Я видел по лицу провизора, что рассказ про общего знакомого в Граце показался ему не слишком правдоподобным. Он окинул меня испытующим взглядом, написал затем адрес на листке блокнота и сказал, передавая мне его:
- Третий этаж, квартира № 21, у господина надворного советника Каразека. Это её дедушка. Фрейлейн Польди - из очень хорошей семьи, слыхал я также, будто она помолвлена.
"Леопольдина Тайхман, Бройхаузгассе, № 11" - стояло на записке, которую мне дал провизор. Я не поехал туда сразу, я боялся с нею разминуться, потому что она, быть может, уже шла обратно в аптеку, с этим надо было считаться.
Некоторое время я ходил по тротуару перед аптекою взад и вперёд. К шести часам новый ливень загнал меня в мою квартиру. Из окон спальни я мог наблюдать за дверью аптеки.
Время проходило, а её все ещё не было видно. Сумерки сгустились, мне становилось трудно различать лица входивших и выходивших людей. Когда с улицы начал поноситься стук задвигаемых ставен, я покинул свой наблюдательный пост, перестав надеяться, что она ещё придёт.
"Надо ехать к ней, туда минут двадцать пути, - думал я. - Я застану её за ужином, это неприятно. В такое время вторгаться к незнакомым людям! И может быть, её совсем нет дома. В театре или у какой-нибудь приятельницы… Все равно, тогда я подожду её, мне нужно ещё сегодня с нею говорить".
Много времени ушло у меня, прежде чем я разыскал фиакр; было почти восемь часов, когда я прибыл наконец на Бройхаузгассе. Дом №11 был хмурым пятиэтажным зданием казарменного вида. Кинематограф, лавка старого платья, парикмахерская и трактир занимали первый этаж. Лестница был плохо освещена, уже на площадке третьего этажа было совсем темно. Спичек я не захватил с собой и тщетно старался разобрать номера на дверях.
Послышались шаги, двое мужчин впотьмах поднимались по лестнице. Я остановился и прислушался. Вот они миновали второй этаж. Загорелся карманный фонарик, узкий луч света упал на одну из дверей, скользнул вдоль стены, направился влево и потом назад, остановился и осветил латунную дощечку.
- Фридрих Каразек, надворный советник в отставке, - произнёс голос доктора Горского.
- Доктор! - воскликнул я, оторопев. - Вы как сюда попали?
Луч света упал на моё лицо.
- А вот и вы, барон, - услышал я голос инженера.
- И вы тут? - крикнул я, ошеломлённый. - Вас, по-видимому, совсем не поражает, что вы столкнулись тут со мною.
- Поражает? Вам угодно шутить, барон. Я нисколько не сомневался, что и вы прочтёте вечерние газеты, -сказал инженер и потянул за дверной колокольчик.
Глава XV
Я не понял смысла этих слов, я все ещё был бесконечно изумлён неожиданной встречей. Только когда нам открыла дверь старая женщина, когда я увидел её заплаканное лицо, её растерянный вид, мне стало ясно, что в этом доме произошло несчастье.
Инженер назвал себя.
- Сольгруб, - сказал он. - Я тот, кто звонил сюда по телефону час тому назад.
- Молодой господин Каразек просил вас подождать, господа, - прошептала старуха. - Он вернётся через чётверть часа. Он только пошёл в больницу. Входите, пожалуйста, но потише, чтобы господин надворный советник не услышал. Он этого не знает, видите ли. Мы ему ничего не сказали.
- Не знает? - спросил с удивлением доктор Горский.
- Нет. Ещё полчаса тому назад он звал фрейлейн Польди, она ему всегда читает газету по вечерам. "Фрейлейн Польди ещё в аптеке", - сказала я ему. Теперь он сидя заснул с газетой в руках. Проходите, пожалуйста, прямо по коридору, молодой господин Каразек сейчас придёт.
- Мебель Бидермайера, - констатировал инженер и обменялся с доктором Горским взглядом взаимного понимания. Потом он опять обратился к старой женщине.
- Молодой господин Каразек - сын надворного советника, не правда ли?
- Нет, внук, двоюродный брат фрейлейн Польди.
- И несчастье произошло в этой комнате, не так ли?
