Неважно, что говорят, неважно, что показывает статистика и эпидемиологические данные, что утверждают мудрые специалисты. Единственная постоянная величина - это изменение. Сегодня люди совершают гораздо больше преступлений, грабежей, изнасилований, похищений, терактов, обычных бесчестных, эгоистических поступков по отношению к любому живому существу. Эта мысль не оставляет Бентона в покое, а времени на размышления у него много. Макс наверняка считает Бентона, имени которого он даже не знает, каким-нибудь профессором в Гарварде или Технологическом институте, эдаким снобом-интеллектуалом, начисто лишенным чувства юмора. Ему не уловить остроумия и иронии Бентона, которыми тот славился, когда был знаменит, теперь эти времена прошли безвозвратно.
Макс больше с ним не разговаривает, только берет деньги и демонстративно отсчитывает сдачу, прежде чем отдать ее этому "Scheifie Arsch" вместе с сырной пиццей, содовой или крекерами.
Он всегда ищет повода о нем поговорить.
- Опять купил свои крекеры, - сказал однажды Макс Носмо Кингу, молодому человеку, развозившему еду. Своим оригинальным именем тот обязан матери, которая увидела, как двери в роддом разделили надпись "No Smoking".
- Он там, - Макс махнул сигаретой на столик под сводом старых дубов, - ест крекеры и таращится на этого воздушного змея, - он вытянул руку, указывая на красного изорванного воздушного змея, зацепившегося за ветки. - Как будто это новый природный феномен или знак свыше. Может, НЛО?
Носмо Кинг остановился с бутылками минеральной воды в руках и, щурясь от солнца, посмотрел в указанном направлении.
- Помню, как это меня раздражало в детстве, - сказал он. - Только купишь себе нового воздушного змея, как через пять минут тот уже болтается на телефонных проводах или на дереве. И так всегда. Вроде все идет хорошо, а потом подует ветер и все к чертям.
Призраки прошлого не отпускают Бентона, куда бы он ни пошел, что бы ни делал. Он живет в своем замкнутом одиноком мирке, который угнетает и подавляет его до такой степени, что иногда ему становится на все наплевать, у него пропадает аппетит, и он только и делает, что спит. Бентон нуждается в солнце и боится зимы. Поэтому сегодня он благодарит Бога за то, что день выдался таким солнечным и ясным. На небо невозможно смотреть без солнцезащитных очков, которые уже давно стали неотъемлемой частью его самого.
Бентон отворачивается от молодых спортсменов и с горечью думает, что, отмерив полжизни, испытывает только равнодушие, бессилие и сожаление вместо смелости и жажды победы, как когда-то.
Я умер, - говорит он себе каждое утро, бреясь. - Мне все равно, я умер.
Меня зовут Том. Том Хэвиленд. Том Спек Хэвиленд. Я родом из Гринвича, Коннектикут. Родился двадцатого февраля 1955, родители родом из Салема, Массачусетс. Психолог, на пенсии, устал от выслушивания вечных проблем людей, номер социального страхования бла-бла-бла, не женат, гей, ВИЧ-инфицирован, люблю глазеть на мускулистых мальчиков в спортзале, дальше никогда не захожу, не начинаю разговор, не назначаю свидания. Никогда, никогда, никогда.
Все это ложь.
Бентон Уэсли вот уже шесть лет живет в изгнании с этой ложью.
Он садится на скамейку, кладет руки на колени, переплетя тонкие пальцы. Его сердце начинает нервно колотиться от страха и волнения. После стольких лет погони за справедливостью он получил в награду изгнание, вынужденную необходимость принять то, что не существует ни его, ни тех, кого он когда-то знал. Иногда он почти не помнит, кем был в прошлом, так как постоянно живет в своих мыслях, разнообразя жизнь лишь чтением философских и религиозных книг, истории и поэзии. Иногда он ходит в парк кормить голубей, или куда-нибудь еще, где с легкостью становится частью безликой толпы местных жителей и туристов.
