он, - кроме рвоты. По-моему, у меня то же самое, что и у Рауля.
Мое сердце, как Икар, взмывает к солнцу и падает на землю в следующую секунду.
- Джеймс, сделай одолжение, сходи к врачу. Оба сходите.
- Да ерунда. Наверное, мы просто съели что-то несвежее. А ты как?
- Со мной все в порядке, - повторяю я его слова, как попугай.
Мы оба лжецы.
Прощаемся. Со всех сторон подступает смерть, но только я чувствую наваливающуюся мне на плечи, придавливающую к земле тяжесть, поскольку знаю, что Бен мертв.
Рассеянно вхожу в гостиную, чтобы собраться с мыслями и взять сумочку. Ваза здесь. Естественно. Она всегда здесь. Всегда присутствующая и все знающая.
Бедняга Бен. Бедный, несчастный, не принятый обществом Бен. И Стиффи бедный. Кот, который не вернулся.
Мой ум, словно жернов, перетирает песок до более приемлемого состояния. И из этого я уже могу извлечь нечто осмысленное. Сначала для Бена кот был настолько важен, что он не боялся насмешек незнакомцев, отпущенных в его адрес. Потом он только пожимал плечами по поводу его исчезновения и поедал жареный рис.
Кот. Все началось с кота, сидящего в моей гостиной и пялящегося на вазу, будто она для него имеет какое-то значение. То есть это значит, что все началось совсем не с кота.
Глава 8
Сейчас
Тучи ненадолго разошлись, но этого было достаточно, чтобы нас ослепило солнце. Мы все трое лежим, распластавшись посреди автомагистрали, и вбираем в себя исходящую от него благодать. На мгновение мир становится молодым и восхитительным. Мы забываем о смерти. А я забываю наблюдать за окружающим.
В этот момент появляются незнакомцы.
Поначалу кажется, что эти призрачные существа не люди. И, как знать, может, они действительно не люди. Убегать уже слишком поздно. Кусты не близко, на расстоянии минуты спринтерского бега, а плоская местность с востока от хайвэя не сулит ничего хорошего человеку, ищущему, где бы спрятаться, а тем более троим.
Их тоже трое, и они тоже лежат под солнцем, наслаждаясь его лаской. Дорога истощила их, как и нас, и теперь они не сильно отличаются от вешалок для одежды, которая давно уже отслужила свое. Когда они нас заметят, то мы, тощие и изможденные, вызовем у них такую же подозрительность.
Я встаю на ноги, и среди незнакомцев встает мой двойник. Я поднимаю руку в приветствии - то же самое делает и она.
- Это мираж, - говорит швейцарец, лежа на асфальте.
Моя рука падает. То же происходит и с моим двойником. Чувствую себя дурой.
- А-а-а…
Лиза прикрывает рот обеими руками. Ее здоровый глаз морщится в уголках, напоминая картофельные чипсы.
Я снимаю куртку и рубаху и раскладываю их на сухом асфальте. Затем ложусь рядом с моими одежками и представляю, будто я лежу на пляже, нежась на песке.