– Что я вижу!.. К нам в кафе пожаловал один из самых выдающихся представителей того странного театра, про который я вам рассказывал. Что ж, попросим его рассказать про "Хорин". Пусть он нам сам что-нибудь расскажет.
Томмазо Кампанелла вздрогнул.
– Просим!.. Просим!.. – загалдели студенты, с восторгом глядя на того, кого сынок Лассаля представил как одного из самых выдающихся представителей "Хорина". Видимо, еще до того как Таборский оказался в этом кафе, сынок Лассаля успел многое порассказать посетителям кафе и одновременно участникам игры про "Хорин" и хориновскую революцию в настроениях.
Томмазо Кампанелла, который в первое мгновение растерялся, сумел взять себя в руки и проговорил:
– Смысл моего отношения к жизни весьма прост – это своего рода максимализм.
– Поясните… Поясните, пожалуйста!.. – начали упрашивать многочисленные посетители кафе.
– Охотно!.. – ответил Томмазо Кампанелла, поднимаясь на возвышение – сцену, сооруженную посреди зала кафе, на которую жестом пригласил его сынок Лассаля.
– Я хочу много событий!.. – он сказал это как-то очень буднично, очень просто, как что-то, что на самом деле является вещью, в общем-то, простой и никому особенно не интересной и ничем таким невероятным не выделяющейся из ряда других вещей.
– А-а!.. Понятно!.. – как-то с разочарованием заметил один из студентов.
– Все понятно: жизнь богатая событиями… Все понятно… Чего же тут не понять?.. Все очень просто – жизнь богатая событиями. Слыхивали такое… И не раз! – загалдели вразнобой остальные.
Было заметно, что ответ Томмазо Кампанелла показался им слишком простым. Видимо, они ожидали чего-то гораздо более невероятного и потому даже почувствовали себя разочарованными.
– Не-ет!.. Вы не понимаете!.. Все дело в степени богатства событиями. Я же не случайно сказал "максимализм". Богатство – богатству рознь. Насыщенность событиями насыщенности событиями – рознь! – взорвался Томмазо Кампанелла. – Я вовсе не случайно и не просто так сказал "максимализм". Я не так просто это сказал, не потому что просто мне подвернулось понравившееся слово. Максимализм!.. Понимаете вы это?! Это очень значащее слово! Но даже это очень значащее слово не передает всего того значения, которое я хочу в него вложить. Поэтому вы в своей голове помножьте значение слова "максимализм" на десять…
Тут Томмазо Кампанелла задумался и закатил глаза, точно бы прикидывая в уме так и эдак, словно бы соображая что-то…
– Помножили!.. Помножили!.. – радостно воскликнули студенты, которые, конечно же, были под некоторым, вполне определенным хмельком и потому воспринимали любое сказанное предложение с большущим энтузиазмом и восторгом.
– Помножили!.. Помножили!.. – воскликнул сынок Лассаля, ведущий сегодняшнего вечера. – О!.. Это должна быть очень… Очень большая насыщенность жизни событиями. Очень большая насыщенность!.. Просто груда!.. Просто море событий.
– Нет!.. Лучше помножьте на сто! – после некоторого колебания сказал Томмазо Кампанелла.
– Помножили!.. Помножили!.. – с восторгом загалдели подвыпившие студенты. – Уже помножили!.. Дальше!.. Дальше!..
– Да… Что же дальше? Мы уже перемножили, – это ведущий вечера Лассаль-младший. – Что же дальше?
– А дальше, пожалуй, помножьте на тысячу. Да-да!.. На тысячу!.. Именно на тысячу, – зрачки Томмазо Кампанелла расширились, он очень сильно побагровел от волнения. Похоже, он входил или уже вошел в раж. – Помножьте на тысячу!..
– О!.. На тысячу?! На тысячу?! Неужели уж так-то?!. – загалдели со всех сторон студенты. – Прямо-таки на тысячу?!