Больше он не шьет одежду на заказ, бреет наголо свои густые седые волосы, носит аккуратно подстриженные усы и бороду, но его фигура и манера держать себя сводят на нет попытки выглядеть неряшливо и старше своих лет. У него загорелое гладкое лицо, офицерская выправка. Он хорошо сложен, в хорошей спортивной форме, сквозь загорелую кожу четко просвечивает голубой узор вен. Бентона знают во многих спортивных клубах здесь, в округе. Когда дело касается его физического состояния, он безжалостен к себе, ведь боль напоминает, что он еще жив. Бентон не позволяет себе ходить в одни и те же места постоянно, например, в одни и те же спортклубы, магазины, или рестораны, это может быть опасно.
Заметив краем глаза приближающуюся тучную фигуру Пита Марино, он оборачивается, умело сдерживая волнение и радость, которые испытывает при виде своего давнего друга и бывшего коллеги. Они не виделись с тех пор, как Бентон якобы умер, в соответствии с планом программы по защите свидетелей. Она была разработана специально для него, и ее секрет вместе хранили лондонская городская полиция, Вашингтон и Интерпол.
Марино усаживается возле Бентона, сперва проведя рукой по скамейке. Он достает пачку "Лаки Страйк" и после нескольких неудачных попыток прикурить наконец затягивается. Бентон замечает, что руки Пита дрожат. Они молча сидят на скамейке, наблюдая, как от причала отчаливает лодка.
- Был здесь когда-нибудь в концертном зале? - в голосе Марино слышится волнение, хотя он пытается его скрыть, покашливая и нервно затягиваясь.
- Слышал какую-то группу четвертого июля, - спокойно отвечает Бентон. - Я живу недалеко, оттуда все слышно. Как дела?
- Но сам ты не ходил, - Марино пытается говорить естественно, как в старые времена. - Могу тебя понять. Я бы, наверное, тоже не пошел. Толпа безмозглых фанатов. Вообще не люблю толпы. Прямо как в магазинах. Дошло до того, что я даже по магазинам не могу пройтись, - он выпускает облако дыма, сигарета дрожит в его толстых пальцах. - По крайней мере, ты не живешь там, где музыки вообще не слышно, приятель. Могло быть и хуже. Я всегда говорю, могло быть и хуже.
Худое симпатичное лицо Бентона не выдает мысли и чувства. Его руки спокойны. Он контролирует свои эмоции. Он никому не приятель, никогда им не был, его охватывает горькая печаль и гнев. Марино назвал его приятелем, потому что не знает, как еще его назвать.
- Я прошу тебя не называть меня приятелем, - сдержанно произносит Бентон.
- Конечно. Мне, черт возьми, все равно, - пожимает плечами Марино, глубоко уязвленный замечанием Бентона.
Для такого большого и жесткого полицейского, Марино слишком чувствителен и принимает все слишком близко к сердцу. Его привычка считать откровенное замечание оскорблением в свой адрес утомляет тех, кто его знает, и пугает незнакомых. Темперамент Марино - как пороховая бочка, его гнев не знает границ, когда он раздражен. Единственная причина, почему его до сих пор не убили во время одной из подобных вспышек в том, что его сила и способность к выживанию подкреплены богатым опытом и удачей. Но удача не бывает благосклонна всегда. Внимательно рассматривая Марино, Бентон почувствовал то же беспокойство за его будущее. Его убьют либо в перестрелке, либо в драке.
- Томом я тебя называть уж точно не буду, - продолжает Марино. - Разговаривать с тобой и называть тебя Томом... Черта с два.
- Не волнуйся, я привык.
Лицо Марино заметно напряжено.
- Как идут твои дела с тех пор, как мы не виделись? - Бентон опускает глаза, разглядывая свои пальцы. - Хотя, наверное, ответ очевиден, - улыбается он.
По лысеющей голове Марино струится пот, его темно-синяя ветровка, впитывающая солнечный свет как губка, уже вся мокрая, и он испытывает непреодолимое желание ее снять. Марино выпрямляется, чувствуя под огромной левой рукой кобуру пистолета сорокового калибра, и выпускает облако дыма, надеясь, что оно не попадет на Бентона. Дым плывет прямо ему в лицо.