- Нет, не в этой, как можно, - в кабинете, где фрейлейн устроила свою лабораторию. Сегодня утром стою я в кухне и разговариваю с Мари - я здесь экономка, тридцать два года в доме служу, - вдруг вбегает молодой господин Каразек. "Фрау Седлак, - говорит он, - живо, есть у вас горячее молоко?" Я спрашиваю: "Для кого горячее молоко? Для господина надворного советника?" А он говорит: "Нет, для Польди, она лежит в судорогах па полу". Я как услышала - судороги, испугалась, а он совсем спокоен, он никогда не теряет спокойствия. Схватила я молоко с плиты, вбегаю, вижу: фрейлейн корчится на полу, и личико бледное как мел, а губки синие. Я ещё говорю: "Это падучая", - и хватаю её за руки, и вдруг: "Господи Иисусе, - кричу, - у фрейлейн бутылочка в руке". - "Что с вами, что вы кричите? - говорит господин Каразек и видит тоже бутылочку, берет её, нюхает и бежит к телефону. - Барышня, "скорую помощь"!" Через несколько минут они уже были здесь, счастье ещё, что это так быстро произошло, и доктор "скорой" помощи тоже сказал: "Ещё минута, и, может быть, не было бы уже надежды". И потом он ещё сказал: "Она не могла это сделать по нечаянности. Фармацевт узнает это по запаху сразу…" Вы, господа, простите, мне теперь нужно в кухню. Я дома одна, и господин надворный советник, когда проснётся, попросит рисовой каши.
Она закрыла окно, оправила жёлтый чехол на рояле, окинула взглядом комнату и, найдя все в порядке, вышла. Я встал, чтобы рассмотреть картины на стене. Акварели и небольшие пастели, дилетантская работа - каштановое дерево в цвету, портрет молодого человека, играющего на скрипке, довольно посредственно скомпонованная рыночная площадь в деревне; был здесь и тот натюрморт, который я видел на картинной выставке, - астры и далии в японской зеленоватой вазе, - он, стало быть, не нашёл покупателя. Но больше всего этого привлекала меня другая картина, в полумраке висевшая на стене подле рояля: прекрасная Агата Тайхман в костюме Дездемоны, я узнал её сразу, хотя почти двадцать лет прошло с того дня, когда я видел её в последний раз.
- Странная встреча после двадцатилетней разлуки, доктор, - сказал я и показал на портрет великой актрисы. Внезапная скорбь овладела мною, я почувствовал, какою чужою стала мне моя собственная молодость, с болезненной ясностью осознал я на мгновение быстротечность времени и его неумолимость.
- Агата Тайхман, - сказал доктор и поправил пенсне на носу. - Я видел её на сцене один только раз. Агата Тайхман! Сколько лет было вам тогда, барон? Очень мало, не правда ли, девятнадцать или двадцать, не больше. Воспоминание не окончательно забытое, правда? А я, знаете ли, никогда не имел успеха у женщин. Зато сегодня могу хладнокровно стоять перед старым портретом. Я видел её как-то в роли Медеи, вот и все.
Я не ответил. Инженер посмотрел на нас обоих недоумевающим взглядом, покачал головой, бегло взглянул на картину и прошёл в кабинет.
Мы остались в комнате одни. Доктор начинал терять терпение и все чаще посматривал на часы. Я тоже тяготился ожиданием. Взял книгу, лежавшую на письменном столе, но это был словарь, и я положил его сейчас же обратно.
Спустя четверть часа инженер наконец вернулся в комнату. Он, по-видимому, искал что-то на полу, потому что руки у него были в пыли и грязи. Доктор Горский вскочил.
- Сольгруб, что вы нашли? - спросил он.
Инженер покачал головой.
- Ничего.
- В самом деле ничего?
- Ни малейшего следа, никакой путеводной нити, - повторил инженер и рассеянно посмотрел на свои руки.
- Там вода, Сольгруб, - сказал доктор. - Вы на ложном пути, неужели вы этого не понимаете? Весь день вы гонитесь за этим призраком. Ваше чудовище не существует - никогда не существовало. Ваше чудовище - смехотворное порождение неправильного хода мыслей, выдумка - сколько раз я должен вам это, повторять? Вы вбили себе в голову нелепую мысль и не подвигаетесь вперёд.