– На тысячу?! Да он обалдел!.. Такого не бывает!.. Такого напряжения событий, такой интенсивности не бывает!.. – воскликнул ведущий этого вечера сынок Лассаля. – Это уже слишком!.. Такого не бывает!..
– Но именно такое богатство событий мне и нужно!.. – с торжеством в голосе воскликнул Томмазо Кампанелла. Казалось, он был удовлетворен произведенным впечатлением.
– Именно в этом заключается мой максимализм, – продолжал он с большим воодушевлением. – Я хочу так много событий, чтобы они наслаивались, наскакивали друг на друга, чтобы следующее событие начиналось еще до того, как закончится предыдущее, чтобы всем этим событиям не хватало ни времени, ни места, чтобы уместиться, чтобы они уподоблялись огромной толпе, толпище, массе, груде людей, которые пытаются вломиться, набиться в одну маленькую, малюсенькую комнатку. Эти люди – это события. Комнатка – моя жизнь. Нет, теперь – это не только моя собственная жизнь – это еще и жизнь "Хорина". Теперь моя жизнь – это жизнь "Хорина"!.. Люди-события набиваются в малюсенькую, совершенно не предназначенную для этого каморку, вот уже сорвана толпой с петель и отлетает в другую сторону дверь!.. Вот уже звенят стекла и трещат оконные рамы, качается лампочка под потолком. Мигает в ужасе от такого наплыва событий эта лампочка! Скрепит и трещит пол!.. Вот какого богатства событий я хочу!.. Вот в какой насыщенности событиями заключается мой максимализм!..
В этот момент сынок Лассаля посмотрел куда-то наверх, под высокий потолок зала этого кафе (а интерьер состоял из двух ярусов), – туда где над зальчиком висел маленький балкончик на одного человека, на котором были укреплены многие из осветительных приборов, – и сделал едва заметный взмах рукой. Тут же по всему зальчику кафе погас свет, погасли даже маленькие светильники, укрепленные над барной стойкой, только светились маленькие неоновые рекламки пива, виски и сигарет. Впрочем, в следующую секунду освещение заработало вновь, но это уже был немного другой "свет" – сильно приглушенный, багровых, мрачных тонов. Без сомнения, это по сигналу сынка Лассаля постарался человек, сидевший на малюсеньком балкончике под потолком.
– Что же он говорит? Что же он говорит?!. – всплеснули руками толстенькие студентки в масках поросяток, явно имея в виду Томмазо Кампанелла. – Ведь такой интенсивности событий не бывает! Такой интенсивности событий не бывает никогда!.. А он уже поверил в такую интенсивность событий. Он уже поверил!.. Что же он теперь станет делать? Ведь вскорости правда вскроется. Правда жизни обязательно вскроется!.. Что же он тогда станет делать?!.
Завершив на этом свою речь, Томмазо Кампанелла ловко соскочил со сценки, подошел к стойке, и, разглядывая напитки, расставленные за спиной бармена, взял протянутый ему Паспортом-Тюремным бумажник, собираясь заказать выпивку.
– Он – вор!.. Вор! – громко раздалось в этот момент в зале кафе.
Томмазо Кампанелла обернулся. На лице его изобразился ужас.
Таборский стоял возле него и показывал всем на бумажник, который Томмазо Кампанелла уже раскрыл.
– Он украл мой бумажник, еще раньше, в "Хорине"!.. – Таборский озирался по сторонам, ища поддержки в пораженных таким развитием событий посетителях кафе. – Там все мои деньги и документы.
– Так вот откуда твои деньги! – воскликнул бледный как полотно Томмазо Кампанелла, глядя на Паспорта-Тюремного.
– Вор! – закричал Таборский, глядя на Томмазо-Кампа-нелла, который по-прежнему держал бумажник Таборского в своих руках.