- Спасибо.
- Не за что. Я не могу называть тебя Томом.
Марино наблюдает за молодой девушкой пробегающей мимо в коротких шортах и спортивном топе, от бега ее грудь трясется. Он никак не может привыкнуть к женщинам, бегающим в топах. Для ветерана-детектива, расследующего бытовые убийства и повидавшего многих обнаженных женщин (большинство при вскрытии), ему странно видеть в общественном месте фривольно одетую девушку. Без труда можно представить, как она выглядит обнаженной, буквально до размера ее сосков.
- Если бы моя дочь бегала вот так, я бы ее убил, - бормочет Марино, глядя ей вслед.
- Слава богу, у тебя нет дочери, Пит, - замечает Бентон.
- Да уж, черт. Особенно если бы она была похожа на меня. Наверное, закончила бы каким-нибудь профессиональным борцом-лесбиянкой.
- Не уверен. Говорят, ты был ничего.
Бентон видел давние фотографии Марино в полицейской форме, когда тот еще служил в Нью-Йорке. Он был широкоплечим, симпатичным парнем, настоящим жеребцом, пока не махнул на себя рукой, потерял форму, бросил следить за собой, словно возненавидел свое тело и мечтал от него избавиться.
Бентон поднимается со скамьи, и они бредут к мосту.
- О, - виновато улыбается Марино, - совсем забыл, ты же у нас гей. Наверное, мне надо поосторожнее со всякими там борцами-лесбиянками, а? Только попробуй взять меня за руку, и я снесу тебе башку.
Марино всегда страдал гомофобией, но на этой стадии жизни чувствовал себя особенно подавленно. Его убеждение, что геи - извращенцы, а лесбиянок можно вылечить сексом с мужчиной раньше было непоколебимо, а теперь превратилось в сомнение. Он не знает, как относиться к людям, предпочитающим однополую любовь. И от этого его циничные неуклюжие замечания приобретают стальной отзвук. Он больше ни в чем не уверен, немногое может принять, закрыв глаза. По крайней мере, когда он свято верил в свое убеждение, у него не возникало вопросов. Раньше он жил по "Евангелию от Марино", но за последние годы превратился в агностика, в компас без магнитной стрелки. Его убеждения рушились, как карточный домик.
- Ну так как это - знать, что все люди думают... ну ты понимаешь, - спрашивает Марино. - Надеюсь, никто не пытался тебя побить или еще что-нибудь?
- Мне все равно, что кто-то обо мне думает, - тихо произносит Бентон, внимательно наблюдая за проходящими мимо людьми, за машинами, мчащимися под мостом, словно кто-нибудь может их подслушивать. - Когда ты последний раз ездил на рыбалку?
16
Они идут по тротуару в тени сакур, кленов и голубых сосен, высаженных вдоль дороги. Настроение Марино ухудшается.
Когда у него плохое настроение, особенно поздно вечером, после нескольких стаканов пива, он чувствует горькую обиду на Бентона Уэсли, почти презирает за то, что он испортил жизнь стольким людям. Окажись Бентон действительно мертв, было бы проще. Каждый раз Марино убеждает себя, что пора перестать мучить себя по этому поводу, но как оправиться от потери, которой на самом деле не было, и как продолжать жить с этим секретом?
Поэтому когда Марино сидит один в своей неряшливой гостиной, когда он пьян, в его душе бушует негодование, он проклинает Бентона, яростно швыряя в стену бутылки из-под пива.
- Посмотри, что ты с ней сделал! - кричит он в пустоту. - Посмотри, что ты с ней сделал, сукин ты сын!
Доктор Кей Скарпетта призраком появляется между ними. Она одна из самых блестящих и удивительных женщин, которых Марино когда-либо встречал. Когда умер Бентон, у нее словно вырвали сердце. Где бы она ни находилась, все напоминает о нем. И все это время, с самого начала, Марино знал, что ужасная смерть Бентона - миф, и что все, начиная с результатов вскрытия, лабораторных анализов, свидетельства о смерти, до пепла, который Скарпетта развеяла по ветру на острове Хилтон-Хэд, их с Бентоном любимом курорте, было сфабриковано.