- А вы что предполагаете, доктор? - спросил инженер, стоя перед умывальником.
- Мы должны постараться повлиять на Феликса.
- Это безнадёжно.
- Дайте мне время.
- Время? Нет, времени я вам не могу дать. Разве вы слепы? Разве вы не видите, как он там сидит и молчит и предоставляет нам болтать? Он ни за что не допустит, чтобы его честное слово было сделано предметом дискуссии с весьма проблематичным исходом. Он твёрдо принял решение, он сделает то, чего от него требует Феликс, быть может, завтра, быть может, ещё сегодня ночью, у него палец на курке, а вы хотите располагать временем.
Я хотел возразить, заявить протест, но инженер не дал мне заговорить.
- Я на ложном пути, разумеется, - воскликнул он. - То же самое говорили вы мне сегодня в полдень, доктор, когда я на театральной площади разыскивал шофёра, который отвёз Ойгена Бишофа к его убийце. Потом, когда я нашёл этот дом и поднимался по лестнице, вы крикнули мне вдогонку, что я на ложном пути, что я помешался на своей идее…
- Вы были в квартире процентщика? - перебил я его.
- Процентщика? - переспросил удивлённо инженер. - О каком вы говорите процентщике?
- О Габриеле Альбахари. Доминиканский бастион, 8.
- Разве он процентщик? Об этом вы ничего мне не сказали, доктор.
- Он даёт деньги в долг под заклады, - заметил доктор Горский.-Знакомство не из тех, которыми приходится гордиться. Но при этом он один из наших лучших знатоков искусства и коллекционеров. Ойген Бишоф знал его почти двадцать лет и пользовался иногда его шекспировской библиотекой и альбомами костюмов.
- Вы говорили с этим человеком, господин Сольгруб? - спросил я.
- Нет. Его не было дома, и я воспользовался этим, чтобы осмотреть квартиру в поисках убийцы.
- А каков был ваш успех, об этом вы предпочитаете не говорить, Сольгруб, не так ли? - заметил доктор Горский.
- Молчите! - крикнул инженер и вспомнил в тот же миг, что находится в чужой квартире, а поэтому понизил голос. - Я не нашёл его, это правда, но только потому,
что составил себе о нем неправильное представление, - вот почему я не нашёл его. Логическая ошибка… В моих рассуждениях где-то есть логическая ошибка. Но убийца там, наверху, он не выходил из своей квартиры, он не мог из неё выйти, и я найду его, доктор, будьте в этом уверены.
И при этих словах что-то во мне зашевелилось, какое-то высокомерие проснулось во мне и подталкивало меня лишить уверенности стоявшего передо мною человека, сбить его с толку, ввергнуть в сомнение - и я сказал хладнокровно и вполне серьёзно:
- А что, если я скажу вам теперь, что Феликс прав? Что дело было именно так, как он вам вчера излагал? Если я признаюсь, что я действительно убийца Ойгена Бишофа?
Доктор Горский схватил меня за руку и безмолвно вперил в меня взгляд. Инженер покачал головою.
- Вздор, - сказал он, - не говорите же вздора. Не воображайте, что можете сбить меня с толку. Слышите? Звонят. Это молодой Каразек. Будьте добры, дайте мне с ним переговорить.
Глава XVI
- Он считает нас репортёрами, - шепнул мне доктор Горский. - Не разубеждайте его, так хочет Сольгруб. Хорошо, что вы в штатском платье. Драгунский ротмистр в роли газетного хроникёра, это было бы…
Молодой человек, вошедший в комнату в это мгновение, производил впечатление весьма незначительного хлыща и, вероятно, разыгрывал в своём пригородном кафе роль законодателя мод. Он поклонился: "Господа, имею честь! - и представился: - Каразек!" - после чего провёл рукою по своему тщательно расчёсанному пробору и предложил нам папирос из своего альпакового портсигара.
- С вашей стороны очень любезно, - сказал инженер, -что вы нашли для нас время, несмотря на сегодняшние волнения. Разрешите прежде всего осведомиться о состоянии здоровья вашей кузины.