– Я – вор?! – потрясенно проговорил в ответ Томмазо Кампанелла. – Я – вор? – повторил он еще раз, побледнев сильнее.
– Поздравляю! – произнес Паспорт-Тюремный. – Теперь ты наш!.. Нам такие умные и талантливые – нужны!..
Сынок Лассаля делал судорожные знаки охране, чтобы они вывели всю компанию из зала, что через какое-то мгновение и было сделано. Студентки в масках поросяток последовали за Таборским и Томмазо Кампанелла в качестве свидетельниц. Паспорт-Тюремный выглядел совершенно спокойным и на Томмазо Кампанелла больше не смотрел вообще.
В гардеробной их уже поджидал, видимо до этого дежуривший на улице перед кафе, наряд милиции, вызванный в срочном порядке охраной заведения.
– Это не его бумажник, это я ему только что дал свой, чтобы он расплатился, – объяснил Паспорт-Тюремный милиционерам, показывая на Томмазо Кампанелла и на бумажник, который Таборский уже забрал у хориновского героя и теперь держал в руках. – Он не имеет к этому бумажнику никакого отношения.
– Да-да! Мы видели, это он дал ему бумажник, – подтвердили студентки в масках поросяток, показав на Паспорта-Тюремного.
У всех троих стали проверять документы.
Паспорт-Тюремный оказался по ним жителем Воркуты по фамилии Таборский, паспорт Томмазо Кампанелла на его настоящее, не хориновское имя, никаких подозрений не вызвал, а Таборский паспорта предъявить не смог и этим, а еще своим нетрезвым видом вызвал наибольшие подозрения у милиции.
Милиционеры посадили всех троих в машину и увезли…
Глава XLII
Необходимость в милицейских чинах
После того как курсант-хориновец и Лефортовская Царевна уехали и Господин Радио остался на платформе один и перед тем как он пришел в хориновский зальчик уже с милиционерами, он побывал в ближайшем к "Хорину" отделении милиции. Там Господин Радио умудрился попасть в кабинет к достаточно крупному, по меркам этого отделения милиции, милицейскому начальнику.
– Невозможно!.. Совершенно невозможно нести культуру в массы!.. Меня непрерывно атакуют какие-то хулиганы… – проговорил он там чуть ли не скороговоркой. – Хориновская революция в настроениях погибает из-за этого Совиньи и помочь мне можете только вы!.. Помогите!
Конечно, услышав такие слова Господина Радио, крупный милицейский начальник был не то чтобы впечатлен, а очень сильно изумился: как такие слова может вообще вымолвить человек, если он находится в своем уме?
Однако потом Господин Радио некоторым образом смог, если уместно так выразиться, выправить положение. Впрочем, сказать, чтобы он сознательно стремился выправить положение, конечно, было нельзя, потому что в некотором роде он был настолько взволнован, что даже и не очень соображал, что он несет, но тем не менее, скажем так, что невольно, даже вовсе этого и не желая достичь, он все-таки произвел на милицейского чина впечатление больше положительное, чем отрицательное, больше нормальное впечатление, чем ненормальное, больше понравился ему, чем не понравился… Так что через некоторое время в разгоревшейся у них задушевной и вовсе не формальной и не казенной беседе большой милицейский чин начал вовсю уже высказывать свое собственное мнение, которое никакая должностная инструкция и никакой устав и приказ его не обязывали высказывать, и получилась беседа, которая произвела на Господина Радио очень серьезное и даже, можно сказать, трагическое впечатление…
Следующие темы и моменты затрагивались в ходе этой беседы: чрезвычайная хулиганистость и глухота здешнего райончика, при том что он уж и не на окраине вовсе был расположен, необходимость в милицейских чинах для поддержания нормальной жизнедеятельности в здешних краях, необходимость общего укрепления государственной власти, непонимание многими необходимости общего укрепления государства как такового и придания больших полномочий государственным чинам. Притом относительно большой милицейский чин, оказывается, очень живо интересовался историей Государства Российского, и то и дело в их беседе упоминались то всевозможные цари, то указы, то коммунистические лидеры с их всевозможными, большей частью диктаторскими начинаниями, Колыма, Воркута, Русский Север, ставший местом для ссылок и лагерей, декабристы с Сибирью, царское Охранное отделение, занимавшееся политическим сыском, полосатые будки с часовыми, всякие там Угрюм-Бурчеевы и Аракчеевы, и прочая, и прочая, и прочая…
В результате, через некоторое время объявившись в "Хорине", Господин Радио сделал следующее заявление:
– Милиция играет очень благостную роль!.. Вот, например, я… Когда ко мне стал приставать Совиньи, я сразу обратился в милицию… И они обещали мне помочь!.. Да, я хочу сказать вам, что, конечно же, от милиции мы никуда не денемся… Потому что необходимо, чтобы кто-то защищал порядок. Здешним местам необходим мундир!.. Мундир!..