Пепел и остатки костей взяли из крематория в Филадельфии. Кто знает, чьи они? Марино передал их Скарпетте в маленькой урне, которую ему вручили в Медицинском исследовательском центре Филадельфии. Все что он мог сказать в утешение: "Мне жаль, Док. Правда, очень жаль". Вспотев в костюме и галстуке, он стоял на мокром песке и смотрел, как Скарпетта развеивала пепел в воздушном урагане, который создавал вертолет Люси. Этот ураган, который яростно хлестал по лицу, взбаламучивая воду и растворяя в себе останки Бентона, в своем неистовстве походил на боль Скарпетты, потерявшей любимого.
Марино поймал тогда непроницаемый взгляд Люси, она выполняла просьбу тети, и она тоже знала.
- Думаю, что давно, - тем же ровным тоном продолжает Бентон.
- У меня никогда не клюет, - злоба, вспыхнувшая в душе Марино, с новой силой вот-вот вырвется наружу.
- Понятно. Неужели ни одной рыбки? А как насчет боулинга? Помнится, ты был вторым в Лиге. "Сшибающие кегли", так, кажется, называлась твоя команда?
- Да, в прошлой жизни. Я редко бываю в Виргинии. Только если приходится ехать в Ричмонд по судебным делам. Я больше не в команде. Хочу поехать во Флориду и попроситься в команду Голливуда.
- Так ты редко бываешь в Ричмонде? - произносит Бентон. - Ясно...
Марино знает, что Бентон ему не поверил. Он постоянно думает о том, чтобы переехать из Ричмонда, но у него не хватает духа. Это его родной город, место боевой славы, так сказать, даже если там больше ничего не осталось для Марино.
- Я приехал сюда не для того, чтобы докучать тебе длинными рассказами, - говорит он.
- Что ж, вижу, ты очень по мне скучал, - холодно произносит Бентон, внимательно изучая Марино сквозь темные очки.
- Это ни черта нечестно! - взрывается Марино, сжимая кулаки. - Я больше не могу так, приятель. Люси так больше не может, приятель. Я бы хотел, чтобы твоя дерьмовая задница увидела, что ты сделал с ней, с доктором Скарпеттой. Или, может, ты даже имени ее не помнишь?
- Ты приехал сюда, чтобы сказать мне это?
- Просто подумал, что раз уж я здесь, могу сказать тебе лично, что ни черта не понимаю, как смерть может быть хуже жизни, которую ты ведешь.
- Помолчи, - тихо произносит Бентон, сохраняя завидное самообладание. - Поговорим внутри.
17
Среди почтенных кирпичных домов и изящных деревьев округа Бэкон-Хилл, Бентону Уэсли удалось найти подходящее в данных обстоятельствах место обитания. Уродливый блочный дом, в котором находилась его квартира, утыкан маленькими балконами, на каждом стояли пластиковые стулья. Двор, заросший и неухоженный, обнесен железным заборчиком. Они с Марино поднимались по тускло освещенной лестнице, на которой воняло мочой и застоялым сигаретным дымом.
- Черт, - задыхается Марино. - Не мог, что ли, найти дом с лифтом? Я это несерьезно, насчет твоей смерти... Никто не хочет, чтобы ты умер.
На пятом этаже Бентон отпирает исцарапанную металлическую дверь квартиры 56.
- Большинство людей уверены, что я умер.
- Чертов мой язык, - Марино вытирает пот со лба.
- У меня есть "Дос Эквис" и лаймовый сок, - Бентон захлопывает входную дверь. - Конечно, свежевыжатый.
- А "Бадвайзер"?
- Чувствуй себя как дома.
- У тебя же есть "Бадвайзер"? - с надеждой спрашивает Марино. Неужели Бентон все забыл?