- Помилуйте, помилуйте, - отклонил похвалу молодой Каразек. - Я знаю долг публициста… Бессменно на посту… Мой покойный отец часто имел дело с господами журналистами. Герман Каразек, начальник восемнадцатого округа городского управления, старший архитектор, быть может, кто-нибудь из вас был с ним знаком, господа… Да, моя кузина, увы! Меня к ней не пустили.
Он нагнулся и сказал вполголоса, словно посвящая нас в служебную тайну:
- Профессор прибег теперь к хлорэтилу.
- Вдыхания, вероятно? - заметил доктор Горский.
- Хлорэтил, - повторил молодой Каразек. - Надо исчерпать все средства.
- Говорили вы с врачом? - спросил инженер. - Может ли ваша кузина к завтрашнему дню оправиться настолько, чтобы принять посетителей?
- К завтрашнему? Едва ли, едва ли, - сказал молодой человек и покачал головой. - Врач думает… Я говорил с ассистентом, профессор, разумеется, очень занят, не имеет времени… Ассистент думает, надеяться можно разве что на чудо, и сестра тоже говорит, что, вероятно, она до утра не доживёт.
- Ей так худо? - спросил инженер.
Господин Каразек поднял руки в жесте скорби и уронил их опять. Доктор Горский встал и взялся за шляпу.
- Вы уже уходите, господа? - спросил молодой человек. - Не повремените ли ещё немного?.. Я думал, может быть, не откажетесь от чашечки чёрного кофе, это отнимет не больше двух минут, я сейчас распоряжусь… Что я хотел ещё спросить: с кем из господ имел я честь… по телефону, если позволите узнать…
- Я к вам звонил, - сказал инженер.
- Как могли вы знать, разрешите спросить… Я был совершенно, что называется, ошарашен. Да, она много курила, двенадцать, пятнадцать папирос в день, часто ещё до завтрака. В наше время среди молодых барышень это не редкость. Моему дедушке это нельзя говорить, помилуйте, старик, скоро восемьдесят стукнет, весь ещё в прошлом живёт. Но как вы могли знать, что моя кузина непосредственно перед этим… И пяти минут не прошло… Вы меня поразили. Я даже подумал - вот удивительный человек, откуда он это знает…
- Дело объясняется очень просто, - ответил инженер. - Ваша кузина покушалась на самоубийство не добровольно, а под принуждением, это я могу вам уверенно заявить. За последнее время произошло три совершенно аналогичных случая вынужденного самоубийства. Во всех трех случаях, судя по всему, замешана была одна и та же особа, и методы были у неё во всех трех случаях одинаковые. Ваша кузина, стало быть, действительно попросила у вас папиросу непосредственно перед покушением?
- Папиросу? Нет. Об этом не могло быть речи. У неё на письменном столе стояла целая коробка папирос. Она попросила только гильзу, пустую папиросную гильзу.
- Гильзу! - воскликнул взволнованно инженер. - Разумеется, это нужно было предполагать. Пустую гильзу! Угадайте, доктор, с какою целью Ойген Бишоф захватил трубку барона? Ещё один вопрос, господин Каразек. Вопрос, который вам, пожалуй, покажется странным: за последнее время говорила ли ваша кузина когда-нибудь о Страшном суде? Вы меня понимаете? О дне Страшного суда.
- Да, говорила, господин… Простите, ваше имя?..
- Сольгруб, Вольдемар Сольгруб, - крикнул нетерпеливо инженер. - В какой же связи? Подумайте, вы, может быть, вспомните.