– Мундир?! – поразился Журнал "Театр".
– Мундир!.. Я имею в виду – здешним местам необходима власть. И она здесь все-таки есть!.. Так что можете себя чувствовать в полной безопасности!..
– Вы знаете, – проговорил дальше Господин Радио, – прямо сейчас я подумал, что неплохо бы мне тоже начать сочинять какие-нибудь стихи… Эту традицию сочинения стихов начал в нашем "Хорине" еще Томмазо Кампанелла. Так вот, я, по его примеру, тоже решил начать сочинять какие-нибудь стихи… Вот, например, сейчас я нахожусь в совершеннейшем восхищении от того, что в наших краях есть такая замечательная милиция, которая оберегает нас от всевозможных многочисленных напастей… Поэтому я сочинил такой гимн милиции:
Волшебный Гименей,
Прекрасный Гименей
Не ведал всех розанов и бутонов средь полей!..
Тут он сбился и немного смущенно проговорил: – Конечно, я понимаю, что слог… Так сказать, литературный стиль моего произведения немного… Ну, что ли, высокопарен… Так сказать, ну, что ли, немного слащав… Но ведь и повод… Повод тоже… Конечно, я понимаю, что здесь надо было сочинить что-то такое… ну, скажем, в более мужественном стиле… Но, с другой стороны, это тоже уже надоело… Вот только я никак не могу сочинить дальше… Может, вы мне поможете… Ну, предлагайте!..
Некоторое время они сочиняли гимн милиции, который должен был быть включен в хориновскую пьесу, а потом задумались над продолжением вечера…
Глава XLIII
Бамбук прорастает!
Вскоре после того как он вышел из милиции, герой самого необычного в мире самодеятельного театра благодаря имевшейся у него портативной радиостанции узнал, что хориновцы решили переместить центр действия революции в настроениях в один из самых модных столичных театров, в тот самый, на подмостках которого должна была пройти восстановленная премьера "Маскарада" Лермонтова с великим актером Лассалем в главной роли.
Тогда Томмазо Кампанелла тоже поспешил в театр. Он, конечно, не рассчитывал успеть к самому началу спектакля, но и оказаться в театре лишь под конец премьеры ему тоже не хотелось. Хориновский герой опять воспользовался услугами такси, но поскольку за несколько улиц до театра прокатная машина застряла в большущей автомобильной пробке, он попросил водителя подрулить к обочине, расплатился с ним последними остававшимися у него деньгами, а дальше пошел пешком. Он спешил и не очень-то смотрел по сторонам.
Ничто не притягивало к себе его внимания: ни множество ярких образов людей, которые попадались ему навстречу, ни нарядные фасады зданий, стоявших в самом центре города, ни сверкавшие огни реклам, ни блеск витрин, ни шикарные легковые автомобили, стоявшие тут и там у тротуаров, – взгляд Томмазо Кампанелла лихорадочно блуждал по городским картинам, но ни на чем не останавливался хоть сколь-нибудь долго.