- Я же знал, что ты придешь. Конечно, у меня есть "Бадвайзер", - голос Бентона доносится с кухни. - Полный холодильник.
Марино садится на дешевый цветастый диван, оглядывает комнату. Меблировка квартиры - потертые диваны, кресла - напоминают об одиноких легкомысленных жизнях, о людях, живших тут когда-то. С тех пор как Бентон умер и превратился в Тома, он, наверное, не жил в приличном месте. Марино иногда удивляется, как такой щепетильный, утонченный человек может это выносить. Бентон родился в состоятельной семье в Новой Англии и никогда не нуждался в деньгах, хотя, конечно, никакие деньги не могли освободить его от ужасов работы. Марино не представляет, как можно жить в этой квартирке, больше подходящей бедным студентам или представителям среднего класса. Как Бентон может ходить в потрепанной одежде, бриться наголо и даже не иметь возможности взять напрокат машину.
- По крайней мере, ты в хорошей форме, - зевая, замечает Марино.
- По крайней мере? То есть, это единственное, что ты можешь сказать обо мне хорошего? - открыв холодильник, Бентон достает два пива.
Холодные бутылки позвякивают в его руке, пока он ищет открывалку.
- Не возражаешь, если я закурю? - спрашивает Марино.
- Возражаю, - Бентон прикрывает дверь кабинета.
- Ладно, тогда у меня начнется припадок.
- Я не сказал, что ты не можешь здесь курить, - Бентон входит в полутемную гостиную с бутылками. - Я сказал, что возражаю.
Вместо пепельницы он дает Марино стакан.
- Ну ладно, даже если ты в хорошей форме, не куришь и все такое, - продолжает Марино, удовлетворенно отпивая из бутылки, - твоя жизнь - дерьмо.
Бентон усаживается в кресло напротив Марино, между ними стоит маленький журнальный столик с десятком аккуратно разложенных на нем журналов и телевизионным пультом.
- Какого черта ты появился? Сказать мне, что моя жизнь - дерьмо? - произносит Бентон. - Если ты за этим приехал, то убирайся к дьяволу. Ты нарушил программу, подверг меня опасности...
- И себя тоже, - замечает Марино.
- Я собирался это сказать, - взрывается Бентон, его глаза горят. - Ты прекрасно знаешь, что я стал Томом не из-за себя. Если бы дело касалось только меня, я бы с радостью поиграл с ними в мишень.
Марино начинает отдирать этикетку от бутылки:
- Наш Волчонок решил сдать свою славную семейку.
Бентон читает газеты несколько раз в день, ищет информацию в Интернете, пытаясь по кусочкам восстановить свою прошлую жизнь. Он знает, кто такой Жан-Батист, уродливый убийца, сын великого месье Шандонне, близкого друга всей знати Парижа, главы самой большой и опасной мафиозной группировки. Жан-Батист достаточно осведомлен о кровавом бизнесе своей семейки, о тех, кто исполняет приказы и устраняет неугодных Шандонне людей, запирает их в тюрьмах или камерах смертников.
Пока что Жан-Батист отсиживался в техасской тюрьме строгого режима и не изъявлял желания говорить. Именно из-за бандитской группировки Шандонне Бентон оказался здесь, и теперь, за тысячу миль от него, мсье Шандонне распивает свои изысканные вина, полностью уверенный, что Бентон заплатил за все сполна, заплатил своей смертью. Мсье Шандонне обрадовался, но в какой-то мере и огорчился. Бентон умер вымышленной смертью, чем спас себя и многих людей. Но цена, которую он платит, слишком велика. Словно Прометей, прикованный к скале, он не может залечить свои раны, потому что каждый день у него заново вырывают сердце.
- Наш Волчонок, - так Марино называет Жан-Батиста, - говорит, что сдаст всех помощников папочки, начиная с прислуги. Но у него есть некоторые условия, - Марино медлит. - Он не играет с нами, Бентон, кажется, тут все серьезно.
- Ты так уверен? - мягко спрашивает Бентон.
- Да.