- В какой связи? В связи с живописью. Она высказала такую мысль в тот день, когда со мною и Ландштетером… Я должен объяснить предварительно, что Польди обручена с моим другом Ландштетером, сослуживцем. Очень милый человек, приходит к нам ежедневно, весною они собирались повенчаться. Денег у него немного, но должность хорошая, а она тоже зарабатывает, у неё есть профессия… Приданое, мебель, все в порядке, и дедушка благословил их обеими руками. Ну-с, а на прошлой неделе, в четверг, мы ужинали небольшой компанией у "Оленя", несколько барышень, несколько приятелей, один из них праздновал свой день ангела, было очень оживлённо, а на обратном пути мы втроём - Польди, Ландштетер и я - пошли вперёд, Ландштетер имел при себе свою гитару, и вдруг Польди опять заводит об этом речь: аптека ей надоела, и она хочет опять заняться искусством. А Ландштетер, не давая ей говорить, останавливается и начинает спорить. "Польди, - говорит он, - если ты говоришь серьёзно, то, по-видимому, совсем не торопишься со мной повенчаться; ты ведь знаешь, средства у меня небольшие, и мне приходится рассчитывать и на твой заработок, по крайней мере вначале, если же ты уйдёшь из аптеки…" - "А кто сказал тебе, - перебила его Польди, - что я не могу зарабатывать картинами гораздо, неизмеримо больше?" Ландштетер отвечает на это: "Ты уже два раза выставляла картины и не продала ни одной. Нельзя прошибить стенку головою, да ещё при отсутствии связей". - "На этот раз у меня будет успех", - говорит Польди. "Вот как? Почему же именно на этот раз?" - набрасывается на неё Ландштетер. А Польди отвечает совершенно спокойно: "Потому, что мои картины будут лучше. Об этом предоставь позаботиться Мастеру Страшного суда".
- Мастеру Страшного суда? - перебил его инженер. - Ради Создателя, кто же это? Вы его знаете?
- Нет, не знаю. И Ландштетер тоже спросил: "Кто же это такой, черт возьми? Опять уж какой-нибудь художник, который пригласил тебя в свою мастерскую?"
А Польди смеётся и говорит: "Ты ревнуешь, Людвиг? Право же, тебе ревновать не приходится. Если бы я могла тебе сказать, сколько ему лет!" Но Ландштетер приходит в ярость и кричит: "Сколько бы ему ни было лет, я желаю знать, Польди, кто он такой, и имею на это право!"
А Польди смотрит на него и отвечает: "Ладно, ты имеешь на это право, и когда я стану знаменитой, то назову тебе его. Только тебе, Людвиг, больше никому. Тебе - да. Но только когда я стану знаменитостью, не раньше!" Тем временем остальные нас догнали, и потом уже весь вечер от Польди нельзя было добиться ни слова.
- Доктор! - сказал инженер. - Насчёт его приёмов у нас теперь не может быть сомнений, не так ли? Мы знаем западню, знаем и приманку. Только его мотивы - загадка для меня. Какова цель его дьявольских козней? Продолжайте, пожалуйста, господин Каразек. Что было дальше?
- На следующий день, в полдень, Польди пришла домой с незнакомым господином, и тут мне припомнилась опять вся эта история. Рослый, мускулистый господин, гладко выбритый, уже в летах, с проседью, и Польди проходит мимо меня к себе в комнату, не знакомит нас; к такому обращению я не привык и думаю себе: Ладштетеру это, наверное, будет не по вкусу - одна с этим господином; с другой стороны, я не хотел быть назойлив, лучше, думаю, подожду, пока он выйдет, а затем остановлю его и прямо спрошу, что это значит и вообще чего он хочет от Польди. Но когда я через полчаса заглянул в комнату, господина этого уже не было, но книга лежит на столе, и я ещё сказал Польди: "Твой знакомый забыл здесь книгу, толстый словарь, вещь немалоценная…"
- Он забыл книгу? - перебил его инженер. - Где она? Можно мне её видеть?
- Пожалуйста. Вот она лежит, - сказал молодой человек, и Сольгруб взял книгу со стола, ту самую книгу, которую я машинально перелистывал полчаса тому назад.
У него вырвался возглас изумления.
- Итальянская! - воскликнул он. - Итальянский словарь! Ну что, доктор, кто был прав? Чудовище говорит по-итальянски, вот вам доказательство. Ойген Бишоф носил с собой эту книгу, чтобы объясниться с чудовищем. Но… это что такое? Посмотрите-ка, доктор, что могло бы это значить?
Доктор Горский, заинтересовавшись, наклонился над книгой.
- Витоло-Мангольд. Энциклопедический словарь итальянского языка, - прочитал он на титульном листе. - Чересчур объёмист. Громоздок. Справочное издание.
- Больше вам ничего не бросается в глаза?
Доктор Горский покачал головой.