Когда до одного из самых известных московских театров Томмазо Кампанелла оставалось пройти лишь несколько домов, какой-то человек преградил ему путь. Хориновский герой хотел было обойти его, но тот тоже метнулся в сторону, не давая выдающемуся революционеру в лефортовских настроениях ускользнуть.
– Здравствуйте, здравствуйте, Томмазо Кампанелла! Вы узнаете меня? Я – курсант, курсант, с которым вы встречались в "Хорине". Я виноват перед вами… Томмазо Кампанелла, сегодня я поступил по отношению к вам дурно, – проговорил этот человек.
Прошло несколько мгновений, прежде чем Томмазо Кампанелла действительно признал в нем курсанта-хориновца. У того было сильно разбито лицо, и он то и дело прикладывал к носу окровавленный платок.
– Все так ужасно! Хориновская революция в настроениях завершилась неудачей!.. Я поступил по отношению к вам дурно, но я за это жестоко наказан. Томмазо Кампанелла, если бы вы знали, как мне сейчас плохо!.. Даже в своих самых мрачных предположениях я не думал, что сегодня предстоит возвращаться в казарму в таком настроении да еще и с разбитым лицом! Разбитое лицо мне никак не скрыть!.. Из-за сегодняшнего самого решительного вечера в хориновской революции в настроениях у меня еще возникнут огромные сложности…
Они стояли возле маленького кафе, и Томмазо Кампанелла втолкнул курсанта-хориновца в дверь и без всяких церемоний завел его в туалетную комнату.
Там курсант-хориновец смыл с лица кровь и, немного придя в себя, прямо у раковины под шум лившейся из крана ледяной воды рассказал Томмазо Кампанелла очень неприятную для того историю…
– Все дело в том, что я пригласил прокатиться до театра и попытаться прорваться на премьеру "Маскарада" Лермонтова с великим актером Лассалем в главной роли Лефортовскую Царевну! – начал свой рассказ курсант-хориновец.
– Вы пригласили в театр на премьеру "Маскарада" Лермонтова Лефортовскую Царевну?! – закричал Томмазо Кам-панелла на курсанта-хориновца. В первое мгновение он готов был ударить его, но почему-то сдержался, хотя в тот момент хориновский герой и сам бы не смог объяснить себе, почему он не сделал этого.
– Да, Томмазо Кампанелла, это так… Простите меня, – ответил курсант-хориновец. – Я поддался соблазну. К тому же, в тот момент я был в ужасном состоянии, я разуверился в хориновской революции в настроениях, я только что сбежал тогда вслед за Господином Радио из подвальчика "Хорина", в котором появился Совиньи, и мне казалось, что надо как-то разогнать, раскрутить свои настроения, добавить ярких эмоций, впечатлений и вот, прямо возле станции метро "Бауманская", я встретил Лефортовскую Царевну… Простите меня Томмазо Кампанелла!..
– Что же было дальше? – мрачно и сдержанно спросил Томмазо Кампанелла. – Говорите скорей, а то из-за вас я приду в театр, когда спектакль уже давным-давно закончится!
– Не волнуйтесь, Томмазо Кампанелла, – с горечью, устало проговорил курсант-хориновец. – С началом спектакля нам повезло: с Лассалем что-то случилось, он умудрился не прийти вовремя на собственную премьеру, и начало было ужасно надолго отложено. Совсем недавно, когда я выбегал из дверей театра, спектакль все еще не начинался…
– Вот как?! – поразился Томмазо Кампанелла и закрутил кран. Остатки вылившейся из него ледяной воды с бульканьем исчезли в горловине раковины.
Не в силах встречаться с Томмазо Кампанелла глазами и потому глядя только на свое разбитое лицо, отражавшееся в зеркале, курсант-хориновец продолжал: